Глава 2. Одиночество

- Ради денег на войну не едут. Жизнь дороже.
- Тогда ради чего?


Я снова пересматриваю видеоинтервью с Авророй и вспоминаю, как сама много раз спрашивала то же самое: ради чего ты это делаешь вот уже столько лет? За половину репортажей, которые она написала, ничего не заплатили, но Ро продолжала ездить в командировки. Я спрашивала: ты хочешь славы? Она отвечала: разве я прославилась? Выйди на улицу, пообщайся с людьми – кто Аврору Далимову знает. Я спрашивала: ты едешь за адреналином? И она устало отворачивалась.

Треть жизни Аврора посвятила войнам в разных странах. На одной из них она познакомилась с Давидом - двоюродным братом моей матери. И мать, и дядя были фотографами – это у нас семейное. Но Давид был талантом неординарным, и в нашем городке надолго не задержался – уехал снимать, как рушится мир, да так и не вернулся. Я ни разу не встречалась с ним при жизни, но много раз слышала от матери. Она говорила, что такие, как он – убийцы с камерой, соучастники, равнодушные  к чужому горю. Единственное, что их волнует – драматизм в кадре. Чем больше, тем лучше для их карьеры, хотя никто в этом не сознается вслух. Сама мать снимала счастливую жизнь богачей и считала себя порядочным человеком.

Иногда она приносила свежие журналы с работами Давида и могла просидеть над ними до  рассвета. Один раз я тихо подошла к ней – и увидела фотографию. Толпа с оружием неслась по горящей улице, а от них спасался изрезанный парень, истекающий кровью. Мать сказала тогда: «Ни одна оптика не способна настолько приблизить изображение. Из укрытия сделать снимок такого качества, такой силы убедительности нереально. Эти люди бежали прямо на Давида... Смотри внимательно — чувствуешь? Ярость и смерть так близко...» Вдруг по ее лицу потекли слезы — а я никогда не видела, чтобы мать плакала.  «Как он смог сделать это?.. – прошептала она над фотографией. - Я не понимаю — боже мой, как он выдержал, как он смог?..»

На войне Давид встретился с Авророй. Они быстро нашли общую гармонию, начали делать совместные репортажи, поженились. А потом Давид погиб от случайной пули. Столько лет он работал в горячих точках — ни одной серьезной травмы. Пока однажды не поехал на новое задание, по пути остановился купить воды. Начал переходить дорогу — и рухнул мертвый. Когда мне описывали его, я всегда сожалела, что такой красивый и благородный человек умер прямо на земле, в пыли и грязи. Он всегда был аккуратно одет: отутюженные брюки, редко джинсы, каждое утро – свежая рубашка. Стройный, высокий. Ровный, правильный – образцовый. Ему куда лучше подошла бы смерть героя, под финал должна была сложиться история, которую можно с гордость рассказывать одному поколению другому, одному — другому... И так далее. Но смерть поступила с ним некрасиво, как с насекомым. Кто стрелял - так и осталось неизвестно. Аврора вернулась домой, устроилась в местную редакцию и писала на темы, которые не выходили за пределы нашего городка. Всего остального избегала. Так она пыталась перестроиться, прижиться в мире, далеком от войны.

Родственники попросили ее взять меня под опеку,  а то я позорила семью - бросила гимназию, не стала сдавать экзамены, болталась по подворотням с бомжами и алкоголиками. Единственное, чем я могла быть полезной – фотографировать. Мать начала натаскивать меня, когда я даже читать не умела. Нарочно, чтобы как можно скорее передать навык, на котором можно зарабатывать и не надсадиться. Когда мне исполнилось 16, мать бесследно пропала, оставив скупую записку, свой фотоаппарат и карту, куда регулярно приходили деньги. С того дня я и бросила учиться – мне стало глубоко наплевать на будущее.

Мать готовила меня к расставанию с самого детства и не скрывала, что как только уедет, больше не будет участвовать в моей жизни. Я была случайным ребенком в ее судьбе, от кого родилась — она так и не рассказала. Мужчин рядом с ней я никогда не видела. Она была красивой женщиной — у нашей семьи утонченная порода, врожденная выразительность. Просто ей не нужна была ничья любовь. Практически все свое время она посвящала работе. Пахала без выходных, мало тратила. С того дня, когда она исчезла, я не получала больше никаких новостей от нее. Денег хватало, я могла ни о чем не заботиться. Что творилось потом, мне вспоминать не хочется. Все, у кого есть на что жить, но нет желания, рассказывают одну и ту же историю. Но мне повезло - появилась Ро.

Аврора поначалу не хотела со мной возиться, затея родственников ей была не по душе. Но я чем-то ей понравилась, и она изменила решение – мы начали делать репортажи вдвоем. Я ловила себя на мысли, что заменяю Давида, только в мирное время. Работать рядом с Авророй было большим счастьем. Никого в своей жизни я не любила и не уважала так сильно. И надеялась, что придет тот час, когда она приживется, одомашится хоть немного, наш родной, маленький городок станет убежищем, успокоит, подлечит. Я все ждала, что она перестанет вздрагивать по ночам от кошмаров, слышать в тишине свист пуль, крики плачущих детей... Но это было невозможно. В конце концов, она не выдержала спокойной жизни - сочла ее бесполезной и снова уехала на юг. Я бы последовала за ней в любой ад, но Аврора не позволила. Она знала, я могу это сделать, ничего не побоюсь. Поэтому заставила дать клятву, что никогда не поеду снимать войну - никогда не соприкоснусь с этим ужасом по собственной воле. И мне пришлось остаться.





Первое время после ее отъезда я просто спала. Когда просыпалась, не могла подняться, не ела, не пила и ничего не чувствовала. Отупленно дремала круглыми сутками. Время шло... Незаметно оказалось, что я живу, не покидая квартиры, уже полгода, а то и больше. Никогда не думала, что изолировать себя будет настолько легко. Но оказалось, так намного проще жить.

Мне было все равно, как я выгляжу, во что одеваюсь и одеваюсь ли вообще. Я не покупала тряпки, косметику, не тратилась на духи. Когда у меня кончился шампунь, достала забытую машинку для стрижки собак и обрила голову. Моя внешность не сильно изменилась от этого. Я всегда носила короткие стрижки. И испытывала честное счастье, что не родилась красивой, как большинство женщин нашей семьи. Красота тяжела. Куда легче без нее – можно не дорожить лицом, есть что попало, без страха думать о старости. Стричься наголо, если волосы нечем помыть.
Моя одежда перестала пачкаться. Я ходила в одной и той же рубахе каждый день, и не помню, чтобы постирала ее хоть раз. Она была белой. А может, я не замечала на ней грязи? Но отчего ей пачкаться? Только от домашней пыли. Даже крошки еды, если и падали мне на грудь, не оставляли следов. То, что я иногда ела, было тоже белого цвета: творог, хлеб, сулугуни. Пила воду, иногда — водку. Мало, редко. Забывала есть – голод утих совсем. А с ним и все другие желания. Я чисто логически делала выводы, что пора бы уже и поесть. Делала заказ, продукты приносил курьер. Денег на карте у меня было достаточно. Еда и деньги. Вот и все, что было нужно. Две последние ценности. И ничего в этом страшного нет, если задуматься. Я родилась в мире, где созданы все условия для добровольной изоляции. Где прогресс обеспечивает одиночеству благополучие. Где в каждом рекламном ролике скандируют: «Вы можете сделать ЭТО не выходя из дома!» Заказать еду, шмотки, врача, проститутку, клоуна — что захотите. Выбор безграничен. Вы можете построить новый мир в собственной квартире, новое государство, где вы будете правителем. Правда, здорово? Мне нравится. Теперь – нравится. Изоляция — это прекрасно.
Одиночество – это облегчение.




Никто меня за все это время не потревожил. А я ради смеха держала дверь открытой. Эксперимент начался сам собой: однажды курьер принес еду, я по рассеянности забыла повернуть ключ обратно. И мне стало интересно. Что будет, если я совсем перестану закрываться? Но на деле все оказалось довольно скучным: никто не решится зайти внутрь вот так запросто. Люди подходят к порогу, дверь иногда открыта настежь, порой – оставлена маленькая щель. Снаружи очевидно, что внутрь можно попасть без звонка и стука. Но каждый останавливается на пороге.
Смешно. Открытая дверь – а не выхода, ни входа нет.
Если не брать в счет курьеров, за столько месяцев ко мне заглянули дважды. В первый раз дверь заскрипела, и с порога начали кричать:
- Аня, ты дома? Все в порядке?
Моя соседка по этажу, грузная любопытная женщина, возвращалась с работы.
- Который день вижу, что дверь у тебя приоткрыта, - оправдывалась она за беспокойство, когда я вышла в коридор. - Подумала, может тебя ограбили, или случилось что…

А другой ночью я услышала грохот – кто-то рухнул, ввалившись внутрь квартиры, началась непонятная возня. Я вышла в коридор, и увидела пьяного парня. На бомжа не походил – был одет неопрятно, но не в рванье. Он отпрянул, увидев меня, и отполз на лестничную площадку, в дальний угол – встать на ноги у него не получалось. Я не испугалась - парень был неопасен и, судя по всему, не понимал, где находится.

- Игнат! – на шум из соседней квартиры выглянула худая женщина. – Тебе плохо?
Он болезненно посмотрел на нас, начал неуклюже вставать, держась за перила. Сорвался и упал. Соседка кинулась к нему, чтобы помочь. Он замычал так страшно, что женщина отпрянула. Затем Игнат медленно пополз вниз на четвереньках, как умирающее животное.

- Бедный мальчик...
- Кто это?
- Сосед наш! Ты что, его не знаешь? Через подъезд живет, тоже на девятом. Ну, вспомнила? Перепутал, видимо, вот и к тебе попал. Что беда с людьми делает, страшно смотреть… Жена у него к матери в другой город поехала, когда вокзал подорвали. Хоронить нечего было. Надо же додуматься, поволоклась в такое-то время! Все сидят, как мыши по нормам, носу бояться показать… Когда эти смертники по радио сказали, в каком городе бомба, люди как с ума посходили. Сколько ж на вокзал тогда ринулось, чтобы сбежать подальше – да там и смерть свою нашли…

Я даже не знаю, как зовут мою соседку. Она представлялась, и не раз, просто  не помню. Мне не интересно, о чем она вечно болтает, а ей не интересно, слушаю ли я. Но сейчас она рассказывала непостижимые вещи. Я никак не могла поверить, что человек, который жил со мной в одном доме, погиб от бомбы. Но ведь это случилось.




Несколько месяцев назад в стране один за другим произошло несколько терактов в разных городах. Центральный рынок. Подземный переход. Троллейбус. И, наконец, вокзал. Самое дикое в том, что смертники выходили в эфир и заранее объявляли, какой город следующий. Они требовали прекратить войну на юге. Но война продолжалась – и продолжались теракты. Люди жили в панике и не знали, как им быть. Одни бушевали на митингах, требовали у правительства что-нибудь предпринять. Другие бежали подальше из городов, прятались в деревнях. Смертники предугадали, что после очередного слива информации в СМИ многие побегут на вокзал, где и готовился теракт. Людей загнали к месту взрыва, словно стадо баранов на убой.

Это произошло в соседнем городе. На кадрах, полученных с камер наблюдения, было видно, как молодая женщина ходила по привокзальной площади, а за ней наблюдал мужчина. Они не прятались. Девушка долго расхаживала из стороны в сторону, и вдруг замерла, глядя на мужчину в упор – тот кивнул. Смертница зашла внутрь, и после этого произошел взрыв. Миг - десятки погибших, сотни обезображенных инвалидов. Один из врачей признался потом журналистам: «Мы приехали на место спасать раненых, но многие врачи не были готовы к такому. Осколками людям оторвало руки и ноги, рассекло губы, глазные яблоки. Никто из нашей бригады никогда не работал с пациентами после механической ампутации. Никто! Перед нами были простые люди, но выглядели они, как солдаты после боя. У всех нас было страшное чувство: война, о которой мы ничего не хотели знать, вдруг сама нагрянула к нам домой...»


В горле пересохло. Я вернулась в комнату, взяла со стола стакан, долго пила воду. А потом резко ослабла и выпустила его. Стакан соскользнул на пол и разбился. Такой громкий, нервный звук – и снова стало тихо.

Я подошла к раме и распахнула окно в ночь. На улице не было ни души. Со двора повеяло свежей листвой и мягким теплом. От весеннего воздуха тревога отхлынула, дышать стало так легко и приятно, словно в груди распрямилась тугая пружина. И на секунду мне померещилось умиротворение.

Кто-то вынес радио на балкон, и по волнам стало раскатываться эхо — похожим эхо объявляют поезда на вокзале.
Это эхо объявляло мой город.
Повторяло и повторяло. Снова. И снова.
У голоса не было пола. У голоса не было эмоций.
Сухой и равнодушный, он звучал как гипноз.
Голос повторял мой город.
Мой город.
Мой.
Совсем скоро где-то рядом прогремит взрыв и много людей погибнет…
Это длилось не больше минуты, а затем ночь снова утихла, как будто никто не ждал беды.

Я принялась считать редкие огни в домах напротив. Сколько в этом мире таких, как я, неспящих? Закрыла уставшие глаза на мгновение, всего на пару секунд, а когда снова взглянула вниз на улицу, ни в одном окне напротив больше не виделось света. Ни в одном, кроме единственного моего. Эта темнота пугала, и в то же время завораживала. Казалось, город совершенно опустел, и тот, кто уезжал последним, погасил огонь во всем мире. Он был уверен, что сюда еще долго никто не вернется, но забыл - я-то осталась.
Осталась одна.
Лампа в моей комнате не выдержала. Вольфрамовая нить лопнула с резким хлопком, и на этом все словно оборвалось – свет, звук, чувства. Перестали существовать стены, стекла, двор, здание вокзала с покидающими город поездами, даже собственное тело показалось мне в тот момент растворившимся. Перестала ощущаться высота этажа, недосягаемость горизонта, надежность пола, напряжение в пояснице и шейных позвонках.
Все пространство вокруг объединилось в тихий, беззвездный космос. Спокойный и безмятежный.

И вот тогда появилась Маргарита.