Русские в Париже, или

воспоминания старого канделябра...

Открыты были настежь створки ставней
И комнату наполнил яркий свет.
Дух встрепенулся сказки нашей давней,
Никем здесь не тревожимый сто лет,
А может больше. Мебель под чехлами,
И паутина кое-где в углах.
Забегал зайчик между зеркалами
И... зачихал от пыли в зеркалах.
Пыль покрывала даже отраженья
В том мире, что скрывался за стеклом,
Лучу даря неверные движенья,
И тот метался, залетев в сей дом.
Картины в рамах с золотым багетом
Со стен на всё глядели тяжело -
Не нравилась игра зеркал со светом,
И стало как-то сразу уж светло.
Камин чихнул, спросонья, вяло сажей,
Та села на решётку и щипцы.
Дубовый стол не шелохнулся даже,
Лишь заблестели на свету торцы.
Чернильница, стоявшая открытой,
Пыталась, тужась, что-нибудь сказать,
Но высохли чернила и финита...
Без них ей языка не развязать.
Папье-маше качнуло лишь плечами,
Вздохнуло ручкой в виде головы:
- Как долго же не пользовались нами.
Конечно, и не говорите вы!

Та рада бы ответить, да не может.
Не так уж важен и для той ответ.
Но червь сомнений их уже не гложет -
Они нужны, раз появился свет.
Шкафы, поодаль от прямого света -
Не ценит солнце, к сожаленью, книг.
В другом углу громадина буфета -
Пусть и скрипит, но держится старик.
Он самый древний - что-то про барокко
Рассказами нам скрашивал досуг.
Посуда, тоже из того далёка,
Дарила хрусталя, фарфора звук.
Людовик... только номера не помню,
С неё в Версале поглощал еду...
В итоге, оказалось всё в Коломне,
На счастье нам,  французам на беду.
Ковёр персидский, тоже эпохальный,
Тому назад веков произведён.
Под ним паркет, и всё ещё зеркальный,
Но ко всему, ещё наборный он.
Здесь пыль веков... Нам память помогла бы
Прислушаться и присмотреться к ней.
А я - один из - древний канделябр,
Дарю вам свет, как верный Прометей.
Я тоже стар, загар чернеет бронзы,
Следы нагара до сих пор сильны.
Я обрусел - французского прононса,
Увы, но звуки больше не слышны.
Зелёное сукно, на нём конверты -
Из прошлого далекого привет...
Как густ, как осязаем воздух спертый -
Проветрить бы сначала кабинет.
Открылась дверь, слышны шаги в приёмной,
А по ковру прошествовал сквозняк...
Когда-то также было под Коломной,
Когда уже повержен был наш враг.
И даже больше - было Ватерлоо,
Отмерив императору сто дней,
И он подальше, но на остров снова,
Был сослан, где кончины ждал своей.
Тогда привезена была посуда,
Придав и шкафу некий даже шарм.
Мы - канделябры - тоже ведь оттуда -
Нет, не трофеи, а от сердца дар.
В цене был страх - ведь русские всё ближе,
Что помнят про сожжённую Москву.
Что ждать от них оставшимся в Париже?
Как победить досужую молву
О страшных великанах бородатых,
Сметающих всё лавой на пути.
У них был главным атаманом Платов.
Свечу на мне он зажигал почти!
Расположились на лужайках прямо,
Под окнами его бородачи.
И... стали там прохаживаться дамы,
Чтоб не видать огарка мне свечи.
Я у окна стоял - был очевидцем,
Как жарилось там мясо над костром,
Как саблями они учили бриться,
Переставая быть для нас врагом,
Всё больше вызывая интереса,
Симпатии... Не русский ли медведь
К нам из сибирского явился леса?..
Но продолжал свечами я гореть,
Теперь уже для русских офицеров,
Что приходили в карты к нам играть.
Но как у них изысканны манеры.
От них могли ли это ожидать?
На улицах - за казаками толпы,
Здесь - дамы брали офицеров в плен!
Освободители? Не Франции - Европы!
Встать многим помогли они с колен.
А я, у королей стоявший в спальнях,
Светивший Жозефине Богарне,
Сцен радостных свидетель и печальных,
Творец разнообразия теней.
Вершители судеб гасили свечи
На мне, как чьи-то жизни, лишь подув.
При мне их были искренними речи,
Я даже слышал крики их в бреду.
Подсвечником, всего лишь истуканом
Стоял, темнея бронзой на столе,
И за очередным следил романом:
"Тебя нет краше! Нет тебя милей!"
Какие же произносились клятвы!
Ужели верить можно было им?
Плоды успеха на любовной жатве,
Тенями став, давали путь другим...

( продолжение следует )