Восхождение 11. Тошка. Визит дамы. Начало

ВОСХОЖДЕНИЕ
Рассказ одиннадцатый
Т о ш к а
Визит Дамы

                I
           Виталька занимался. За время мотаний по степям он порядком запустил учёбу в институте, на третьем курсе торчал третий год, благо, на заочном такое терпели. Родители переживали и расстраивались из-за него. Отец в своё время бросил институт: родился Генька, младший Виталькин братишка, стало не до учёбы, надо было кормить семью. Время было тяжёлое, послевоенное, Капа Ивановна, Виталькина мать, училась на последнем курсе и уже подрабатывала в их институте, но денег всё равно не хватало. Геологу, если он просиживал в городе, а не мотался по экспедициям, платили очень мало. ВУЗ отец так и не закончил, по учебной специальности числился маркшрейдером после окончания горного техникума. Конечно, его опыт позволил ему дойти до должности главного геолога проектного института, где он работал, его знали и ценили в министерстве. Но сейчас были другие времена. Как говорила Капа Ивановна, усовестливая Витальку, без диплома теперь даже в дворники не берут.
           Виталька взял трудовой отпуск за два года, присовокупил к нему сорокадневный учебный и приналёг на учёбу основательно. До конца курса оставалось не так уж и много – пара зачётов и три экзамена, недели на две мучений, а потом – остаток отпуска в тридцать три дня и долгожданный маршрут в компании добрых друзей в верховья горных речушек, в низовьях которых он отдыхал в детских летних лагерях в благословенные и далёкие уже детские годы.
           Было воскресенье, он только что позавтракал, расположился за письменным столом в своей комнате и обложился учебниками и методичками. Предстояло совершить подвиг – закончить контрольную по геодезии.
           Вообще-то геодезию он знал великолепно. Ещё в школьные времена, во время летних каникул в последних классах он не оставался на дурацкую школьную практику, которая заключалась в уборке школьного двора и приведении в порядок пришкольной части улицы, а уезжал на всё лето в степь с сотрудниками отца и матери, только не геологами, а топографами, и в первые годы бегал с рейкой, а перед выпускным классом даже работал на приборе – нивелире. От природы любознательный, он быстро освоил немудрёные геодезические расчёты и по вечерам помогал техникам камеральничать – обрабатывать наработанное за день. Приборы он изучил практически все, и нивелир, и теодолит, и даже кипрегель, мог выполнить практически всё – нивелирный и теодолитный ходы, мензульную съёмку, определиться на местности или сделать выноску для любого сооружения. В работе его это умение очень даже было кстати. А Борисов, начальник экспедиции, где он работал, сам топограф, даже возмущался: – Такой геодезист пропадает! Занимается чёрт знает чем! Бросай своё почвоведение, я тебя начальником партии сделаю!
           Геодезию он знал, и курсовую ему делать было просто неинтересно. Курсовые и контрольные работы были нужны, чтобы закрепить теоретические знания, а что же тут было закреплять, если он и так всё это знал не хуже институтских преподавателей.
           Кроме того, его невзлюбил завкафедрой геодезии за то, что как-то на практических занятиях Виталька его поправил, когда тот неправильно рассчитал высоту прибора. Конечно, профессор увидел, что не прав, да и добрая половина группы это поняла, тут бы обратить всё в шутку, извиниться и поправить себя, да ему ложная гордость не позволила. Как это, какой-то студентишка, пусть и заочник, и даже, может, специалист в своём деле, лезет поправлять его, заслуженного человека, членкора!
           Зачёт по практике принимал ассистент и завернул работы всем тем, кто принял профессорский расчёт. Виталька пересчитал всё, как считал правильным и получил зачёт с первого раза. А курсовую должен был принимать сам, поэтому здесь всё должно было быть вылизано до блеска.
           В общем, с курсовой по геодезии Виталька тянул до конца.
           Оставался, правда, ещё пресловутый сопромат, после сдачи которого, по студенческой поговорке, можно было жениться.
           Да были ещё не сданы политэкономия с теормехом, да одна контрошка, но это уже была мелочь. Сейчас главным было не сбить настрой и взяться за курсовую.
           В дверь позвонили. Виталька подхватился открывать, но мать опередила: – Сиди, сиди! Я открою.
           Дверь открылась и на пороге обозначилась девица с огромным чемоданом в руке, в голубой блузке, в чёрной короткой, выше половины бедра, юбчонке, чёрных же туфельках и совершенно немыслимом ультрафиолетовом берете набекрень.
        – Уф, нашла, – выпалила она и грохнула чемодан на пол, – Тётя Капа, здравствуйте! Ну и занесло же вас!
           Мать всплеснула руками: – Погоди, погоди! Ты же… Тоня?
        – Да, Тошка я! Тоня Яковлева!
           Виталька вскочил, учебники с грохотом посыпались на пол.
        – Вот, погостить приехала. В наш дом сунулась, а там почти никого не осталось! Мне ваш адрес тётя Нина дала! – тетя Нина была их соседка по лестничной площадке в старом доме.
           Виталька рванул в прихожую, чуть не сбив мать, смачно расцеловал Тошку в обе щёки, подхватил на руки и закружил, закружил. Мать отодвинулась, встала в дверном проёме и смотрела на них каким-то непонятным, настороженным, что ли, взглядом.

                II
           Тошка исчезла из его жизни пять лет назад, сразу после окончания школы. Виталька тогда заканчивал первый курс, заканчивал практически в срок, занимался круглые сутки, и они толком даже не попрощались. Только почти перед самым отъездом она вечером заскочила к нему домой, буквально выдрала его из-за письменного стола и утащила в кино. И там, после жарких поцелуев ошарашила сообщением.
        – Я уезжаю, Виталик, – сказала она каким-то уж очень спокойным, почти деревянным голосом.
        – Надолго? – спросил он и тут же спохватился, – Погоди, а как же институт? Ты же хотела поступать! Я тебе помогать собирался!
        – Господи, неужели ты не знаешь? Весь двор знает, а ты не знаешь! А ещё говоришь, что любишь меня!
        – Что я не знаю? Ты раздумала поступать?
        – Ты же знаешь, папа уехал на Украину.
        – Ну да. Ты говорила, его в командировку послали. В долгую.
        – Виталик, его пригласили туда работать. На следующей неделе мы с мамой уезжаем к нему. Жить. Навсегда. Только контейнер отправим и уедем.
        – Как это навсегда? Как уезжаете?!
        – Ну… вот так. Мы там жить будем.
        – Как, жить?! А как же мы? А как же я?
        – Я… Я не знаю, Виталик. Я буду учиться. А потом… я не знаю.
        – Тошка, как же так?! Как же мы друг без друга? Ты что, меня не любишь совсем?
        – Я… Я ничего не знаю, Виталик. Папа с мамой уезжают. Я же не могу их бросить.
        – Почему бросить? Пусть они живут там, а ты оставайся тут. Будешь у нас жить. А к ним будем в гости ездить!
        – Ну что ты говоришь? Как это я у вас жить буду? Я вам кто? Я тебе кто? Просто подруга и всё. А жениться нам ещё рано. Ты даже в армии ещё не служил!
        – Тошка, причём тут моя армия? У меня же отсрочка. Ты же мне не просто подруга! Как же я без тебя?
        – Ну что, на мне свет клином сошёлся? Найдёшь себе другую. Вон Ганька на тебя, как кошка на сметану, смотрит!
        – Зачем мне Ганька?! Ты же одна такая!
        – Врёшь ты всё! И с Ганькой ты целовался! И с Туськой тоже! Они мне сами говорили!
           Ганьку Виталька поцеловал один раз, во время танца. Они праздновали её день рождения, Виталька немного перебрал, Ганька – тоже. И на поцелуй она напросилась сама, уж так губы подставляла, что удержаться было просто невозможно!
           С Туськой было много всего, когда-то он даже думал, что они вместе на всю жизнь, но это было давно. Ведь теперь была она, Тошка!
        – Ничего мы не целовались! Напридумывали они всё! Не нужны мне никакие Ганьки и Туськи! Никто мне не нужен! Кроме тебя.
        – И с Таськой целовался! А Туська вообще перед тобой голой щеголяла! Я ведь всё знаю, Виталя!
        – Ну и что? Это же всё когда было?! Ещё до тебя, давно уже! А сейчас у меня есть ты! И никакая другая мне не нужна вовсе!
        – Это тебе кажется. Подожди, время пройдёт, сам увидишь. Их забыл и меня забудешь.
           Казалось, Тошка говорила это легко, не переживая, совершенно ровным, спокойным тоном. На самом деле она просто уже всё это переварила, пропустила через себя. А когда месяца три назад мать огорошила её этой новостью, она закатила скандал. Она совершенно по-детски ревела в три ручья и, захлёбываясь слезами, кричала на мать, заявила, что та хочет испортить ей всю жизнь, что она до умопомрачения любит Витальку и никуда от него не уедет. И в запале открыла даже то, что они от всех тщательно скрывали – что она давно, уже больше года не девушка и с Виталькой они давно не просто целуются.
           Мать только покачала головой: – Ну, хорошо, хоть сама рассказала! А то я не понимала, чего это ты так цветёшь. Виталик – хороший парень, правильный. Только молодые вы ещё! Ты только школу заканчиваешь, он ещё армию не прошёл. Подождите немного, получше узнайте друг друга. Во взрослом, так сказать, состоянии. А то, что жить вдали друг от друга будете, так любовь только крепче будет. Уж поверь мне, я знаю. Ну, а то, что ты не девушка уже – так тебе с этим жить!
           Потом были проводы.
           На вокзале, когда все чемоданы и узлы были переправлены в купе, они стояли на перроне, и он никак не мог отпустить её руки, и в голове его крутилось одно слово, такое страшное слово: "Навсегда".
           Объявили отправление, проводница торопила прощающихся, тётя Надя, Тошкина мама, высунулась из окна и что-то кричала им. В полном тумане Виталька подвёл Тошку к дверям вагона, помог подняться на ступеньку. Поезд тронулся, он пошёл по перрону вслед, Тошка стояла в дверях тамбура и смотрела таким взглядом, какой он не смог бы забыть никогда. И, когда он уже начал безнадёжно отставать, крикнула: – Я тебе буду писать! Я обязательно буду писать!
           Поезд уходил, всё уменьшаясь и уменьшаясь в перспективе, а он стоял и смотрел вслед, и внутри стало пусто и жизнь кончилась.
           А потом были письма. Тошка подробно описывала, как они приехали, как их встретил отец, как она поступала в институт, как здесь всё по-другому, совсем не так, как в их городе, как ей тоскливо без друзей и как она скучает без него, Витальки.
           Он в ответ в каждом письме просил, умолял, чтобы она бросала всё и возвращалась обратно. Не век же ей с мамой и папой жить, всё равно когда-нибудь она выйдет замуж и от них уйдёт. Но ничего не менялось и он с этим свыкся. И письма, которыми поначалу они обменивались три раза на неделю, стали приходить всё реже. Она закрутилась в своих студенческих буднях, он работал и учился, и в этом тоже своей рутины хватало, время ослабило боль расставания. И у него действительно стали появляться другие. Но всё равно чувство к Тошке сидело занозой в его сердце.

                III
           Тошкин приезд перевернул все Виталькины планы. Она приехала на полтора-два месяца, приехала к нему, разместилась в комнате братишки Геньки, который на то время служил в армии и в первые пару дней от Витальки не отрывалась ни на минуту, даже в институт с ним ездила. Терять две недели из-за Виталькиной сессии ей очень не хотелось, Виталька отлично понимал это. Поэтому уже на следующий день он договорился с преподавателями и за два последующих дня свалил все три экзамена и один зачёт. Оставалась пресловутая геодезия, но это уже была мелочь, даже если бы она повисла хвостом, переход на четвёртый курс был ему обеспечен. Сложнее было с давно лелеянным походом. В первую очередь надо было уговорить Тошку. Туристка она была так себе, с Виталькой в горы не ходила никогда, а ведь он даже в их воскресных вылазках на месте не сидел, организовывал пяти-шестикилометровые походы по окрестностям их временных становищ. Поэтому он просто не знал, сможет ли она угнаться за ним.
           Вторым делом было договориться с друзьями туристами-альпинистами Вовчиком, Валькой, Витькой-хохлом, Геркой и Тоськой, с которыми он собирался идти. Правда, особых трудностей тут не было, нужно было просто назначить время и место рандеву, где и когда вся компания присоединится к Витальке с Тошкой.
           Третьим и гораздо более сложным было объяснить подругам Танечке и Саньке, куда и – главное! – почему без них он исчезает на целых полтора месяца. Ну, так и так, взять с собой в поход он мог только одну из них, обе его пассии, которые друг о дружке представления не имели, встретившись вместе, просто сожрали бы друг дружку и заодно его самого, так что, объяснения, по крайней мере, с одной из них избежать не удалось бы. И потом, он ведь мог просто сказать, что с походом ничего не получилось, его срочно отозвали по работе и он отправился в свою экспедицию. Правда, это было весьма ненадёжно: обе девицы (да и не только они!) каким-то непостижимым образом узнавали, когда он уезжает и когда возвращается! И если первое было более-менее объяснимо – в конце концов, он мог и сам рассказать об этом – то второе было необъяснимо абсолютно.
           После здравого размышления Виталька решил махнуть на всё это рукой. Приехала – к нему приехала! – его Тошка и это было главное.
           Тошка идти согласилась сразу, без каких-либо раздумий. Она даже обрадовалась, ведь на целых две недели они могли остаться вдвоём, без настороженных взглядов тёти Капы, неожиданных появлений её в Виталькиной комнате, когда она, Тошка, слишком надолго задержалась там в первый вечер. Да и потом Виталькины друзья, когда присоединятся к ним, вряд ли  будут особой помехой для них с Виталькой. В конце концов, у них же будет своя отдельная палатка!
           На работу Виталька поехал во вторник после сдачи экзамена и зачёта. Тошка, естественно, была с ним. Вовчика в его спортивном кабинете не было, они поднялись к Витьке. Витька встретил их радостно, с интересом рассмотрел Тошку во всех подробностях, здороваясь с Виталькой, съехидничал: – Может, познакомишь уже?! Что-то я эту мамзелю ране не бачив!
        – Ай не змог бачить! – Виталька стоял, подбоченясь и горделиво играя бровями, – Та краля приихала з Незалежной. Заметь, ко мне приехала, так что нечего!
        – А я что? Я ничего! Я же только познакомиться! – Витька продолжал пялиться на Тошку.
        – Во-во! И я о том же! А потом плавки пропадают!
        – Да я же не сталевар, зачем мне плавки! Я по салу…в основном. А тут…– он махнул рукой – Тошка пышными формами не отличалась.
           Она стояла и улыбалась, слушая их пикировку. Виталька, наконец, представил их друг другу и рассказал про цель визита. Витька тут же потащил их к Герке, Вовчик оказался там, они вместе уставились на Тошку.
        – Те же и прелестная незнакомка! – воскликнул Вовчик, подскочил и поцеловал Тошке руку. Герка послал воздушный поцелуй.
           Тошка, наконец, не выдержала и проявила себя: – Вы что, так всех Виталькиных девушек встречаете?
           Вовчик и Герка замахали руками: – Что вы, что вы! Исключительно вас! Только вас! Обязательно вас! Остальные не в счёт!
        – Да вы что, сговорились, что ли? – Виталька разыграл возмущение.
        – Тоня, вы их не слушайте! – Витька старался говорить совершенно серьёзно, – Просто Виталик никаких девушек сюда раньше не приводил, вот они и удивлены, крайне удивлены! Просто страшно удивлены! – он, вроде бы исподтишка показал ребятам кулак.
           Вовчик и Герка переглянулись, Вовчик не выдержал и прыснул, прикрываясь ладонью. Герка шлепнул его по затылку.
        – А это уже такая мужская солидарность, да? – не унималась Тошка. Ей было весело, Виталькины друзья ей понравились.
        – Ладно, – сказал Вовчик, когда церемония знакомства была закончена, и Виталька в очередной раз выложил цель своего визита, – Пошли ко мне, у меня есть карты, там всё и решим. Да Вальку с Тоськой позвать надо, может, что дельное посоветуют.
           Они спустились на второй этаж в комнату, отведённую Вовчику под спортивное хозяйство. Он в их институте уже который год заведовал спортивной секцией комитета комсомола.
           Вовчик залез в объёмистый шкаф и, пока Герка дозванивался до Вальки и Тоськи, достал рулон выкопировок с геодезических планшетов. Поколдовав над ними, он отобрал нужные и разложил на расставленном теннисном столе. Ребята склонились над картами.
        – Так, – Вовчик показал точку на карте, – Мы собирались доехать до рудника на автобусе, от рудника вдоль реки идти до слияния, – он повёл по карте пальцем, – Дальше подняться по Голубому притоку до кордона, отсюда уйти по местному саю вверх, перевалить через хребет на терское ущелье и по тамошнему притоку опять спуститься к реке, потом подниматься вверх и так далее. Где ты собираешься болтаться две недели? – он посмотрел на Витальку.
        – Мне надо Тошку расходить немного, – Виталька почесал затылок, – Выезд, как и намечено, утром двадцать пятого? Значит, вечером двадцать пятого вы будете на кордоне. Вот там и встретимся. Если мы будем раньше, подождём на кордоне в берёзовой роще. Если вдруг нас почему-то не будет, мало ли, ищите нас вот по этому маршруту, – Виталька взял карандаш и прочертил на карте замысловатую линию.
           В комнату шумно ввалились Валька с Тоськой. Валька, как и ребята до этого, уставился на Тошку, а Тоська оглядела её с головы до ног и протянула: – Явление святой девы Магдалины. Это кто?
           Тошка глянула на неё исподлобья, приготовилась дать отпор, но Виталька опередил: – Тосенька, ты что-то путаешь! Это святая Мария девой была! А Магдалина, какая же она дева?
        – Ага! Значит эта святая – твоя?! Которая же? Аллочка? Людочка? Санечка? А может Танечка? Или Лидочка? Хотя нет, этих я знаю, – Тоську понесло, она терпеть не могла, когда её называли Тосенькой. И потом, Виталька, по её понятиям, слишком быстро пришёл в себя после их разрыва.
           Тошка усмехнулась, Виталька за эти пять лет был не таким уж ангелом. Виталька покачал головой, а Герка, глядя на Тоську, примирительно сказал: – Будет тебе! Нам полтора месяца вместе чалить. Успеешь ещё поёрничать. Ближе познакомитесь, узнаете друг дружку, Витальку по братски поделите. Вернее, по сестрицки! А там, глядишь, и подругами станете.
           Вечером, когда Виталька склонился над своим столом, пытаясь настроиться на работу над курсовой, Тошка села на стул рядом, потрепала его взлохмаченные кудри и негромко сказала: – А всё равно ты мой. Только мой! Аллочки, Людочки – это всё ерунда! Так, девочки на минутку. Пока меня нет. Их много, а я одна!

                IV
           Тошка была второй женщиной в его жизни. И если самая первая, маленькая фея из детской сказки, золотоволосая куколка Лариска, ярким метеором промелькнула на его небосклоне и исчезла, почти не оставив следа, то чувство к Тошке было гораздо глубже.
           Первый раз Виталька увидел Тошку в день их переезда в новый дом. Виталька с родителями и братишкой Генькой переехали на пару дней позже Тошкиного семейства. Естественно, когда ребята из экспедиции, в которой работал отец, помогали разгружать их вещи, вся дворовая детвора, уже немного обжившаяся на новом месте, крутилась рядом. И Тошка была здесь же. Особого внимания на неё Виталька не обратил – так, одна из нескольких девиц, немного младше него. Только через пару дней, когда они устроили во дворе снежковую войну – ребята против девчонок – и, хотя девчонок было больше, ребята начали побеждать, он загнал Тошку в угол двора, за дом, и там основательно намылил. Тошка так заразительно смеялась, что ему понравилась. Тогда ей только исполнилось одиннадцать лет, а ему было без пары месяцев двенадцать.
           Как и все ребятишки в их возрасте, они дружили, ссорились, мирились, бывало, не разговаривали друг с дружкой по неделе, потом Тошка не выдерживала и дружба возобновлялась. Тошка была старшей девчонкой в их дворовой компании, Виталька – старшим мальчишкой, само собой, она верховодила девчонками, он – мальчишками. 
           Когда они ссорились, во дворе объявлялась война, Тошка обид не прощала и девчонок подначивала и подзаводила крепко. Впрочем, мальчишки, включая Витальку, на это почти не обращали внимания – побесятся девчонки, перегорят, напрыгаются в свои прыгалки, надоест им и как-то само собой придёт примирение.
           Виталька никогда не держал Тошку в числе своих любимых девушек, хотя влюблён был постоянно, сколько себя помнил. Но это были, по большей части, какие-то почти неземные создания, с которыми он если и контактировал, то только по касательной, мельком. Исключение составляли только его одноклассница Анка да ещё раньше, в первой его школе, где он учился до пятого класса, соседка Галинка, учившаяся в параллельном классе. Да и они в те незабвенные времена пересекались с ним только по ;служебным;, так сказать, надобностям: вместе делали школьную или отрядную стенгазету или играли в спектакле в школьном драмкружке. И любил он их заочно, держась на приличном расстоянии. Тошка же всегда была просто соседкой и подругой. Да она и сама Виталькой особо не увлекалась, хотя он и нравился ей не только как сосед и друг.
           Так продолжалось до новогоднего праздника, когда ему ещё весной исполнилось пятнадцать, а ей только-только перед этим – четырнадцать.
           Незадолго до этого Виталька случайно познакомился с очень интересной девчонкой, своей ровесницей Ларисой, встречался с ней несколько недель, и во время, пока Ларисина мать была в командировке, узнал её, как женщину. Ларисина мать случайно застала их за совсем недетскими игрушками, увезла жить к тётке на Урал, и она навсегда исчезла из Виталькиной жизни. По юной наивности Виталька доверил всю эту историю дневнику, который вёл на то время, через братишку дневник попал в Тошкины руки, и она была поражена. Её друг, почти ровесник – подумаешь, какой-то год с небольшим разницы! – Виталька, с которым они встречались каждый день, играли в одни и те же игры, учили почти одни и те же уроки, вдруг стал мужчиной, в то время как она как была девчонкой-малолеткой, так и оставалась ей.
           Она стала приглядываться к Витальке более пристально, всё чаще примеривала его к себе, и он всё больше нравился ей.
           Месяца за полтора до этого новогоднего праздника она задержалась с ним на скамейке за домом, и там буквально вынудила его рассказать историю с Ларисой во всех подробностях. Включая и интимные. И Виталька выложил всё, как на духу. Выслушав, она долго молчала, а потом повторила Ларисины слова: – Я тоже хочу, чтобы всё было красиво. Чтобы мурашки и дрожь до самого нутра.
           Виталька тогда отшутился и невольно обидел её.
           А на новогодний праздник она оделась в красивое платье с блёстками, первый раз в жизни сделала совершенно феноменальную причёску и вела себя очень по взрослому, поразив всю дворовую компанию. И Витальку не в меньшей степени. Он старался быть рядом с ней, она хитрила и пыталась улизнуть, заводя его ещё больше, и он попался. В самый момент наступления Нового года, когда вся ребятня высыпала на террасу, стрелять хлопушками и обсыпать друг друга конфетти и серпантином, они застряли в дверях, Виталька специально придержал её и неожиданно прижал и поцеловал. Совсем неумело, но волнительно, в губы. У Тошки тогда перехватило дыхание, она раскраснелась, так её ещё не целовали. Она задержалась с ним на пару минут, не отстраняясь, потом мягко освободилась и не сказала даже, а выдохнула: – Пусти, дурачок, увидят же!
           А Виталька был на седьмом небе и даже подумать не мог, что, в общем-то, это она всё и подстроила.

                V
           Сдавать геодезию Виталька поехал один, без Тошки. Сколько времени надо будет ждать преподавателя, сколько уйдёт на сдачу, памятуя сложившиеся с ним отношения, Виталька не знал, да Тошке за два дня и самой надоело торчать у дверей аудиторий, пока Виталька потел на экзаменах.
           Кроме того, Витальке просто необходимо было ехать одному, он собирался встретиться с Санькой, а если хватит времени, и с Танечкой. Передавать такие новости по телефону было не в его стиле.
           С преподавателем повезло. Правда, частично. То есть, поймал его Виталька почти сразу. И держал его профессор недолго. А потом просто выгнал, даже не спрашивая. Глянув в зачётку и увидев, что у Витальки за два дня сданы три экзамена и зачёт, он рассвирепел и сказал, что на подготовку к геодезии у того времени совсем не было, что строители геодезию вообще за предмет не считают, и заявил, что в эту сессию он аттестовать Витальку не будет. Виталька разозлился и выпалил, что будет жаловаться в деканат.
        – Да хоть самому Господу Богу! – зло рассмеялся членкор и, не прощаясь, вышел из аудитории. К хвостам Витальке было не привыкать, а тем более к одному хвосту, он плюнул на это дело, погасил кипящее в нём возмущение и отправился дальше по своим делам, в первую очередь к Саньке.
           С Санькой они встречались и любились уже без малого четыре года, с летнего отдыха на горном курорте, где она, тогда ещё шестнадцатилетняя девчушка покорила его своей непосредственностью и почти деткой наивностью. И продолжала покорять тем, что оставалась его Санькой, несмотря на все его выкрутасы.
           Саньку он застал дома, сессию она сдала и бездельничала на каникулах. Та встретила его как-то настороженно, не повисла, как обычно, на его шее, не полезла с поцелуями, а просто провела на кухню и усадила обедать.
           И когда он, сделав скорбную мину, сообщил ей, что с походом ничего не получится, что ему не дают отпуск из-за того, что его некем заменить в экспедиции, как-то обречённо вздохнула, помолчала и спросила: – Отпуск не дают? Потому что заменить некем?
           Виталька сокрушённо покивал головой.
        – А я думаю, это из-за того, что к тебе сестрёнка приехала, – Санька сверлила его глазами.
         – Какая сестрёнка?! – недоумение Витальки было совершенно искренним. Действительно, какая сестрёнка? Не было у него никаких сестрёнок!
         – Двоюродная. С Украины. Не делай невинные глаза, я с ней пол часа назад по телефону разговаривала! Я вам мешать буду? Да? – Санька готова была расплакаться.
         – Ну что ты, золотце! В чём ты нам можешь помешать? Это же сестра, сестра, понимаешь?! Дочка маминого братишки! – Виталька говорил так проникновенно, что Санька успокоилась. Но всё-таки спросила: – А что же ты про неё сразу не сказал, глаза круглые делаешь?
         – Так ведь родной сестрёнки у меня нет! – прикинулся идиотом Виталька. Это сработало, Санька успокоилась окончательно.
         – Только всё равно, я тебя сейчас не отпущу. Даже к сестрёнке. Поцелуй меня.
         – Санька, мне уезжать послезавтра! А дел ещё невпроворот! Мне бежать надо!
         – От меня, да? К сестрёнке, да? Чихать на твои дела!
           Они были вдвоём в квартире, Санькины родители были на работе, и ушёл Виталька только через пару часов, да и то Санька еле его отпустила.
           С Танечкой получилось гораздо проще. Он застал её на работе, она утащила его на институтский чердак, где девчонки курили вдали от посторонних глаз, и там сокрушённо сказала, что поехать с ним никуда не сможет. Папе местком выделил три путёвки на Кавказ, на Чёрное море на всю семью. Она на море никогда не была и не поехать с родителями просто не может.
           Виталька вздохнул, развёл руками и сказал, как давным-давно, три года назад, когда они только познакомились: – Не расстраивайся, золотце. Не хандри, твоя жизнь впереди!
           Танечка повздыхала, потом посмотрела на Витальку с хитринкой: – Слушай, а что это за сестрёнка к тебе приехала? Почему я раньше о ней ничего не слышала?
           Виталька раскрыл рот и выронил сигарету.
           В конце дня, когда он вернулся домой, обвешанный, как карабахский ишак, авоськами с провиантом и прочей амуницией на предстоящий поход, Тошка вышла с кухни – чтобы занять себя, она взялась готовить ужин – и, по-хохлянски подбоченясь и поигрывая черпаком, вопросила: – Ну, Казанова, колись, как ты тут без меня жил пять лет?! Что это за Саньки-Таньки такие?!

                VI
           Совершенно естественно с Тошкиным приездом все Виталькины пассии отошли на "-надцатый" план. Тошка одним своим присутствием вычеркивала их, хотя бы временно, из Виталькиных интересов. Слишком глубоким было его чувство к ней, слишком хотелось ему принадлежать ей и мечталось, чтобы она всегда принадлежала ему, чтобы сейчас размениваться на каких-то других.
           После того новогоднего праздника они стали смотреть друг на дружку совсем по-другому. Тошка приглядывалась к Витальке и находила в нём всё новые и новые положительные качества. Оказывается, он был очень добрым, мог быть заботливым до нежности, мог ради других отказаться от чего-то, чего хотел сам. Раньше она тоже видела это, но как-то не придавала этому значения. Он был очень справедливым, мог правильно рассудить любой возникший во дворе спор, и, даже если не прав был кто-то из его самых близких друзей, в том числе и братишка Генька, никогда не становился на сторону неправого. Он мог спокойно терпеть любые неудобства, оберегая от таких же неудобств находящихся рядом.
           Как-то они с Тошкой ехали утром в переполненном трамвае, она протиснулась к заднему окну и прижалась там. Виталька ухватился за перекладину с обеих сторон от неё и, хотя его невероятно толкали и жали, даже близко не дал кому-либо прикоснуться к ней. Она это очень даже оценила. А он мечтал защищать её везде и всегда, от любых невзгод и ударов судьбы.
           Он был безудержный выдумщик, мало того, терпеть не мог сидеть без дела и выдумывал дела и себе, и всей дворовой детворе. Они всегда что-то мастерили, у него в кладовке была устроена целая мастерская на все случаи жизни. То это были самодельные гремящие самокаты на подшипниках, то самые настоящие боевые арбалеты, стрелы которых с десяти шагов пробивали полудюймовую доску, то модели парусников, с которыми они устраивали настоящие морские сражения в огромной разливающейся после весенних дождей луже посредине двора.
     А уж историями, которые он рассказывал по вечерам, располагаясь на сооружённой им с ребятами скамейке в тихом закутке за домом, все просто заслушивались.
           Он мог и прихвастнуть, но в основном всё, что он рассказывал про себя, происходило на самом деле. Может быть, не совсем так, не совсем тогда и не совсем всё, но в основе своей всё, что он рассказывал, действительно когда-то с ним было.
           Единственное, к чёму он был требователен и непримирим, так это к тому, чтобы все его друзья, в том числе и она, Тошка, были более терпимы друг к другу, были большими друзьями и никогда не ссорились.
           Виталька тоже приглядывался к ней более внимательно, и чем больше приглядывался, тем больше она ему нравилась. Конечно, она не перестала быть взбалмошной, самолюбивой, избалованной девчонкой, и даже в чём-то его конкуренткой в сердцах дворовой детворы, но он никогда не считал себя единоличным вожаком и не стремился быть таким, поэтому относился к этому легко. Тошка тоже была большой выдумщицей. Игры, которые она выдумывала, отличались большой сложностью и большим разнообразием и поэтому были невероятно интересны и притягательны. Она могла придумать какие-то новые правила даже к общеупотребительным настольным играм, отчего те, казалось бы, игранные-переигранные и порядком надоевшие, становились снова интересными и азартными. Она и сама была очень азартная и азартом своим заражала всех окружающих.
           У Виталькиных родителей была богатейшая библиотека, томов пятьсот, не меньше. Его мать относилась к книгам трепетно, но читать позволяла, только не разрешала уносить из дома. Он много читал, очень много знал, и ненавязчиво дарил эти знания ребятам. В основном рассказами, которые пересказывал по вечерам собравшейся вокруг него ребятне. И если про что-то рассказа ещё не читал, или такого вообще не было в природе, придумывал сам, на ходу и часто наворачивал такого, что не знал, как из этого наворота выкрутиться, и откладывал окончание рассказа на следующий вечер.
           Тошку, как и других дворовых ребят и девчонок, он приобщил к чтению ещё года за два до того, как между ними установились такие доверительные отношения. Она довольно часто сбегала с последних уроков, отбирала у Витальки ключи и запиралась до его прихода с очередной "Анжеликой" или "Госпожой Бовари". Над тем, что она читает, Виталька посмеивался и подсовывал ей "Наследника из Калькутты", "Одиссею капитана Блада" или, на худой конец, что-нибудь из Стругацких. Впрочем, и это она читала с удовольствием, и не преминула где-нибудь в разговоре показать свои познания, внушительно заявляя, скажем, совершенно к месту, когда их подруга и соседка Ганька тащила в сторонку Виталькиного братишку Геньку, чтобы поделится каким-то своим секретом: – Не вижу, почему бы благородному дону не посмотреть ируканские ковры?
           Иногда она просила Витальку дать почитать его дневник или стишки. Дневник Виталька вёл регулярно уже года четыре, и в большинстве записей за последнее время так или иначе фигурировала Тошка. И стихи этого времени посвящались в основном ей и были такими откровенными, что она, читая их, краснела от смущения и удовольствия.
           Так продолжалось два года. А потом всё и случилось.

                VII
           Следующий день прошёл в беготне по базарам и магазинам. После очередного возвращения домой Тошка с тоской взглянула на солидную груду провианта и шмоток, сваленную в углу Виталькиной комнаты, и невинно спросила: – А самосвал ты уже заказал?
        – Какой самосвал? – не врубился Виталька.
        – Ну, с простой машины это же всё разгружать придётся!
           Виталька усмехнулся, порылся в письменном столе, достал тонень-кую брошюру и сунул Тошке.
        – Что это? – Тошка, недоумевая, повертела брошюру в руке.
        – "Памятка для туриста". Открой шестую страницу.
        – И что там?
        – Там нормативы. Сколько на день продуктов надо, сколько за день пройти можно, какой вес рюкзака положен и так далее.
        – Ну и какой вес мне положен?
        – Мужчинам – тридцать килограмм, девушкам – двадцать пять.
        – А женщинам?
        – Ты пока туристка начинающая, – игнорировал её ехидство Виталька, – Тебе больше, чем на пятнадцать нагружаться нельзя. Да и весу в тебе три пуда без малого, так что я тебе больше десяти тащить не дам.
        – А для остального ты ишака купишь?
        – Много ты понимаешь! Я что, хуже ишака, да? Пошли, нам ещё кое-что прикупить надо. Приправы не все взяли.
           На своём базаре нужного не оказалось, пришлось пилить на трамвае через весь город, на старогородской базар, где уж точно было всё, что нужно.
           Пока Виталька таскал её по рядам в поисках необходимого, Тошка с ностальгической радостью впитывала ароматы настоящего большого восточ-ного базара, такого в их городке на Украине и в помине не было. Её вдруг охватило безудержное веселье, вспомнилось детство, вспомнилось, как она на таком же базаре заговаривала зубы продавцу, пока Виталька с другом и соседом Бобом воровали из кучи арбуз, как они раскололи его прямо здесь же за лотками, а он оказался незрелым, и Виталька, набравшись наглости, пошёл его менять и продавец, уже понявший, что арбуз ворованный, всё-таки, чтобы не отбивать покупателей, поменял его.
         – Виталь, давай арбуз купим! – Тошка остановилась у арбузной кучи и, опережая Виталькины возражения, воскликнула, – Не в горы, домой!
         – Мы что, поближе арбуз не найдём, отсюда переть!
         – Ну давай, а?! – она канючила почти по-детски. Виталька понял её настроение, остановился, сунул авоськи с покупками ей, – Держи пока! – и протиснулся сквозь не особо плотную группку потенциальных покупателей.
           Арбуз он выбирал с толком, нюхал, сжимал руками, подносил к уху, заглядывал на хвостик, откладывал, брал следующий и процедура повторялась неоднократно. Тошка смотрела на него с ироничным восхищением. Рядом с ней стояла девушка, примерно её возраста, и смотрела на Витальку точно так же. Они переглянулись и понимающе улыбнулись друг другу.
           Наконец он выбрал самое лучшее, рассчитался, обернулся и вдруг застыл с открытым ртом. Девушка, стоящая рядом с Тошкой засмеялась:
        – Гнатюк! Ты, наверное, жену меньше выбирал, чем этот арбуз! Кстати, познакомь уже!
           Виталька пришёл в себя, подскочил, положил арбуз к Тошкиным ногам, раскрыл объятья: – Аллочка, золотце, сколько лет! – и смачно расцеловал троекратно. Тошка стояла чуть в сторонке, растерянно хлопая глазами, как когда-то лет пять назад стояла и сама Аллочка, когда они на выходе из кинотеатра встретили Виталькину подругу и одноклассницу Анку.
           Аллочка была его сокурсницей и даже ближе, чем подругой, на первых курсах, пока он не отстал от группы и не потерял её из вида. И только недавно через седьмые руки узнал, что она пару лет назад вышла замуж за их общего друга и сокурсника Серёгу.
           Виталька отодвинул Аллочку, отобрал у Тошки авоськи: – Познакомьтесь! Это Аллочка, моя бывшая неве… э… сокурсница, –  он намеренно оговорился, дразня их обеих, – А это – Тоня, моя… э… сестрёнка. Двоюродная. С Украины.
        – Вот как? – Аллочка рассмеялась, – Что-то, мне помнится, у вас в роду одни мужики были! Или я ошибаюсь?
        – Ну, не совсем одни мужики. Вот Тоня – замечательное исключение!
           Когда они распрощались с Аллочкой, Тошка долго молча смотрела ей вслед, потом обернулась к Витальке и вздохнула: – Теперь ещё и Аллочка! Я, кажется, понимаю, почему ты даже не притронулся ко мне.
        – Ты же моя сестрёнка! – оскаблился Виталька, – Инцест – это смертный грех, а я человек праведный!
           Тошка рассмеялась: – А кобелянство – это не смертный грех?!
        – Про кобелянство в писании ни слова не сказано! – сказал Виталька веско, – И потом, с чего ты взяла? Это же просто подруги!
        – Мимо льёшь! А то я просто подругу от непросто подруги отличить не смогу! Санька твоя, как мой голос услышала, так даже дышать перестала! И Аллочка эта так смотрела! Как рентгеном просветила!
        – Аллочка замужем, между прочим!
        – О! Ещё и прелюбодейство! Это не грех разве?! Праведник, тоже мне!
        – Тошка, да ты ревнуешь!
        – Размечтался! Ревность заслужить надо! Признавайся, много мы ещё таких Аллочек-Танечек-Санечек встретим? Что там Тоська твоя говорила? Людочка ещё? Да и сама Тоська, конечно тоже! Казанова!
           Вечером, когда все в доме угомонились, и в родительской комнате погас свет, Виталька, крадучись, пробрался в братишкину комнату, где ноче-вала Тошка, и собрался было нырнуть к ней под покрывало. Тошка ещё не спала и столкнула его с кровати: – Ты чего?!
        – Так ведь давеча некто претензии предъявлял! Что я не прикоснулся даже! Надо же пожелания трудящихся выполнять!
        – Уйди, дурак! Не дай Бог, тётя Капа зайдёт.
        – А как же претензии?
        – Раньше надо было думать! Пока мы вдвоём на всю квартиру оставались.
        – Да. Жалко. Дурак я, боялся тебя обидеть.
        – Да уж. Не больно умный.
        – Что же ты не намекнула даже!
        – Ага! Размечтался!
        – А в горах мы вдвоём будем!
        – Иди уже! – Тошка зарделась, – А то и правда тётя Капа зайдёт, неудобно получится.
           Виталька поцеловал её и ушёл, а она ещё долго ворочалась, вспоминая.

                VII
           Весной того года, шесть лет назад, случилось сильное землетрясение. У большинства ребят и девчонок каникулы начались чуть не на месяц раньше обычного, и родители постарались отправить их по детским и спортивным лагерям, благо, для пострадавших от землетрясения государство выделило бесплатные путёвки по всему Союзу. Тошка закончила девятый класс и уехала одной из первых, куда-то в центральную Россию, на Валдай и присылала оттуда трогательные письма. Виталька закончил одиннадцатилетку, готовился поступать в институт, уехать никуда не мог и отчаянно тосковал без неё.
           Вернулась Тошка только в середине июля и заявилась к нему, даже не заходя домой. Родители ждали её только через пару дней, ключей не оставили – её телеграмма опоздала. Дверь в его квартиру была, как всегда, не заперта, она сбросила сумку и рюкзак у порога и неслышно вошла в его комнату.
           Виталька склонился над письменным столом за учебником по математике, её появления не видел и не слышал, она чуть ли не на цыпочках подошла сзади и прикрыла ладошками его глаза.
           Из соседских девчонок их компании – а что это девчонка, он догадался сразу, кто ещё мог так неслышно подкрасться?! – на лето оставались соседки по подъезду сестрёнки Таська с Туськой, да Ганька из соседнего подъезда. Таська после первого курса института работала в стройотряде, помогала восстанавливать город после землетрясения, сейчас её дома не было. Туська, так же, как Виталька, закончила одиннадцатилетку и готовилась к вступительным экзаменам, ей было не до таких шуток. Да и не стала бы она с ним так шутить. А с Ганькой он только неделю назад поссорился, и уж она-то никак не могла забавлять его такими глупостями. А девчонки помладше на это никогда не решились бы. Всё это в считанные секунды промелькнуло в его голове, и он догадался.
        – Тошка! – заорал он, подскочил, схватил её на руки и закружил по комнате. Потом поставил, обнял и хотел поцеловать. Тошка мягко, но настойчиво отстранилась: – Подожди! Я четверо суток в поездах тряслась, провоняла, наверное, насквозь! Мне сначала искупаться надо.
        – Айн момент, фрейлин! – Виталька отлип от неё, кинулся в ванную, включил газовую колонку – центрального снабжения в их домах не было – и закричал, – Ванна через пять минут будет! Можешь раздеваться!
        – Размечтался! – Тошка появилась в ванной, попробовала воду, поправила краны, устанавливая нужную температуру, и уставилась на него. Виталька уходить не торопился. Тогда Тошка, пренебрежительно-иронично глядя ему в глаза, не спеша, расстегнула пуговки безрукавки, стянула её и выставила вперёд грудки, прикрытые не особенно чистым белым лифчиком: – Насмотрелся?! А теперь дуй отсюда! – выпихнула его из ванной и захлопнула дверь. 
           Впрочем, на крючок дверь она не закрыла.
           Виталька попробовал, пока она купается, снова сесть за занятия, но ничего у него не получалось, ничего не лезло в голову, кроме этой незакрытой двери. Минут пятнадцать он терпел, убеждая себя, что Тошка просто в запале забыла запереться, но потом всё-таки решился. Тем более, повод у него нашёлся: отец работал в Афганистане и в последний приезд привёз матери мылящий гель в красивом флаконе, таких в Союзе пока не было. От геля шёл чудесный запах лесной земляники. Конечно, мать над ним тряслась и использовала по капельке, но ради такого случая Виталька решил рискнуть. Он взял флакон и вошёл в ванную.
           Тошка не завизжала, не замахала руками, даже прикрываться не стала, просто недоуменно и растерянно уставилась на него. Он протянул ей флакон: – Вот, попробуй, будешь вкусной ягодкой! – потом отобрал у неё мочалку, – Давай, я тебе спинку потру!
           Она порозовела, судорожно сглотнула, посмотрела на него долгим отрешённым взглядом, потом, видно, решилась и наклонилась, подставив спину. Спиной Виталька не ограничился, сменил жёсткую мочалку на мягкую губку, тёр её руки, шейку, надолго задержался на грудках, тщательно обтирая каждую и нежно проводя губкой по соскам, отчего те набухли и бесстыдно выставились торчком. Потом поднял на ноги и снова жёсткой мочалкой тёр её ноги, впрочем, стараясь не задевать самого интимного места.
           Тошка облизывала пересохшие вдруг губы и вздрагивала, когда он касался уж самых чувствительных мест. Она была ошеломлена – её и мать-то купала в последний раз лет десять назад, а уж то, что она могла бы позволить это делать парню, даже её любимому парню, она и представить себе не могла! Его прикосновения пробудили в ней такие чувства, о которых она даже не подозревала. Если раньше даже его не совсем невинные поцелуи опьяняли её лучше всяких марочных вин, то что тут говорить о таких ласках! Кроме того, хотя Виталька и был в плавках, но какие же плавки могли скрыть, как она, обнажённая, на него действует. Это тоже несказанно возбуждало! И когда он взял с полки расчёску и начал аккуратно и нежно расчёсывать волосики на её не совсем приличном месте, она вдруг задохнулась, напряглась, ухватилась за его руки, обмякла, без сил опустилась в воду и ошарашено уставилась на него. Такое с ней случилось впервые!
           Минут через пять она немного пришла в себя, отстранила продолжающие ласкать её руки и, не глядя на него, еле слышно попросила: – Принеси полотенце. И найди мне во что-нибудь одеться, моё всё грязное.

                VIII
           Виталька поднялся засветло, все ещё спали, и принялся укладывать рюкзаки. Как у бывалого туриста, у него был целый комплект рюкзаков, на любой случай, даже дежурный рюкзачок для воскресных поездок, который обычно лежал у Вовчика в кабинете. Институтский автобус отправлялся от головного здания, поэтому Виталька и держал его там, чтобы не таскать домой и обратно.
           Собирался он очень обстоятельно, в таких походах любая мелочь значила очень много. Даже лязгающая ложка в кружке могла довести до бешенства.
           Для Тошки он выбрал относительно небольшой рюкзачок, для себя взял самый большой.
           Тошка поднялась через час после него, выползла из своей комнаты полусонная, в лёгкой ночнушке, умылась, привела себя в порядок и стала с интересом наблюдать, как в бездонном брюхе Виталькиного рюкзака одна за другой исчезают приготовленные вещи. Её рюкзачок был уже собран.
           Когда Виталька приладил на верхний клапан палатку, а в задний карман воткнул литровую дюралевую фляжку со спиртом и взвесил полученный груз на двух руках, Тошка потихоньку, чтобы не разбудить родителей, захлопала в ладоши: вся огромная груда барахла, занимавшая к вечеру четверть Виталькиной комнаты, непостижимым образом упряталась в безразмерном брюхе его рюкзака.
        – Удивляешься? – Виталька обернулся к ней и похлопал по рюкзаку, – А, между прочим, ещё Швейк рассказывал про человека, который утверждал, что внутри нашей Земли есть ещё одна, которая гораздо больше внешней!
        – С тобой не перестаёшь удивляться! – Тошка подняла свой рюкзачок и возмутилась, – Я с базара больше таскала!
           Она подошла к Витальке, рванула у него его поклажу. Если бы Виталька не поддерживал рюкзак за лямки, он бы грохнулся на пол – он был абсолютно неподъёмным.
        – И как ты это понесёшь? – Тошка недоверчиво покачала головой.
        – Молча! Помоги-ка! – Виталька рванул рюкзак на себя и закинул его за спину. Он невольно развернулся к Тошке спиной, и она рассмеялась: перед ней стоял толстенный продолговатый мешок, из которого торчали Виталькины ноги. Он обернулся, попрыгал немного, снял рюкзак и сказал, – Нормально! Ещё и тебя сверху посадить можно! – и вдруг подхватил Тошку за подмышки и усадил себе на шею. Ночнушка задралась, обнажив совершенно белые Тошкины ноги. Тошка заверещала и принялась колотить его по макушке.
           В комнату вошла мать: – Вы что расшумелись? Отец устал вчера, спит ещё… – увидела их двухэтажную фигуру и всплеснула руками.
           Виталька виновато развёл руки, Тошка соскочила с его плеч, подскочила к ней, взяла под руку: – Тётя Капа, мы сейчас уже уезжаем, я оденусь только.
        – Да уж, не мешало бы! – мать высвободила руку и ушла досыпать. Провожать Витальку в такие поездки, да и вообще в любые его поездки, в их семействе было не принято.
           Они наскоро перекусили и отправились.
           Было утро буднего дня, народу на автостанции было немного, в основном, жителей предгорных и горных районов, возвращавшихся домой после вылазки в город. Виталька оставил Тошку следить за вещами, сам пролез к кассе и через несколько минут вернулся с билетами и в сопровождении небольшой компании парней и девиц.
        – Вот, – он показал на Тошку, – моя самая-самая подруга Антонина Владиславовна, прошу любить и жаловать! А это – он показал на девчонок, – мои хорошие знакомые, Вера и Лена, мы в прошлом году вместе на перевале одно мероприятие проводили! И, я так думаю, их парни. До турбазы в урочище будем ехать вместе! И, наверное, поначалу пойдём в одну сторону. Так?
        – Слушай! – Тошка покачала головой, – С тобой по городу ходить невозможно! Куда ни сунешься, у тебя везде знакомые, и почему-то все женского пола!
        – Тоня, не берите в голову! – рассмеялась Вера, – Просто ваш Виталик в прошлом году нас с перевала снимал! Со спасателями. А спасатели – вообще народ популярный! Я потом вам расскажу, нам до первой ночёвки вместе идти. Наговоримся ещё!
           Тошка покачала головой: – Ты ещё и спасатель?
           Когда они закинули рюкзаки в багажник под днищем автобуса и расположились на своих местах, Тошка придвинулась к Витальке вплотную и мстительно прошептала в самое ухо: – Ну, Дон Жуан, что-то шибко много у тебя подруг! Так что, пока мы вдвоём не останемся, можешь от меня ничего не ждать!

                IX
           Вечером того дня, когда она вернулась из спортивного лагеря, они пошли в кино, вся имевшаяся в наличии ребятня, в летний кинотеатр, располагавшийся неподалёку. Сели где-то в первых рядах, настолько близко, что даже не было возможности окинуть экран одним взглядом. Сёмка с Минькой расселись капитально, им было наплевать, где сидеть. Ганьке и Туське было тоже всё равно. Тошка же ёрзала на своём месте и оглядывалась, и Виталька наклонился к её уху и предложил: – Пошли, сядем подальше.
           Памятуя случившееся днём, она посмотрела на него странным взглядом и отрицательно мотнула головой, он махнул рукой: – А я пошёл! – встал и, пригибаясь, чтобы не мешать другим, двинулся назад. Он расположился в конце зала, прямо у прохода нашлись свободные места. Было немного грустно, так ему хотелось, чтобы Тошка сидела рядом. Он смотрел на её кудрявую головку – последнее время она, перед такими вылазками тщательно завивалась – и начал гипнотизировать: – Встань и подойди! Встань и подойди!
           То ли его гипноз подействовал, то ли у Тошки настроение поменялось, но она несколько раз оглянулась, ища его, нашла, поднялась и пошла к нему. Виталька засмотрелся, как она идёт по проходу, гордо, не пригибаясь, понимая, что идёт красиво и никому помешать не может, и смотрят на неё не возмущённо, а с удовольствием. Как она обаятельно улыбается, ему улыбается, не кому-то! Он обрадовался и тихонько зааплодировал, а когда она подошла, усадил её рядом и нежно обнял за плечи.
           Сёмка с Минькой, оставшиеся впереди, начали оглядываться и шептаться, наклонясь друг к другу, Тошка тихонько засмеялась: – Они сейчас сюда прибегут!
        – Не хочу! – Виталька наклонил её голову, наклонился сам, поднял её, потащил через весь ряд на другую сторону, рядов на пять назад. Там тоже нашлась пара свободных мест, здесь их уж точно найти не смогли бы.
           Фильм был любовный, с массой поцелуев и довольно острых сцен, Тошка сидела, прижавшись к Витальке и глядя на экран совершенно отрешённым взглядом. Виталька обнимал её, легко целовал за ушком, гладил голые плечи и руки, потом осмелел и положил руку на грудку поверх блузки. Тошка не возмутилась, только посмотрела на него пронзительно и положила голову на его плечо. А он вспомнил, как днём купал её, осмелел совсем и просунул руку под блузку. Она не убрала его руку, просто положила свою руку поверх его, притянула его голову и поцеловала. И так, милуясь и целуясь, они просидели до конца сеанса.
           После кино, вернувшись во двор, все расселись по кроватям в палатке, и Виталька допоздна рассказывал свою обязательную вечернюю историю, пока кто-то из взрослых, открыв окно, не прикрикнул на них, что время уже позднее и пора спать.
           Они, вся дворовая ребятня от пяти до восемнадцати лет, всё это лето ночевали в палатке. После весеннего землетрясения было много повторных толчков, взрослые очень боялись за детей, поэтому чуть ли не на следующий день после первого толчка Виталькина мать пригнала с работы автобус с рабочими и большой экспедиционной палаткой кроватей на двадцать пять. Вся дворовая детвора от пяти до девятнадцати лет на лето расположилась жить в ней.
           С началом каникул палатка подопустела, часть детей разъехалась в летние лагеря, но человек десять-пятнадцать в ней ночевало постоянно. Естественно, Тошка, вернувшись из спортлагеря, заняла свою кровать.
           Виталька уже начал засыпать, когда на кровать к нему кто-то присел. Он открыл глаза – во мраке палатки на фоне неяркого лунного лучика, пробивающегося сквозь приоткрытый клапан окошка вырисовывался взлохмаченный Тошкин профиль.
        – Я замёрзла, – безапелляционно заявила она и, не дожидаясь возражений с Виталькиной стороны, залезла к нему под одеяло.
           Виталька замер, совершенно одеревеневший. Тошка ворочалась, выискивая удобное положение, постоянно касаясь его бока, груди, рук, ног, и от каждого её прикосновения Виталька вздрагивал, как от электрического разряда. А она, казалось, совершенно не замечала этого, пока не положила  голову ему на грудь, прижавшись всем телом к его боку и не затихла. Впрочем, она тоже заметно дрожала. Правда, она же сказала, что замёрзла.
           Минут пятнадцать они лежали молча, каждый про себя переживая остроту момента, потом Тошка приподнялась на локте и посмотрела ему в лицо. Её глаза сверкали, как два огонька на фоне тёмного пятна её кудря-щейся головки.
        – Ты меня любишь? – спросила она шёпотом.
           Он молча кивнул, потом подумал, что в темноте она не увидит ничего, и ответил еле слышно: – Очень.
        – А помнишь, как-то осенью, три года назад, ты рассказывал про Ларису? Про свою девушку?
           Виталька кивнул, Тошка почувствовала это.
        – А помнишь, я тогда сказала, что тоже хочу, чтобы так… Чтобы красиво… Чтобы мурашки. И дрожь до самого нутра… Помнишь?
        – Конечно!
        – И ты ещё переспросил, просто так я это хочу, или с кем-то конкретно? С тобой, например?
           Он кивнул, она почувствовала это.
        – Так вот. Я этого хочу. Хочу с тобой!
           Он задохнулся. А она подтянулась вверх за его плечи, повернула его голову к себе и поцеловала в губы, долго-долго. Он неумело ответил и обнял её за плечи. Плечи были голые и гладкие, на ней была лёгкая ночнушка на бретельках.
           Так, постоянно целуясь, они пролежали ещё пол часа. Потом Тошка зашевелилась, устраиваясь ещё удобнее. Она не просто прислонилась к его боку, а перекинула через его ногу свою. Он вздрогнул, хотел как-то освободиться, но она положила палец ему на губы и прошептала: – Лежи.
           Их обоих заметно трясло. Голой своей ногой и боком он чувствовал не только обе её голые ноги, но и освободившийся от задравшейся ночнушки голый животик, и кажется, даже то, что было там, под ним, горячее и влажное. Он снова обнял её за плечи и поцеловал, потом свободной рукой погладил бок по ночнушке, перекинутую на него ногу, сначала сверху, тоже по ночнушке, потом обнажённую коленку, отчего Тошка задрожала ещё сильнее. Потом рука его неторопливо поднялась по её ноге вверх, под ночнушку, добралась до голой попы. Трусиков на ней не было! Ногой он чувствовал это, а сейчас убедился окончательно. Почему-то это так сильно подействовало на него, что он потерял голову. Рука его потянулось вдоль внутренней стороны бедра.
           Тошка задёргалась и горячо зашептала ему в ухо: – Туда нельзя!
           Она хотела высвободиться, но он крепко прижимал её одной рукой, зажал перекинутую ногу между своими ногами, не позволяя убрать её, а другая его рука продолжала добираться до заветного местечка.
        – Нельзя! – продолжала безумным шёпотом обжигать ему ухо Тошка, – Туда нельзя… нельзя там… гладить!.. Совсем нельзя… Ну, нельзя же!
           И вдруг она жалобно заскулила, совсем как маленький щенок, больно захватила его ухо зубами, и когда его рука добралась-таки до заветной цели, вся как-то напряглась, задрожала мелко-мелко и вдруг осела, расплылась на нём, мягкая, податливая.
           Виталька совсем перестал соображать что-либо. Он подмял Тошку под себя, пытаясь развести её ноги, но вдруг она совершенно спокойным, трезвым голосом вслух, правда тихо, чтобы никого не разбудить, произнесла: – Так нельзя, Виталик.
           Он остановился, словно облитый ледяным душем.
        – Так нельзя, – продолжила она уже шёпотом. – Миленький, я тоже очень-очень хочу попробовать, но так нельзя. Я девочка, будет кровь, мы всё перепачкаем, потом не спрячешь. Мамка узнает – убьёт. И тебя, и меня.
           Виталька отпустил её, лёг рядом, совершенно опустошённый. Тошка набралась смелости и осторожно погладила его ладошкой по трусикам. Виталька снова дёрнулся.
        – Бедненький, – прошептала Тошка жалостливо. Она не издевалась, ей и правда было жалко Витальку.
           Она снова погладила его, помолчала немного, как будто решаясь на что-то, потом вдруг села, свесив ноги с кровати, и сказала:
        – Пойдём.
        – Куда? – не понял Виталька.
        – Пойдём, пойдём! – Тошка уже встала, залезла ногами в тапочки и направилась в свой угол. Там, порывшись в тумбочке, она нашла что-то и вышла из палатки. Виталька, торопливо, сходу перепутав правый и левый тапки, бросился за ней.

                X
           Автобус, натужено ревя, вскарабкался по серпантину на самую верхотуру, лихо скатился по прямому куску дороги и остановился у ворот турбазы. Виталька выпрыгнул на землю, помог спуститься Тошке и потянулся, разминая затёкшие за четыре часа дороги конечности. За ними спустились Вера с Леной и их парни, Стасик и Ромка, и потянулись к багажнику за своими рюкзаками.
           Во дворе турбазы выстроилась шеренга спасателей, Олег Звонарёв на всё урочище распекал их за нерадивость. У дверей административного коттеджа шумели девчонки, над ними с крыльца нависла прямо-таки неандертальская громада голого по пояс и волосатого, как снежный человек, Саши Шарабанова.
           Виталька глубоко и радостно вздохнул, накинул рюкзак и двинулся к крыльцу. Тошка засеменила за ним, попутчики – следом.
           Поравнявшись с Олегом, Виталька остановился, вытянулся, насколько позволяла ноша, по стойке смирно, взял под козырёк несуществующего кивера и доложился: – Господин старший майор! Йих императорского величества лейб-гвардии драгунского полку капрал Иван Дудкин явился по поводу представления для дальнейшего прохождения службы!
           Олег замолчал, уставился на него, сразу не сообразив, Виталька вытянулся ещё сильнее, добавил в благородном порыве: – На благо царя и Отечества! – и выкатил глаза. Спасатели довольно заржали, девчонки у крыльца захихикали, Тошка стояла рядом, весело улыбаясь.
        – Вот! – заорал Олег и поднял палец небу, – Вот с кого вам, дармоедам, пример брать надо! Этот капрал – тот, что надо, капрал! Он не будет дрыхнуть до обеда, как некоторые! Он не станет ковыряться в Надькином вареве и кричать, что такой смесью в Америке клопов выводят! Он не будет ворчать, что ему обувку на два размера больше выдали! Он не будет требовать аспирину у Альбины из-за температуры тридцать семь и один, да и той с похмелья! Он не станет возмущаться и кричать, что уже устал от ненужных тренировок! Он просто молча пойдёт, куда пошлют, и всех, кого надо, спасёт! И кого не надо, тоже спасёт! Вот как их в прошлом году! – он показал на Веру с Леной, – Вот эту, – кивок в сторону Лены, – пошёл и спас, её надо было спасать, а эту, – жест пальцем в Верин живот, – тоже пошёл и спас, хотя она уже сама спаслась и ещё других спасти помогла! Не как вы, бездельники!
           Виталька стоял, радостно улыбаясь – всё, чем пенял Олег спасателей, в прошлом году следовало пенять самому Витальке.
           Вера с Леной скинули рюкзаки и полезли к Олегу с поцелуями. С крыльца, широко раскинув руки для объятия, спустился Шарабанов: – Какие люди! Виталька! Ну-ка, ну-ка! Как и был, молодец! Верочка, солнышко, ты ещё живая? Как твои подвиги? Не надоели пока?! Леночка! Тебя под рюкзаком и не видно совсем! Ты опять на диету села?! Виталька, скинь барахло, дай тебя обнять по-человечески! Надолго к нам? Как, на часок, у меня инструкторов не хватает! Где твоя Тоська?! Вот, дамы жаждут подвигов! Завтра поведёшь их на вершину! Что значит, не можешь? В какую другую сторону? Какой, к чёрту, поход? Ничего не знаю, и даже слышать не хочу! Никакого маршрутного листа не получишь, что мне, место моё надоело? Кого вести надо? А кто это? Тоня? Что ты мне голову морочишь, Тоня в полтора раза длиннее была! И в два раза блондинистей! Ах, другая Тоня? У тебя их что, десяток на все случаи жизни?! И все Тони? Это чтобы не путать спросонья?!
           Тошка стояла, смущённо улыбаясь, слегка ошарашенная этим извержением, Виталька, напротив, сиял медным тазом и просто купался в нём, как в сумасшедшем горном потоке. Шарабанова он знал с далёкого уже шестьдесят первого года, когда их кураторша Валь-Ванна вывозила их класс отдыхать в горы, а Саша помогал ей. С Олегом он познакомился в шестьдесят седьмом, когда отдыхал на горном курорте, и Звонарёв был там инструктором по спорту. А в прошлом году Виталька приехал сюда на отпуск, Шарабанов ему бездельничать не дал и оформил на полтора месяца инструктором, а Олег привлекал к спасательным операциям.
           Через два часа, получив маршрутные листы и основательно пообедав в турбазовской столовой – Виталька хотел, было, рассчитаться, но Надя, заведующая этой столовой и его старая знакомая ещё по тому же курорту, где они познакомились с Олегом, и слышать ничего не захотела! – пообедав, они распрощались и компактной группой направились на маршрут.
           Первые двенадцать километров шли вшестером, Виталька с Тошкой и Вера с Леной и ребятами. По некрутому затяжному подъёму перевалили с турбазы в соседнее ущелье, к верховьям удивительно красивой речки, берега которой были утыканы доломитовыми и мраморными скалами. Ночевать остановились на берегу, в месте, откуда их маршруты расходились, на поляне под большой орешиной. Виталька хотел до ночи пройти ещё километра три и уже по совсем плоскому нетрудному перевалу перебраться в следующее ущелье, но Тошка устала, и хотя ничего не просила, но по ней и так было видно, что первый день похода даётся ей нелегко и отдохнуть она не прочь. Виталька решил не загонять её, ни к чему это было, времени у них было достаточно, и они поставили свою палатку рядом с палатками попутчиков.
           Метров на двести выше их становища начинался не сошедший ещё в начале лета ледник, в котором речка протопила просторный тоннель. Они с удовольствием пофотографировались рядом с ледником. Виталька, несмотря на обжигающую ледяную воду, искупался и заставил искупаться Тошку. Та визжала недуром, а потом долго отогревалась в палатке, но после купания почувствовала себя намного легче.
           Поужинали быстрым борщом с тушёнкой и квашеной капустой, который приготовили Лена с Верой, а потом часа три сидели у костра и пели под две гитары. Свою гитару Виталька, конечно же, взял, на переходах её несла Тошка, зачехлённой и привязанной сзади к Тошкиному рюкзаку.
           Ребята пели песни общеупотребительные, Виталька – в основном, собственные, ни Тошка, ни соседи их и не слышали никогда. Когда Тошка пять лет назад рассталась с ним, он писал только любовную лирику, писал сложными строфами, петь такую было трудно и подобрать музыку к ней было не по его таланту. Теперь же он писал много романтических стихов, мелодичных и простых и пел их тоже просто, не мудрствуя лукаво и слегка переделав известные мелодии. Получалось очень душевно.
           Ночь была летняя, тёплая, Тошка разомлела, расчувствовалась, и когда они пошли спать в свою палатку, даже не вспомнила про своё грозное предупреждение, что позволит ему что-либо, только когда они останутся вдвоём.

                XI
           Тогда тоже ночь была такая же, как сегодня, летняя, тёплая. Полная луна жёлтым колесом спускалась к тополям. Вдоль забора тевтонскими рыцарями выстроились заросли живой изгороди, угол двора за домом чернел таинственным провалом.
           Тошка, не дожидаясь Витальки, белым приведением поплыла прямо туда. Там была небольшая скамейка, их дворовой штаб с незапамятных детских времён, угол тайных рандеву и центр всяческих заговоров и сговоров в настоящее время.
           Виталька торопливо последовал за Тошкой. Когда он подошёл к скамейке, Тошка уже примащивалась на ней. Она попробовала лечь вдоль неё, но скамейка была узкой и жёсткой. Кроме того, она была слишком близко к забору, лежать получалось очень неудобно. Тогда Тошка просто встала рядом со скамейкой и стала ждать, пока Виталька сядет.
           Ошарашенный Виталька молча наблюдал за её манипуляциями. Потом присел на край скамейки, не зная, как возобновить то, что началось в палатке. Тошка подошла, встала рядом и погладила его по голове. Он обнял её за талию и прижался щекой к животу. Ночнушка мешала и он осторожно стал собирать её в руки, не отпуская Тошкину талию. Тошка не сопротивлялась. Постепенно обнажились её ноги, потом круглый животик с дырочкой пупка посередине. Виталька ткнулся в пупок губами и, как змейка, потыкал там языком. Тошка тихонько счастливо засмеялась: – Щекотно!
           Он поводил губами по её животу, зарылся в пушок под ним. В нос ему ударил забытый уже за три года запах – запах женщины, ждущей его, хотящей его женщины. Кровь снова ударила ему в голову. Он стянул с неё ночнушку, обхватил её руками, ласкал её спину, голую попку, ноги, целовал живот, пушок под ним, наклонил к себе и по очереди поцеловал грудки, самые соски, отчего она трепетала в его руках. Ему казалось, ещё немного, и он взорвётся от желания, терпеть уже не было никаких сил. Он потянул её к себе.
           Тошка задёргалась и попыталась отстраниться.
        – Подожди! – прошептала она, наклонившись к самому Виталькиному уху, – Подожди, уговори меня!
          "Господи! – подумал Виталька, – сама же меня сюда притащила!  Что ей ещё надо?!"
           Вслух он, однако, ничего не сказал, только стал её дразнить пальчиком, а потом зарылся носом в пушку внизу живота.
           Тошка шумно выдохнула, отодвинула его голову.
        – Ещё немного и будет поздно, – прошептал Виталька еле слышно.
           Тошка поняла, согласно кивнула, пододвинулась к нему ближе, почти села к нему на колени и замерла так. Она никак не могла решиться. Потом с каким-то отчаянием выдохнула: – Эх! – и с маху села. И тут же уткнулась ему в грудь, до боли, в кровь расцарапав ему спину. Видно, ей было больно, может даже очень больно, но она не закричала, сдержалась, не желая показать Витальке свою слабость. А может, это было что-то другое.
           Минуты две-три они сидели, не шелохнувшись, соединённые, Тошка переживала совершенно новые для неё ощущения, Виталька вспомнил то, что было три года назад с Ларисой, но не сравнивал, на это у него сейчас просто не было ни мыслей, ни желания. Тут была Тошка, теперь уже точно его Тошка, и он бешено хотел её.
           Тошка сидела с широко открытыми глазами, и в голове её было только одно: это с ней происходит, это она решилась на такое, это она заставила Витальку сделать с ней такое!
           Виталька был слишком перевозбуждён, чтобы его хватило надолго – и трёх минут не прошло, как всё закончилось.
           Они посидели так ещё немного, постепенно приходя в себя. Потом Тошка слезла с него и брезгливо осмотрела себя спереди. Верх ног её и низ живота были в крови. Виталька взглянул на себя – он тоже был перепачкан кровью.
        – Пойдём, помоемся, – сказала Тошка, дворовой кран водопровода был в двадцати шагах от скамейки. Ничуть не стесняясь, Тошка направилась к  водопроводу, как была, нагая. Виталька, не желая перепачкать трусы, тоже стянул их и подошёл к водопроводу нагишом. Было в этом что-то особенное, какое-то трепетное доверие друг к другу в том, что они после близости вот так, совершенно не стесняясь, приводили себя в порядок прямо здесь, на глазах друг у друга. Правда, была ночь, но луна была полная и света, чтобы видеть друг друга, было достаточно.
           Первой помылась Тошка. Виталька повертел её перед собой, убедился, что следов крови на ней не осталось, потом помылся сам. Он думал, что теперь они пойдут в палатку, но Тошка направилась за дом и уселась на скамейку.
        – Ты не будешь смеяться? – спросила она, глядя на Витальку как-то… просительно, что ли.
           Он посмотрел на неё с недоумением: – Над чем?
           Она отвела взгляд в сторону.
        – Ну… в общем, там, в ночнушке, в кармане лежат фонарик и зеркальце. Я… Я хочу посмотреть… как у меня теперь там… Ну, понимаешь?
           Виталька хмыкнул, но сдержался, кивнул, подал ей ночнушку, она достала зеркальце и фонарик и попыталась рассмотреть своё хозяйство. Однако, держать одной рукой и фонарик, и зеркало, а другой раскрывать у себя, чтобы что-то увидеть, у неё конечно, не получилось. Тогда она глянула на Витальку и, отведя глаза в сторону, попросила: – Помоги, пожалуйста. Посвети.
           Виталька опустился перед ней на колени, взял фонарик и стал светить прямо туда. Тошка поймала в зеркальце то, что хотела увидеть и слегка развела губки пальчиками. Виталька обалдел. Такого он даже представить себе не мог!
        – Там плёночка была, – констатировала Тошка как-то удручённо, – а теперь лохмотья одни…

                XII
           Ночь прошла бурно. Тошка, изголодавшаяся за пять лет воздержания, и вынужденная терпеть все эти дни уже теперь, когда он был рядом и всё равно был недосягаем, устроила настоящую оргию. Она не стала дожидаться, пока Виталька додумается, что теперь они, вот уже, остались вдвоём и она позволяет ему всё. Попав, наконец, в палатку, она быстро стащила с себя всю одежду и, не слушая никаких возражений, принялась сама раздевать Витальку. Впрочем, он и не возражал, с чего ему было возражать?
           Убедившись, что он совершенно готов, она вскочила на него и, как говорил бедный Билли, неудавшийся гангстер из знаменитого рассказа О; Генри, "они проскакали все двести миль до ранчо на диком Западе единым духом". Она неистовствовала на нём, потом, немного отдохнув, под ним, потом рядом, потом снова на нём, отводя душу за всё время их разлуки.
           К утру Виталька был измочален на нет, выполз из палатки необычно поздно, соседи уже завтракали и готовились идти дальше по своему маршруту. Вера с Леной поглядывали на него чуть иронично, ребята же – с откровенной завистью. Если они ночью и не занимались тем же, то Тошкиными антраша могли насладиться в полной мере. Сама Тошка, стесняясь своего ночного буйства, до их отхода не вылезла из палатки вообще. Вера по этому поводу даже съехидничала: – Загонял девочку! Бедненькая, даже встать не может!
           Виталька только хмыкнул – кто кого?!
           Идти дальше в таком состоянии не было никакой возможности, Виталька махнул рукой, и они остались здесь до следующего утра.
           Позавтракали рисовой кашей на сгущёнке, оставшейся от соседей, искупались и прилегли на подстилке рядом с палаткой.
           Тошка лежала на спине, положив руки под голову, и из-под прищуриных глаз смотрела на противоположенный склон. Тщательно выбритые подмышки её были подставлены настолько соблазнительно, что Виталька не выдержал, сорвал травинку и пощекотал. Тошка дёрнулась, замотала головой: – Не надо! Так хорошо!..
           Виталька понял, больше щекотать не стал. Но и лежать просто так не смог, уж больно соблазнительно лежала Тошка. Он провёл пальчиком по её шее, по ключице, остановился в ямочке под кадыком, наклонился и поцеловал эту ямочку. Она подставила губы, но он целовать в губы не стал, просто, как кутёнок, лизнул её в нос. Она смешно сморщила нос и чихнула. А Виталька снова повел пальчик от ключиц вниз, между грудок, зацепился за лифчик купальника, выставил два пальца и как бы перешагнул преграду. Тошка млела, а он повел пальчиком дальше, змейкой по животу, отчего кожа её пошла пупырышками, а сама она начала непроизвольно выгибаться. Палец зацепился за резинку трусиков, потащил – не-а! Попробовал в другом месте – тоже нет! Тошка захихикала, тогда он резко приподнялся, прижал её к подстилке и запечатал рот поцелуем. Рука его целиком проскользнула под резинку, Тошка задрыгала ногами и этим только помогла ему.
           Через минуту он отпустил её губы, не убирая руку. Тошкины глаза затуманились, рот приоткрылся. Он пошевелил пальчиками, она глубоко вздохнула, сжала ноги, вдруг оттолкнула его, освобождаясь от объятий, вскочила, схватила за руку и потащила в палатку: – Пойдём! Я больше не могу!
           Вылезли из палатки они ближе к обеду, когда рядом загалдели. Тошка высунулась, покачала головой: – Вот уж не скажешь, что мы в ста километрах от города! Народу, как в проходном дворе!
           Рядом развязывала рюкзаки большая группа туристов. Виталька тоже высунулся и, оглядывая пришельцев, заворчал: – Места вам мало, что ли? Пугаете девочку!
           К нему вдруг подскочил невысокий, кругленький кавказского вида паренёк, хлопнул по плечу: – Виталя, дорогой! Зачем шумишь, давай дружно жить! Идём, я тебя с такой девушкой познакомлю! Ланка, иди сюда!
        – Гиви, друг! Ты как здесь? – Виталька выскочил из палатки, обнял парня. В прошлом году они вместе спасали Веру и Лену. Оба весёлые, оба контактные, они тогда очень сдружились.
           Кто-то потеребил Витальку за плечо, он обернулся и развёл руки: – Ланка, золотко, и ты здесь?! – это была подруга и сотрудница Танечки, они познакомились с ней три года назад, в тот же день, что и с Танечкой.
           Гиви погрозил пальцем: – Эй-ей! Осторожнее! Это моя девушка!
        – Гиви, дорогой! – Виталька взял Тошку за руку, вытащил из палатки, – Если у меня есть вот это чудо, разве мне нужны чьи-то девушки?! – потом взглянул на Ланку, слегка покраснел и добавил, – Знакомьтесь! Моя сестрёнка Тоня.
          Ланка смотрела на Тошку во все глаза, про его отношения с Танечкой она хорошо знала. Тошка глянула на Витальку и Ланку ехидно и так же ехидно выдала: – Что, не такая, да? Не достаточно длинная, не слишком блондинистая? Господи, Виталька! В этих горах есть хоть одно место, где от твоих баб укрыться можно?!
        – Эй, не шуми, сестрёнка! – Гиви легко похлопал её по плечу, – Ланка не его баба! Ланка – моя баба! Лучше пойдёмте обедать. Тоня, вы такой еды, как Гиви готовит, в жизни не пробовали!
           Группа с Гиви и Ланкой задерживаться не стала, сразу после обеда они поднялись и пошли дальше. Шли они через тот же перевальчик, через который нужно было идти Витальке с Тошкой, Виталька хотел, было, пристроиться к ним, но Тошка упросила остаться, она ещё не приспособилась к горам и не отдохнула, как следует.
           До вечера мимо них прошли ещё две группы, к Тошкиной радости в них Виталькиных знакомых не оказалось.
           Когда они с Тошкой укладывались на ночь, Тошка долго смотрела на него, светя фонариком в лицо, как на допросе, потом вздохнула и спросила: – Слушай, кобелина! А если мы вдруг поженимся, у тебя баб столько же останется? Я, конечно, не очень ревнивая, но всё-таки, ты не думаешь, что их несколько многовато?! И потом. Мне надоело быть твоей сестрёнкой! Я хочу быть просто твоей!

                XIII
           Виталька проснулся рано, в эту ночь они действительно больше отдыхали. Тошка зашевелилась, подложила под щёку руку, зарывшись ею в начинающих густеть волосах на его груди, почмокала губами, смешно шмыгнула носом, не просыпаясь, поцеловала его грудь и опять затихла. Виталька нежно погладил её волосы.
           Вот точно так же лежала Тошка на его груди в предрассветную пору после их первой близости. И точно также Виталька гладил её волосы, с умилением слушал, как она, спящая, еле слышно посапывает ему в ухо и не мог поверить в случившееся.
           Неужели это всё, и правда, было этой ночью? Неужели это она, его Тошка, решилась стать его женщиной? Не обращая внимания ни на какие условности, ни на какие свои страхи? Неужели это она, его Тошка, вот так, никого не боясь, лежит здесь, в его кровати, удобно пристроившись у него на груди? Господи, что же дальше-то будет?!
           Желание снова обладать ею переполняло его. Он осторожно высвободился из-под Тошки и положил её на спину. Она недовольно заворчала, но не проснулась. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что все ещё спят, он расставил в стороны её ноги (она опять недовольно заворчала, но снова не проснулась), задрал ночнушку, повис над ней на коленках и на одной руке. Она, наконец, проснулась, ойкнула, но он успел поцелуем запечатать её рот.
        – Сумасшедший! – жарко зашептала она ему в ухо, когда он, задохнувшись в поцелуе, освободил её, –  разве так можно, при всех! Нас же засекут!
           Он помотал головой: – Не бойся, все ещё спят.
           Он старался во всю свою молодую силу, не обращая внимания на не очень тихий скрип кровати, и постепенно завёл и её. Сначала она просто лежала под ним, не шевелясь, потом начала понемногу отвечать на его неумелые поцелуи, а когда он от губ её перебрался к груди, поочерёдно целуя и посасывая каждый сосок, стала отвечать на его резкие толчки, слегка подаваясь ему навстречу. На этот раз соединение их было очень долгим. Боль у неё ещё оставалась, но это была какая-то сладостная, влекущая боль, и она с радостью подставляла себя ей навстречу. Что уж тут говорить о нём! Он был на седьмом небе от счастья обладания!
           Потом, когда всё кончилось, они тихо поднялись, и опять совершенно не стесняясь друг дружку, переоделись в дневные шмотки и убежали доцеловываться на скамейку.
           Когда через час-полтора у водопроводного крана послышались возня и взвизгивания, и они подошли умываться ко всей проснувшейся братии, Таська и Туська как-то уж очень суетливо неизвестно с чего подали им полотенца, а Ганька, почему-то подавая Витальке зубную пасту со щёткой (раньше он всегда брал их сам) посмотрела на него каким-то странным, долгим, внимательным взглядом.

                XIV
           Всю следующую неделю они шли через день, останавливались в живописных местах на полуторасуточный отдых, отдыхали, купались, любились и, отдохнув, отправлялись дальше. За всё время им встретились только две группы по семь-восемь человек, на Тошкино счастье Виталькиных знакомых в них не было. Обе группы шли навстречу, приветствовали их и двигались дальше, не останавливаясь.
           Тошка крепко устала, по утрам поднималась с трудом, расходилась и начинала идти более-менее нормально только к обеду и очень ждала, что Виталька остановится хотя бы на один лишний день. Но Виталька не без основания боялся, что с таким темпом передвижения они в срок прийти к кордону не успеют, и заставлял её подниматься и идти, несмотря на то, что она ругала его на чём свет стоит и грозилась, что если он и дальше будет так гнать, уже в следующую ночь она выгонит его из палатки и будет спать одна – отдыхать. Однако он только посмеивался, после каждого перехода заставлял её искупаться несмотря на ледяную воду и довольно невысокую для июня температуру. Сам он устал больше не от пройденного расстояния, а от рваного хода, совершенно ему не свойственного и изматывающего.
           Чем дальше они уходили, тем меньше следов цивилизации им встречалось. Природа дичала с каждым пройденным километром, и если поначалу тропа была хорошо утоптанной, а на местах их ночлега виделись явные следы остановок других туристов – сложенные очаги, заготовленные впрок кучки хвороста, утоптанные площадки, прямоугольники смятой травы под расставляемыми в этих местах палатками – то в последние дни они останавливались на совершенно нетронутых местах.
           Тем больше было удивление Тошки, когда на шестой день после очередного, четвёртого уже по счёту перевала, они спустились на хорошо накатанную каменную дорогу. Дорога поднималась вдоль довольно крупной горной речки и вела в её верховья, куда местные жители подвозили на летние горные пастбища отары овец, а городские – полуприцепы с установленными на них ульями, лучшего места для пасек и найти было трудно.
           Они прошли по дороге километров восемь, практически, до самого её конца. Виталька пару раз сверился с картой, остановился у какой-то понятной ему приметы и свернул на тропу, ведущую к виднеющемуся вдали перевалу.
           Начинало вечереть и Тошка взмолилась: – Ты меня совсем загонишь! Давай уже остановимся!
        – Золотце, потерпи немного, – Виталька показал на высокий кряж впереди, куда поднималась тропа, – поднимемся туда, там и отдохнём. Мне говорили, там должна быть пасека, чаю с мёдом попьём. И родник немного ниже, с той стороны. Хочешь родниковой водички?
           Она уже ничего не хотела, но, подгоняемая Виталькой всё-таки пошла дальше. Поднялись наверх они, когда уже начинало темнеть. Навстречу им выскочили две здоровенные овчарки, разлаялись на всё ущелье. Вылез из палатки пасечник, крупный совершенно лысый мужик лет тридцати пяти, с маленькой козлиной бородкой на круглом лоснящемся лице, в трикотажном костюме и кедах. Увидел, что это простые туристы, унял собак, поздоровался и представился: – Андрей. Издалека будете?
           Виталька представился сам и представил Тошку, попросил: – Мы тут у вас на денёк задержимся, не помешаем?
        – А что не задержаться? Место не купленное, ставьте палатку и подходите чай пить. Я вас медком угощу. Правда, прошлогодним, свежий ещё не качали. Но зато настоящим, горным! Пальчики оближите!
           Кроме чайка с мёдом у Андрея нашёлся к ужину, как он выразился, "самодельный" супчик.
        – Вы уж извиняйте! – разводил он руками, наливая им остро пахнущее свежими горными приправами варево, – Супруга моя только завтра к обеду ожидается. Со свежими продуктами. Так что изготовил из того, что под рукой отказалось.
           Сразу после ужина вконец уставшая Тошка полезла в палатку спать, даже не поцеловав Витальку перед сном. Он всё-таки дошёл до источника и с наслаждением облился мягкой родниковой водой, вместе с потом и пылью смывая накопившуюся за день усталость.
           А потом они с Андреем до глубокой ночи сидели у очага и Андрей неспешно рассказывал про свою полукочевую жизнь.
           Пасека досталась ему в наследство от покойного дядьки, который держал её с незапамятных времён. Ещё мальчишкой он каждым летом выбирался к дядьке, помогал ему во всём и прикипел к этому делу намертво.
        – Ты понимаешь, Виталий, – говорил он, попыхивая трубкой, – не могу я летом в городе торчать. На природу тянет. Потому и держу пчёл, не продал никому, хотя хорошие деньги предлагали. Зимой кочегарю в котельной на массиве, а как тепло начинается – нанимаю тягач, и сюда.
        – А не скучно одному? – Виталька полулежал, опёршись локтем на большой валун, и тоже пыхтел сигаретой.
        – Ну, почему же, одному? Раз в неделю жена приезжает, продуктов привезёт, хлеба свежего. Чабаны в гости заходят, туристы, обратно же, чуть не три раза в неделю мимо проходят, останавливаются медком побаловаться. Да и дел на пасеке хватает. За ульями приглядывать, собак накормить, ослица, вон, на сносях, тоже не прозевать. Не соскучишься.
           Виталька вспомнил, как в прошлом году полтора месяца один торчал на точке посреди голой степи, проводил опытные промывки, круглосуточно записывая показания приборов. Палатка, четырёхкубовая цистерна с водой, портативная газовая плита, маленький раскладной столик с двумя раскладными стульчиками, немецкий транзисторный приёмник ;Грундиг;, ружьишко на всякий случай и семьдесят километров до ближайшего жилья. Замечательно!
           В отличие от Андреева одиночества у Виталия тогда никаких соседей не было. Кругом были голые пески, чуть прикрытые совершенно эфемерными былинками, естественно, никакие чабаны никакие отары в этих гиблых местах не гоняли.
           Машина приходила два раза в неделю, привозила продукты, сменные ленты для самописцев и моментально пересыхающие на пятидесятипятиградусной жаре специальные "неусыхающие" чернила. Правда, скучать ему тоже не приходилось. Показания записывались каждый час, какая уж тут скука!
           В конце третьей недели в экспедицию прилетел шеф, Алексей Михалыч, выбрался к нему и провёл на точке двое суток. Впрочем, замеры делал всё равно Виталька, а шеф с удовольствием побродил с ружьишком по окрестностям, повосхищался красотами степной природы, в первый же вечер приготовил жаркое из подстреленного зайца, а уезжая, пообещал прислать ему на помощь двух практиканток.
        – А двух-то зачем? – удивился тогда Виталька, – Что я с ними делать буду?
        – А вот потому и двух, чтобы ничего с ними сделать не смог! – веско заявил шеф, рассмеялся и уехал.

                XV
           Нина, жена Андрея, подъехала к обеду, расседлала ишака, и тот на радостях галопом помчался к подруге, мирно пасущейся метрах в ста от пасеки. Огласил приветственным рёвом всю округу, запрыгнул, было, на неё, тут же получил увесистый удар задним копытом по морде и, совершенно по-человечески понурившись, побрёл, разобиженный.
           В глазах наблюдавшей за этим Тошки запрыгали чёртенята: – Будешь меня гонять по горам без продыха – так же получишь!
           Примерно так оно и было в первый же вечер после их первой близости. Тогда Тошка весь день переваривала случившееся, пытаясь разобраться в своих чувствах. Она была ошеломлена, ошарашена и не понимала, как такое вообще могло произойти, как она, всегда такая рассудительная, такая хладнокровная, могла настолько потерять голову?! Конечно, она любила Витальку и вполне допускала, что в будущем, когда она закончит школу, может, не сразу, может, через какое-то время, они могут пожениться и она отдастся ему. Но чтобы вот так?! Без всякой свадьбы и вообще без каких-либо обязательств друг перед другом?!
            Конечно, она соскучилась по нему, пока отдыхала в спортивном лагере. Конечно, она завелась ещё днём, когда Виталька так нежно купал её, касаясь пальчиками почти самых интимных мест. А потом добавил вечером, в кинотеатре. И она, совершенно независимо от своей воли и своего сознания, пришла к нему ночью.
           А теперь, когда всё это случилось, она не могла понять, хорошо это или плохо, нравится ей это или нет, как ей теперь к Витальке относиться, и вообще, что делать и как жить дальше.
           Виталька весь день довольно откровенно приглядывался к ней. Совершенно неопытный в таких делах, узнавший до Тошки только откровенную нимфетку Лариску, он совершенно не понимал, не видел, какая буря бушует в Тошкиной душе. Он был просто горд случившимся, радовался, что Тошка, наконец, стала его Тошкой, до конца его, вся – его! И был уверен, что она переживает то же самое и теперь будет принадлежать ему, а он сам – принадлежать ей, принадлежать всегда, каждый день, каждую ночь, каждый час, каждую минуту их жизни.
           Все остальные его пассии, и самоуверенная, самолюбивая Туська, с которой он в своё время учился целоваться и чуть ли не боготворил её после короткого совместного отдыха в горах, и осторожная и не принявшая до конца его ухаживаний Ганька, и даже одноклассница Анка, гордая Анка, которую он действительно боготворил, все они сразу и безоговорочно отошли на второй план.
           Вечером они снова пошли в кино, сбежали от всей компании вдвоём, сели сразу в конце зала и целовались, не обращая внимания на окружающих. Но когда Виталька попробовал снова добраться до её грудок, Тошка решительно воспротивилась. Виталька не понял, почему? Как же, она же ему уже всё позволила! Он нежно целовал её в губы, в шею, в самый верх грудок, попробовал добраться до них ещё раз, но она уже совсем решительно не позволила это и даже отодвинулась от него. Он не то чтобы обиделся, просто не понимал, что такое с ней случилось за день, почему она вдруг так решительно пресекла его желание снова завладеть ею.
           Вернувшись из кинотеатра, они не пошли в палатку, а сразу направились на свою скамейку. Считая, что в кино Тошка просто застеснялась посторонних, здесь Виталька сграбастал её, усадил на колени, присосался к ней в горячем поцелуе и недвусмысленно полез рукой под платье. Тошка тут же вырвалась из его клещей, вскочила с его коленей и отвесила крепкую оплеуху. Правда, сразу остыла, присела рядом, погладила горящую от пощечины щеку: – Виталик, прости! Не надо так сразу, ладно? Я… Мне надо подумать. И потом… У меня там немного болит. Совсем чуть-чуть, но пусть оно заживёт. Ну, ты понимаешь… Не обижайся, ладно? – она снова погладила щёку, – Тебе больно? Ну, давай я её поцелую… У кошки болит… У собачки болит…
           А дня через четыре ночью, когда все уже спали, она снова пришла к нему, села на кровать и через пол часа утащила за собой на скамейку.

                XVI
           Последний перевал перед спуском на плато был затяжным, нудным и дался им, особенно Тошке, очень тяжело. Перед последним броском Виталька дал ей основательно отдохнуть, они перекусили, расположившись у родника, он заставил её разуться, всполоснуть ноги и посидеть так, босиком. И только после того, как она сама сказала, что готова идти дальше, он собрал остатки обеда в рюкзак, заправил водой все ёмкости, и они пошли дальше.
           На самой высокой точке Виталька остановился, скинул рюкзак. Тошка тоже скинула рюкзачок и с наслаждением зарылась в высокую траву рядом с еле различимой тропой.
        – Ну, ну, ты не очень-то расслабляйся! – Виталька усмехнулся, вспомнив, как на пасеке ослица встретила своего благоверного, и не стал напирать, – Вздохни немного, и давай, знаешь что? Давай поднимемся на вот этот пуп, – он показал на небольшую местную вершинку, возвышающуюся метров на пятьдесят над перевалом, – я тебя сфотографирую.
           Непонятно, почему, но фотографироваться Тошка не любила. А уж дарить фотографии кому-либо вообще терпеть не могла. У Витальки хранилась всего одна её фотография, да и ту она делала на послешкольную визитку, и он просто спер её из Тошкиного альбома. Уже потом, перед своим отъездом на Украину она подписала её одним словом – ;Любимому;.
           Да и здесь, в походе, где Виталька отщёлкал уже почти три плёнки, она попала в кадр всего два-три раза, да и то, не позируя специально, а совершенно ;папараццевски; – она не видела, как Виталька готовился снять её, и получилась на снимках очень естественно.
           Сейчас же она просто тяжело вздохнула и подала руку: – Помоги! – потом снова вздохнула, – А может, не надо?
           Виталька рассмеялся, подал руку, дёрнул, поднимая её, подхватил на руки, потом опустил, схватил за подмышки и усадил себе на плечи: – Как это ты такую красотищу не увидишь?!
           Весила она ненамного больше Виталькиного рюкзака, и уже через пару минут они были на вершинке.
           Тошка спустилась с Виталькиных плеч и замерла, восхищённая открывшимся отсюда видом.
           По левую руку километрах в восьми-восьми с половиной от них косой трапецией нависла над окружением громада доминирующей вершины, самой высокой в окрестностях города. Именно оттуда ещё в прошлом году Виталька просматривал в бинокль все возможные подходы к плато, нашёл этот перевал и уже тогда решил, что когда-нибудь обязательно пройдёт здесь.
           От трапеции зубатой крокодильей челюстью сползал к невидимой отсюда реке мощный скальный массив с тремя остроконечными пиками, а перед ним – верховья глубокого каньона, прорезанного за тысячелетия не таким уж большим саем.
           По правую руку километрах в пятнадцати возвышался пологий конус другой вершины, всего на семь метров ниже доминирующей, но гораздо более простой для восхождения. Про неё Виталька всегда говорил, что на неё можно без всяких тропинок на мотоцикле заехать. Конечно, это была шутка, но туда он поднимался не раз, особенно в начале каждого сезона, просто, чтобы проверить свои возможности, водил сюда из турбазы, расположенной под ней начинающих восходителей, и как-то даже провёл совершенно не приспособленную к горным походам свою подругу, Анкину сестрёнку Татьку. Правда, Татька тогда вымоталась страшно и по возвращении заявила, что все его горы в телевизоре видала, и если он хочет, пусть мотается сюда когда угодно и с кем угодно, а её насчёт таких походов пусть никогда больше не беспокоит!
           Чуть левее конуса, уже совсем близко от них, в километре, а может и ближе, вздымался ещё один конус, метров на триста пятьдесят ниже первого, самая высокая точка в гребне, протянувшемся между двумя основными вершинами. На этом конусе Виталька ещё не был, но надеялся когда-нибудь сделать траверс по гребню и покорить и эту вершину, и шесть вершин поменьше, разбросанных по самому гребню. Тридцать пять-сорок километров горного бездорожья, головокружительных подъёмов и спусков, с крючьями и верёвками. А может, и без них, маршрут позволял и это. Смотря, с кем он пойдёт.
           Прямо по их ходу огромным, плоским, как футбольное поле, вытянутым блином с еле заметным гребешком посередине, разлеглось плато, окаймлённое с трёх сторон стометровой глубины каньонами, а с четвёртой примыкающее к перевалу. В основном ровные края его местами прорезали глубокие овраги, переходящие в такие же скальные каньоны. По одному из этих оврагов им предстояло спуститься.
           Позади них вытянулся изрезанный саями хребет, спускающийся к недавно построенной плотине. В самом его конце, справа от него голубой гладью разлилось новое водохранилище, над ним возвышался уже другой хребет, теряющийся внизу в синеватой дымке и только заснеженными вершинами своими ярко выделяющийся на фоне почти фиолетового горного неба. Слева от хребта начиналась большая речка, на берегу которой шестьюдесятью километрами ниже раскинулся и их город. И хотя сам основной хребет, и многочисленные отроги его, и перевал, над которым они сейчас стояли, из города были хорошо видны, город отсюда не виден был вообще, просто река, отрываясь от плотины, уплывала к нечёткому горизонту, где земля растворялась в голубом мареве и совершенно размыто переходила в небо. И только сама река, ярко сверкая на солнце, ещё извивалась на фоне, казалось уже, не земли, а неба.
           "Река на небо" – вспомнил Виталька. Когда-то очень давно, одиннадцать лет назад, они стояли на хорошо видной отсюда вершине по другую сторону водохранилища с соседкой и подругой Туськой и смотрели на эту реку, и Виталька тогда так и сказал: – Река на небо. И мы с тобой по этой реке плывём.
        – Заберись на этот валун, – сказал он Тошке, – и встань как-нибудь информативно, я тебя щёлкну.

                XVII
           На очный Виталька не поступил, срезался на первом же экзамене, на письменной математике, и Тошка винила в этом себя – слишком уж мало времени она оставляла ему для подготовки. Днём она таскала его с собой по городу, в основном по своим "шопинговым" делам, вечерами они убегали в кино, где заводили друг дружку, готовясь к ночи, а ночами снимали накрученное за день напряжение на своей скамейке или, дождавшись, когда все заснут, на Виталькиной кровати в палатке. Как Тошка умудрилась при этом не забеременеть, осталось для них загадкой навсегда.
           На очный он не поступил, но на самом деле Тошка тут была совершенно не при чём. Подготовился Виталька очень даже неплохо. Просто вместе с ним в этот же институт поступало ещё восемь человек из их школы, на экзамене ему передали записочки с заданиями, он расписал всем всё, что мог, своё же просто не успел закончить.
           Вечером следующего после экзамена дня, когда на доске объявлений вывесили результаты, и он увидел против своей фамилии чёрного лебедя, Тошка пыталась успокоить его, успокоить по-своему, целуя особенно жарко. Правда, в поцелуях её было больше жалости и горечи, чем страсти, и Витальке они совсем не понравились.
        – Не надо меня жалеть! – сказал он между поцелуями, – Сам виноват, нечего таким благородным быть!
        – Теперь в армию пойдёшь? – то ли спросила, то ли констатировала Тошка, – Ничего, всего-то два года! Я школу закончу и годик подожду. Ничего. А сама тоже поступать буду. Жалко, тебя не будет, помогать некому будет!
        – Да нет, армия подождёт! Мать завтра к Ашоту пойдёт, он должен помочь! Мы ещё повоюем!
           Ашот Акопыч был, как он сам себя называл, "замом по тылу" института, в котором работали Виталькины родители, ВУЗ же, куда поступал Виталька, готовил специалистов как раз по их профилю. Кроме того, он знал Витальку с самого момента рождения – мать сидела в экспедиции до последнего и, когда её повёзли в город рожать, не дотерпела и разродилась в кузове задрипанной полуторки прямо на его руки. Конечно же, не помочь крестничку он никак не мог.
        – Мы ещё повоюем! – Виталька взял Тошку за руки, – А ты правда меня дождёшься, если вдруг?..
        – А ты сомневаешься? – Тошка глянула на него изучающее.
        – Нет, что ты! Конечно же, нет! – Виталька притянул её к себе и поцеловал нежно, как только мог.
        – Всё равно, я не хочу, чтобы тебя забирали! – капризно сказала Тошка, когда он задохнулся и отпустил её на секунду, – Если Ашот договорится, ты будешь заниматься! Когда у тебя следующий экзамен? Пятого? Ещё три дня есть! Завтра, как только приедешь, начнём! Я тебе помогать буду!
           Ашот Акопыч действительно помог – организовал письмо от имени парткома, поехал с ним в институт и – невиданный случай! – договорился, чтобы Витальке разрешили пересдачу.
           После этого Тошка взялась за него всерьёз и помогала ему. Большую часть времени она теперь сидела в кресле рядом с письменным столом, за которым он занимался, грызла ногти, читала очередную "Индиану" и следила, чтобы он не отвлекался от занятий. Сама разогревала обед и кормила его, сама бегала в магазин за хлебом, сама приводила в порядок его квартиру, не позволяя отвлекаться ни на что. А за день до очередного экзамена брала учебник и гоняла его по материалу, пока сама не падала в изнеможении. И только после его сдачи позволяла повести себя на скамейку за домом.
           Может быть благодаря этому, а может быть просто потому, что материал он знал очень неплохо, в конце концов, в его аттестате пятёрок было больше, чем четвёрок, а троек не было вообще, но остальные экзамены он сдал, набрав девятнадцать баллов из двадцати. Даже с двойкой у него было набрано больше проходного балла. Но тут сработала какая-то непонятная для него пружина, на его место взяли какую-то девицу, дочку большого начальника из глухой провинции, а ему предложили досдать заваленную математику и годик поучиться на вечернем.
           Виталька разозлился, хлопнул дверью, забрал документы и в течение двух последних недель августа сдал все пять экзаменов в другой институт, Политехнический по той же специальности. На заочный.
           Поступление в институт они решили отметить походом в кафе, Виталька для такого дела выпросил у матери целых пять рублей.
           Вообще-то, его звали в другое кафе друзья-одноклассники, Гога, Зох и Янька, тоже поступившие в Политех, правда, на другие факультеты, но он предпочёл отметить это событие с Тошкой.
           Тошка по такому случаю оделась празднично, напудрилась, надушилась и выглядела сногсшибательно. Виталька на её фоне совершенно терялся, так, невзрачный паренёк, паж-переросток при прекрасной принцессе.
           Они заняли столик в самом углу террасы, чтобы не показывать завсегдатаям свою неопытность в подобных вылазках. Конечно, в кафешки они заглядывали и до этого, но только днём, на мороженное. Вечернее кафе было совсем не похоже на дневное. Тем более, это кафе, занявшее солидный уголок старого сквера в самом центре города.
           Зал постепенно заполнялся разношёрстыми компаниями очень уж молодых людей, видимо, не только Витальке с Тошкой пришла мысль отметить здесь начало студенческой жизни.
           На эстраде негромко играл оркестр, между столиками сновали официантки, Виталька подозвал ближайшую, неловко попросил меню. Она усмехнулась, подала красивую книжицу в дерматиновой обложке и упорхнула.
           Он передал меню Тошке, Тошка растерянно посмотрела на него, она понятия не имела, сколько у него денег и что на них можно заказать. Правда, у неё с собой тоже было три рубля, но она понимала, что для вечернего кафе этого было маловато. И тогда она вытащила трояк из сумочки, вложила в меню и передала его обратно Витальке. Тот растерянно посмотрел на неё: – Зачем? У меня есть!
        – Мы же гулять собрались! – Тошка улыбалась, – Может, у тебя не хватит! Давай вместе.
           Подошла официантка: – Ну, что, выбрали?
           Виталька быстро пробежался по меню, заказал бутылочку лёгкого сухого вина, пару салатиков, по четыре палочки шашлыка: – Пока это. А там видно будет, – по его прикидке всё заказанное тянуло рубля на три.
           Пока они ждали заказанного, по соседству, составив три столика, расположилась шумная компания ребят и девиц. Виталька с удивлением узнал одного парня и пару девчонок, с которыми сдавал экзамены в Политех.
        – Мои сокурсники! – сказал он Тошке и сделал соседям ручкой. К ним тут же подскочил парень, звали его Серёжкой: – Виталька, а ты что единоличничаешь? Это тоже наша сокурсница? Я её раньше не видел! Давайте к нам, что вам одним сидеть?
           Витальке хотелось посидеть вдвоём с Тошкой, он из-за этого и с одноклассниками отмечать отказался. Он посмотрел на Тошку растерянно, она же, поняв, что решение за ней, решительно поднялась: – Пошли! От народа сбегать не хорошо! Заодно я на твоих сокурсниц посмотрю!
           Заказанные Виталькой бутылку, салатики и шашлык тут же пустили в расход, шумно выпили за переход в новое качество, и пошло. Компания по-добралась развесёлая, подстать их школьной, шуточки и приколы сыпались, как из рога изобилия, они быстро дошли до кондиции, заказав и выпив несколько бутылок сухого и даже бутылку коньяка – уже год работавший на стройке Серёжа расщедрился.
           Тошка внимательно приглядывалась к новым Виталькиным друзьям и, в основном, подругам, не без основания полагая, что среди них могут оказаться претендентки на её Витальку. Ей было немного грустно – в Виталькиной жизни появлялось что-то от неё совершенно не зависящее, что-то, на что она повлиять не могла.
           Она так и сказала, когда они сначала шумной компанией, а потом и вдвоём пешком через пол города возвращались домой: – Вороньё! Как мне тебя удержать, Виталик?
           Он не понял, спросил: – Ты о чём?
           Она остановилась, подтянула его за лацканы пиджака: – Ты же меня не бросишь, да? Не бросишь, правда?
           Виталька улыбнулся: – Ну, что ты, маленькая! Как я могу тебя бросить? Я же твой! Навсегда твой!

                XVIII
           Площадка, на которой они заночевали, спускаясь с плато, даже не площадка, а складочка, уступчик в сухом в это время года саю, была зажата между двумя отвесными двадцатипятиметровыми скалами, оставив им для ночлега пространство в два метра на метр. К площадке с верхней стороны, откуда они спустились, вёл глубокий каньон, на всей длине своей перегороженный нагромождениями камней и огромными валунами. Километр с небольшим от верховьев оврага и до этой площадки они спускались часов пять, перебираясь через эти валуны, проскальзывая между камнями и стараясь не поломать ноги на подвижных россыпях плохо окатанной щебёнки. Отсюда, с площадки, уже было видно, где кончается каньон – метрах в тридцати ниже неё шумела речка, было просторно и относительно ровно. Но им пришлось застрять здесь – путь вниз от площадки прерывал восьмиметровый обрыв. Не будь Тошки Виталька, когда-то начинавший заниматься планеризмом и три раза прыгавший с парашютом, рискнул бы прыгнуть и здесь. Тем более, что место под обрывом было устлано песком. Но Тошку надо было спускать, и ни о каких прыжках не могло быть и речи.
           Уже вечерело, и спуск решили отложить на утро. Виталька не стал ставить палатку, негде было, а просто расстелил спальники на подстилке, они наскоро перекусили и улеглись. Тошка уснула сразу, как только коснулась головой Виталькиной груди, он же никак не мог уснуть, разбирая в голове предстоящую операцию.
           Ничего особенного в этом не было бы, если бы Тошка хотя бы раз в жизни спускалась на верёвке по отвесной стенке. Для неподготовленной же Тошки, без предварительных объяснений нормальных тренеров, без тренировок на наклонных поверхностях это было просто невозможно. Работать с карабином, вытравливая конец, она не умела абсолютно, и Виталька решил спустить её, как спускают рюкзаки, привязав за пояс. Пояса и карабины, естественно, были у него с собой, лежали в рюкзаке и ждали своей очереди.
           В голову ему лезла всякая ерунда. Он вспомнил, как позапрошлой осенью он приехал из экспедиции в отгул на неделю, добрался на турбазу к Шарабанову и угодил на скальные занятия, которые для спасателей проводил Звонарёв. Тренировались не на скорость, тем более, к спасателям подключилась группа начинающих. Теоретическую часть и предварительные тренировки на тренажёрах они уже прошли и в тот день впервые вышли на настоящие скалы. Спускались попеременно, через одного – один спасатель, один начинающий и всё шло нормально, пока не вышла на спуск маленькая шестнадцатилетняя девчушка, Наташка. Она делала всё правильно и аккуратно, пока вдруг не застряла в семи метрах от основания скалы. Она только крикнула: – Заклинило! – подёргала несколько раз верёвку, видимо, ничего не смогла сделать, перепугалась и повисла на верёвке, даже перестав опираться ногами на скалу. Никто ничего не мог понять. Спуски тут же прекратили, по свободным верёвкам к ней поднялись Олег и Виталька и всё поняли. Какой-то дурак, они так и не узнали, кто это был, решил глупо подшутить, завязал на верёвке узел и так, с узлом и сбросил конец вниз. А может просто не проверил верёвку. Наташе пришлось спускаться по этой верёвке первой. Ничего страшного в этом не было, просто ей надо было подняться на пару метров вверх, подтянуть верёвку, развязать узел и спокойно продолжить спуск. Но она спускалась первый раз, сначала растерялась, потом перепугалась и застряла, почти потеряв сознание. Когда Виталька, более лёгкий и проворный, чем Звонарёв, первым поднялся к ней, она судорожно вцепилась в него, как утопающая, и оторвать её от себя он смог только с помощью подоспевшего Олега. Уже через несколько минут её с Виталькиными шуточками насчёт неудавшихся висельников и мокрых штанишек опустили к основанию скалы, она жалко улыбалась и пришла в себя только через пару дней. А на скалы больше не поднималась никогда.
           Утром Виталька надел на Тошку пояс с карабином и привязанной специальным узлом верёвкой, велел ей постараться вообще ничего не делать на спуске, застраховал верёвку в своём карабине и специально вбитом в скалу крюке, упёрся ногами в два мёртвых уступа по сторонам площадки, велел ничего не бояться и начать спуск. Самым трудным для Тошки оказалось перебраться через край площадки и повиснуть на верёвке. Виталька подбадривал её, высмеивал, а она никак не могла решиться. Он понимал её отлично. Вот так же он когда-то застрял в люке "Аннушки" во время перового своего прыжка. За люком была бездна, земля была далеко внизу, и его сковал совершенно неуправляемый животный страх. Если бы не подруга, одноклассница Милка, которая к тому времени занималась уже второй год и имела полтора десятка прыжков, просто не толкнула его в спину, он бы, наверное, сам прыгнуть не смог.
           Тошка всё-таки пересилила свой страх, и дальше всё пошло просто и быстро. Виталька через собственную шею стравливал верёвку с повисшей Тошкой на метр, перепускал через свой карабин следующий метр, и так повторилось семь раз. Весь спуск занял полторы минуты. Встав на ноги, Тошка попыталась развязать узел, ничего у неё не получилось, он был завязан так хитроумно, что она даже не поняла, за какой конец его надо дёргать. Виталька рассмеялся, велел ей просто расстегнуть пояс, таким же способом спустил оба рюкзака, переживая больше всего за целостность гитары, потом специальной удавкой привязал верёвку к крюку, быстро спустился сам, дёрнул посильнее за свободный конец, распуская узел наверху, смотал  верёвку на руку, бросил её на свой рюкзак и с улыбкой уставился на Тошку: – Ну что, золотце, всё нормально? Штанишки не подмокли?
           Тошка хмыкнула презрительно, нацепила свой рюкзачок с привязанной позади гитарой, круто развернулась и, не оборачиваясь, двинулась вниз, к шумящей там реке.

                XIX
           В середине сентября мать помогла Витальке устроиться на работу в институт, где работала сама, в проектный отдел на смешную должность считчика с совсем уже смешной зарплатой сорок пять рублей в месяц. Теперь он днями работал, а по вечерам до глубокой ночи отсиживал на занятиях в институте – заочникам организовали вечернюю систему обучения, и освобождались они после трёх пар, часов в одиннадцать.
           У Тошки начались занятия в школе и встречались они теперь только по ночам. Возвращаясь с занятий, Виталька первым делом докладывался матери, наскоро перекусывал и бежал спать в палатку, где Тошка обязательно дожидалась его, ворочаясь на своей кровати. Они шёпотом рассказывали, как провели день, любились в пол силы, тоже шёпотом, чтобы не разбудить никого и засыпали, счастливые. А по воскресеньям выбирались куда-нибудь на природу, стараясь уединиться и, пока никто не мешает, насладиться друг дружкой уже по полной.
           Пока они ночевали в палатке и пока на улице было ещё тепло, всё так и продолжалось. О том, что их ждёт дальше, они не думали, просто им было хорошо вдвоём, хорошо сейчас, и никакая будущность их не волновала. Только один раз, когда они в выходной отдыхали в загородном парке, забравшись за озеро, в такие дебри, где человек и не появлялся лет пятнадцать, с тех времён, когда на месте будущего озера был ещё гравийный карьер, Тошка, остывая после килотонного взрыва своего необузданного темперамента, лежала рядом с ним, опёршись на локоть и теребя пальчиками кудряшки на его груди, вдруг грустно спросила: – Виталь, а у нас с тобой это – навсегда? Ты от меня не сбежишь?
        – Тебе со мной разве плохо? – просто спросил он.
        – Нет, почему же? Хорошо. Очень хорошо!
        – И мне с тобой очень хорошо! Зачем же мне сбегать?
           Так продолжалось ещё почти полтора месяца, но в конце октября, когда повторные толчки весеннего землетрясения уже перестали донимать, а на дворе начинались холода, палатку свернули и всю ребятню разогнали ночевать по своим обычным местам. И всё вдруг стало очень сложно. В открытую заявить родителям, что они не просто встречаются, они не могли, те бы просто не поняли, и кто его знает, что бы из этого вышло. Уединяться им было негде, любиться на природе стало невозможно, становилось слишком холодно. Конечно, они по-прежнему встречались на своей скамейке за домом, Тошка специально выскакивала во двор к его приходу и ждала там, пока он поужинает и выйдет к ней. Они целовались, гладили друг дружку, но после летнего буйства этого было мало. Воскресные походы в кино тоже не приносили успокоения. Там они только взвинчивали друг дружку и после культпохода разбегались по своим квартирам, совершенно неудовлетворённые.
           Более темпераментная Тошка переносила это даже острее Витальки. Она постоянно думала только об этом, в богатом воображении своём представляла их с Виталькой прошлые и будущие моменты близости, чем заводила себя до умопомрачения. По ночам ей снились сумасшедшие сны с уж слишком откровенными сценами, которые только добавляли неудовлетворённости. Она стала раздражительной, взвинчивалась по любому пустяку, нахватала двоек, грубила учителям, грубила матери, срывалась на Витальку, как будто он был виноват в том, что происходит. И даже как-то, за неделю до ноябрьских праздников, когда Виталька уж слишком жарко целовал её на последнем ряду полупустого кинозала и забрался к ней под юбку, залепила ему оплеуху и устроила тихий скандал. Он с трудом успокоил её, увёл из киношки в парк, располагавшийся рядом, и там, на скамейке, в стороне от людей, она закатила настоящую истерику.
           Заливаясь слезами и размазывая тушь по физиономии, она сыпала обвинениями в его адрес, обвинениями совершенно надуманными и потому особенно обидными.
        – Ты обо мне совершенно не думаешь! – кричала она, захлёбываясь плачем, – Вообще за уличную девку держишь! Лезешь, куда нельзя, когда люди кругом! – можно подумать, до этого такого никогда не было!
        – Я не хочу так! Не хочу и не могу! Ты из меня какую-то шлюшку сделал! Я с ума схожу, понимаешь? С ума схожу, дубина!
           Виталька абсолютно не понимал, какой бес в неё вселился, да она и сама не смогла бы толком объяснить это, а уж тем более рассказать, чего ей нужно и чего она хочет. Он просто сидел рядом, задумчиво поглаживая её головку поверх косынки и пытался переварить происходящее.
        – Я так больше не могу, Виталик, – сказала она немного успокоившись, – Я не могу без тебя. Ты мне нужен, понимаешь, нужен всегда, всё время нужен! Я совсем не могу без тебя!
           Он серьёзно посмотрел ей в глаза: – Тошка, солнышко! Я тоже без тебя не могу! Ты мне тоже нужна всё время. Но это же жизнь, Тошка! Даже когда мы будем жить вместе, мы не сможем всё время быть рядом! Это же жизнь! Посмотри на наших родителей! Мой папа уже почти год за границей, твой уехал на Украину на полгода, а матери живут и не хнычут! Ждут, просто ждут! Это жизнь! Вспомни, как Дюма писал – "Самая большая мудрость в этой жизни – это ждать и надеяться! ", так кажется. Подожди! И у нас всё будет хорошо! У нас всё будет! Всё ещё будет!

                XIX
           После спуска с плато Виталька объявил два дня отдыха. Они переправились вброд на широком плёсе через довольно спокойный здесь горный поток, поднялись над ним метров на сорок и на ровной площадке под развесистой орешиной почти у тропы поставили палатку.
           Небо хмурилось, было довольно прохладно, поэтому, переправляясь, они здорово замёрзли, наскоро переоделись, развесив мокрые шмотки по всем окружающим кустам, и отогревались в палатке, тесно прижимаясь друг к дружке под тёплым пуховым спальником. Виталька пристал, было, с нескромными предложениями, Тошка слишком устала и отнекивалась, ссылаясь на начавшиеся месячные. Он не поверил, слишком уж свободно, не боясь никаких месячных, она, по пояс в воде, переправлялась через реку, со смешочками полез проверять, и проверка эта затянулась до обеда.
           Готовить на обед ничего не стали, разогрели на костре тушёнку и съёли так, макая в миску хлеб и запивая это всё горячим какао.
           Ливень начался внезапно, ещё днём, почти сразу после обеда, и никак не прекращался. Казалось, целый океан занесло на небо, и теперь он низвергается, чтобы смыть всё вокруг и унести неведомо куда. Они еле успели убрать недосохшие шмотки и укрылись в палатке.
           Высовываться не хотелось, Тошка вылезла только один раз, уже ближе к вечеру, и тут же позвала Витальку, поражённая. Река внизу вздыбилась, поднявшись метра на два, побурела и бурлила так, что было даже страшно думать, что только утром они переправились здесь вброд. Неплохо видимая расщелина на заречном скальном массиве, по которой они спустились с плато, превратилась в беснующийся поток, а на складочку, где они расположились прошлой ночью, низвергался целый водопад.
           Виталька покачал головой, глядя на этот разгул стихии, обнял Тошку за плечи и негромко сказал: – С днём рождения, золотце! С новым днём рождения!
           Она не поняла, уставилась на него недоуменно, он молча показал на место прошлой ночёвки: – Хорошо, мы сегодня здесь, а не там.
           До неё дошло, она покивала, быстро сбегала по своим надобностям, несмотря на плотный дождевик, снова подмокла и уже сама потребовала, чтобы Виталька грел её. За день она неплохо отдохнула от тяжёлого последнего перехода и совершенно невероятного спуска с плато, поэтому заснули они очень поздно.
           Разбудил их непонятный, пробирающий до подбрюшья низкий гул, сильный толчок и жуткий вой какого-то зверья.
           Тошка уселась, Виталька тоже сел, обнял её.
        – Виталик, что это? – глаза её расширились, она была испугана не на шутку. Он погладил её по голове, успокаивая, хотя и сам сжался. Творилось что-то ужасное.
           Над ними снова громыхнуло, молния ударила где-то рядом, даже в закрытой палатке стало светло. Земля закачалась, они повалились друг на дружку, Тошка больно вцепилась в Виталькину руку, глаза её расширились. Виталька чувствовал себя не лучше. Откуда-то из глубин подсознания выплыл леденящий душу ужас, сковал мышцы и парализовал мозг.
           Небо полыхнуло, тряхнуло уже так, что подбросило их над спальниками, и откуда-то издалека накатился разрушающий всё, заставляющий метаться, бежать без оглядки, инфразвук, и тут же в тысячи глоток всё вокруг заревело, залаяло, загоготало, заголосило почти по-человечески, а к инфразвуку добавился протяжный, леденящий душу, многоголосый собачий вой. Так, наверное, выла знаменитая собака на известных Девонширских болотах.
           Виталька вскочил, ударившись о верхнюю дюралевую перемычку палатки, боль немного привела его в чувство. Тошка металась по палатке, потеряв ориентировку и ища выход в противоположенной от него стороне. Виталька схватил её за руку, одним движением расстегнул молнию дверной полы и, не отпуская её руку, выскочил наружу. Неудержимо хотелось куда-то бежать, Тошка тоже рванулась, чуть не сбив его с ног, он глянул вдоль ущелья и замер, поражённый. Тошка билась, стараясь вырваться от него и бежать, бежать от этого вселенского ужаса, он не отпустил, рванул её к себе, обнял и показал рукой на далёкий хребет, видимый сквозь узкую горловину из двух великанов-утёсов, замерших по обе стороны ущелья.
           Над хребтом метались молнии, ярко и почти непрерывно освещая его, сам он светился мёртвым голубоватым сиянием и медленно, как в кошмарном сне, оседал, обнажая на самом гребне своём голые скальные зубы. И от этого гребня шли вниз огромные волны, как будто это была не твёрдая земля, а какое-то полужидкое желе.
           По небу, наполняя ущелье невероятным гвалтом, метались сотни испуганных птиц. Кабанье семейство с треском и грохотом продиралась сквозь прибрежные заросли. Чуть выше них по поляне, где они расположились, метнулся заяц, замер на секунду, уставившись на них красными даже в относительной темноте глазами, отпрыгнул и тут же исчез за орешником. Где-то ещё выше по склону сверкнул глазами и рыкнул какой-то хищник. Всё живое спасалось от катастрофы, убегая вниз по ущелью.
           Тошка перестала метаться, полностью подчинившись Виталькиной воле, и только мелко дрожала, а он прижал её ещё сильнее, стараясь закрыть, защитить от надвигающегося конца света.
           Далёкий леденящий душу инфразвуковой гул нарастал и перешёл уже в мощный рёв, как будто где-то недалеко работали одновременно сотни турбин реактивных самолётов. Через несколько минут загрохотало уже совсем рядом, светящийся хребет осел на добрую сотню метров, что-то вдруг грохнуло, как будто сработала огромная детская хлопушка и неожиданно всё стихло. Только встревоженные летучие мыши метались от склона к склону, но метались без совершенно бесшумно, и накатилась уже совсем необычная тревожная тишина. Не было обычного стрекота цикад, не было шуршания листвы под дождём, не было даже рокота бурлящего внизу  потока.
           Это больше всего удивило Витальку. Он осторожно освободился от Тошкиных объятий, нырнул в палатку, взял фонарик, обул кеды прямо на босые ноги, и спустился к реке. Тошка испуганно замерла над обрывчиком и смотрела за ним, не отрываясь.
           Виталька вышел к берегу и встал, поражённый. Реки не было! Лениво перекатываясь между скользкими валунами, по самой середине бывшего грозного потока, тёк жиденький ручеёк, который можно было перепрыгнуть даже без разбега.

                XX
           На ноябрьские выходные перенесли к праздникам и набралось четыре дня отдыха подряд. Надежда Владимировна, Тошкина мать, ещё шестого после работы, даже не заезжая домой, собралась и уехала на все четыре дня в соседний город к сестре. Тошка ехать отказалась на отрез – они с дворовой компанией собрались встречать праздники вместе, уже скинулись на это дело, куда же ей и зачем было уезжать? Собирались, было, отмечать дома у Сёмки, подошла его очередь, но тут оказалась свободной от родителей Тошкина квартира, и всё переиграли, гулять решили у неё.
           Шестого Виталька ушёл с работы пораньше, гулять не остался, просто посидел часок за праздничным столом, поджидая, пока Тошка подъедет к нему. Они договорились вместе отправиться на базар за покупками к празднику. Остальные ребята и девчонки были заняты другими приготовлениями, и они поехали вдвоём.
           Тошка подъехала часа в два, подниматься к нему на этаж не стала, просто позвонила из вестибюля. Он тут же распрощался с сотрудниками и спустился к ней.
           Большой старогородской базар располагался рядом с его институтом, и через пару минут они уже двигались вдоль лотков, выбирая необходимое. Виталька развернул длинный список, они загодя всей компанией долго в спорах составляли его. Тошка посмотрела на него иронично, список отобрала и, пока они были на базаре, не заглянула в него ни разу. Она, как заправская хозяйка, подолгу выбирала нужный продукт, а выбрав, так же подолгу торговалась, отходила в сторону, возвращалась, как бы поддавшись на уговоры, доставала деньги и трясла ими чуть ли не под носом у продавца, и, в конце концов, покупала за рубль то, на что Виталька потратил бы два.
           Виталька молча следовал за ней, в её торги не вмешиваясь и выполняя функцию простого носильщика при прижимистой хозяйке. С такими Тошкиными способностями он столкнулся впервые, поначалу ему даже становилось стыдно за неё, уж больно напористо она выторговывала каждую копейку. И даже отшутился от одной торговки, когда та, доведённая Тошкиной неуступчивостью, стала апеллировать к нему: вот, мол, хозяин, пусть он и решает!
        – Какой я хозяин?! – фыркнул он, – У нас вот кто хозяин! – и показал на Тошку. Торговка рассмеялась и уступила.
           Они ходили по базару очень долго, сам Виталька всё порученное купил бы за пол часа, не особо прицениваясь, а просто выбирая, что ему больше понравится. Наконец, он устал и взмолился: – Тошка, давай вздохнём немного! Руки обрываются!
           Это было рядом с небольшим пивбарчиком, Виталька с облегчением опустил вьюки сумок и авосек и опустился на стул у свободного столика.
           Тошка присела рядом и покачала головой: – Слабак! Ты с моей мамой никогда на базаре не был! А папа ничего, терпит!
           Виталька виновато развёл руками.
           Рядом за столиками мужики с удовольствием потягивали пиво, Виталька позавидовал и предложил: – Тошка, давай по кружечке выпьем.
        – Облезешь! – заявила она безапелляционно, наверное, так же заявляла дяде Славе, её отцу, тётя Надя, – Отдохнул? Пошли дальше! Пива ему! Размечтался! – она вскочила и потянула его за руку.
           Виталька вздохнул, посмотрел на неё тоскливо, потом усмехнулся: – Тошка, а ведь я с тобой на базар ходить не буду! Я лучше сам! Пускай мы немного дороже жить будем, но зато я проживу немного дольше!
           Тошка посмотрела на него немного ошарашено, такого отношения к сегодняшней их вылазке у неё и в помине не было, и от Витальки она такого подхода тоже не ожидала. Она снова села, уставилась на него, соображая, потом рассмеялась: – Ладно! Сиди здесь, дуй своё пиво. А я побегаю, куплю остальное. Только не напивайся! Нам ещё домой ехать!
           Она прихватила пару пустых авосек и убежала. Виталька заказал пару кружек пива и расположился за столиком основательно, с наслаждением потягивая его. Мужики за соседним столиком смеялись, глядя на него, а один подмигнул: – Строгая у тебя жена! Я бы от такой на второй день сбежал!
           Тошка бегала по базару ещё не меньше часа, подносила нагруженные авоськи к Витальке, брала пустые и убегала снова. Он успел повторить заказ и к завершению вылазки немного окосел, пришёл в отличное расположение духа, лез целовать её руки, называл царицей и богиней, и, в конце концов, надоел ей своими телячьими нежностями. Она разозлилась, заявила, что со всякой пьянью водиться не хочет, и вообще, это не он с ней, а она с ним на базар ходить не собирается! Однако сумки и авоськи нагрузила на него, сама взяла только маленькую сумочку с оставшимися деньгами и мелкими приправами, и совершенно по взрослому ворчала всю дорогу, пока они ехали до дома.
           Дома их уже ждала вся компания – уезжая, Тошка оставила ключи Геньке, Виталькиному братишке. Тошка, как хозяйка квартиры, тут же начала распоряжаться, Витальку разгрузили от вьюков, он вздохнул свободно. Тошка продолжала на него дуться, но уже не всерьёз, а так, для острастки – она занялась делом и на Витальку, тем более, на разборки с ним, времени у неё не осталось. Он же остался вдруг без дела. То, что надо было сделать по дому – убраться в квартире, установить стол посреди комнаты, приготовить посуду – ребята и девчонки уже сделали, пока дожидались их с Тошкой с базара. Он подался, было, на кухню, помогать чистить картошку или лук, но девчонки его, как, впрочем, и других мальчишек, выставили: сами справимся, а командирша у нас уже есть, других не надо!
           Мальчишки послонялись без дела и убежали, занявшись чем-то своим. Виталька всё-таки расположился на кухне, в уголке на табурете, чтобы никому не мешать, и потихоньку наблюдал за Тошкой. В этот день ему открылись совершенно незнакомые до той поры её качества. То, что она может командовать девчонками, да и ребятами помладше, он знал и до этого. А вот то, что она такая хозяйка, что она очень даже хорошо готовит, знает не по книжкам и записям многие рецепты, тут же отвечает девчонкам на их вопросы, где, что и, главное, сколько взять и как сделать то или иное блюдо – это открылось для него впервые. Он смотрел и удивлялся. А Тошка, видя такой его интерес к себе, страшно боялась сделать что-нибудь не так, как-то уронить себя в его глазах и потому была особенно в ударе.
           Люди, оказавшиеся под пристальным вниманием, ведут себя очень по-разному. Многие тушуются, начинают нервничать и потому у них всё валится из рук и ничего не получается. Некоторые не обращают на это внимания, делают всё, как обычно и в глазах окружающих предстают толстокожими педантами. А некоторые, такие, как Тошка и, в чём-то, сам Виталька, наоборот, собираются и показывают свои лучшие качества, своё знание и умение. И, конечно, такие нравятся окружающим гораздо больше, чем первые и вторые. Поэтому эту Тошкину ипостась Виталька воспринимал с радостным удивлением.

                XXI
           Виталька готовил на завтрак пшеничную кашу с тушёнкой. Намокший за ночь хворост горел плохо, Виталька чертыхался, извёл кучу бумаги, но ничего поделать не мог. Разозлившись окончательно, он забрался в палатку, стараясь не разбудить спящую ещё Тошку, достал из кармана рюкзака литровую фляжку со спиртом, вылез, вздохнул, сделал добрый глоток, потом плеснул в очаг. Хворост запылал веселее.
           Виталька сделал ещё глоток, приходя в себя от такой бурной ночи. Мало того, что природа взбесилась, устроив и грозу, и землетрясение, и каменную лавину. Так и Тошка, пережившая весь ночной ужас и ещё не успевшая толком прийти в себя, отдалась ему с такой, прямо-таки, звериной страстностью, что поразила его не меньше, чем природный катаклизм. Сейчас она вполне мирно посапывала в палатке, а он никак не мог опомниться, улыбался дурацкой улыбкой и вздрагивал, вспомнив в очередной раз Тошкино ночное буйство.
           Утро было тихим и солнечным, и о ночной катастрофе напоминали только быстро высыхающие валуны на дне бесновавшейся ночью и пропавшей вдруг реки, да самый хвост грозного оползня, перегородившего реку и  остановившегося, застрявшего в узкой щели между утесами с двух её сторон в ста пятидесяти метрах выше Виталькиного с Тошкой становища.
           Минут через двадцать он снял с огня булькающий котелок, поставил чайник и приготовился уже разбудить Тошку, как услышал со стороны ущелья равномерный цокот. И почти тут же на тропе появился восточного вида мужчина, восседающий на семенящем неторопливо ослике, облачённый в восточный полосатый халат, синие китайские кеды, сбившуюся набок киргизскую треуголку и с шестизарядным охотничьим карабином через плечо. Поравнявшись с Виталькой, он остановился.
           Виталька радушно улыбнулся, поднялся от очага и протянул руки для приветствия. Пришелец, однако, к радушному общению предрасположен не был. Он оглядел Витальку с ног до головы, хмыкнул и довольно неприветливо спросил: – Ты кто?!
        – Турист, – Виталька немного опешил, так неприветливо в горах его ещё никто не встречал. Тем более, этого человека он уже видел. В прошлом году Виталька от центральной базы участвовал в спасательной операции, а этот мужчина был Ахмат, егерь, который прискакал тогда с кордона, чтобы поднять спасателей.
        – Турист? Дикий? – Ахмат смотрел очень недружелюбно.
        – Почему дикий? Домашний! – пошутил Виталька. Ахмат засмеялся и немного смягчился: – И маршрутный лист есть, турист?
           Виталька кивнул.
        – Кто выдал? – Ахмат, наконец, слез с ослика и подошёл к очагу.
        – Шарабанов, – сказал Виталька и пригласил, – Ахмат-ака, да вы садитесь, сейчас завтракать будем. Я тут кашу приготовил. И вот… – он подал Ахмату открытую фляжку.
        – Что Шарабанов, это хорошо! – сказал Ахмат, беря фляжку и усаживаясь рядом с очагом, – Тут, вообще-то заповедник, без разрешения находиться нельзя. А ты меня откуда знаешь?
        – Я в прошлом году у Олега Звонарёва спасателем был, мы с перевала группу снимали. Вы тогда на кордоне егерем были.
           Ахмат посмотрел внимательнее, взгляд у него был цепкий, а память великолепная.
        – А, ты – Виталий, – вспомнил он, – шустрый ты был, я запомнил! С тобой ещё девушка была, серьёзная такая, как её?
           Виталька сделал круглые глаза и приложил палец к губам. Из палатки появилась Тошкина голова: – Ну-ка, ну-ка? Ещё одна, да?!
           Ахмат глянул, засмеялся: – Слушай, Виталий, она у тебя здорово изменилась! Или перекрасилась просто?
           Виталька обречённо вздохнул, махнул рукой – ещё бы, продали прямо тёпленького! – и крикнул: – Тошка, причипурись и вылазь! У нас гость!
        – Тошка? – Ахмат сделал удивлённое лицо, – Почему Тошка? Тоська, наверное?! Да, точно, Тоська! Это другая, что ли? А где Тоська?
        – Тоська через четыре дня на кордон прибудет, – снова вздохнул Виталька, – Так что, не переживайте, встретитесь!
        – Ай, Виталий! – нарочито громко воскликнул Ахмат, – Ты богатый человек, наверное! Я столько дичи сдал, столько шкур продал, а только одну жену держать могу! Да и та пилит всё время: "Мала! Давай, ещё давай!" Как ты с двумя справляться будешь?
        – Здравствуйте, Ахмат-ака, – из палатки появилась приведшая себя в порядок – даже глаза подвела! – Тошка, – Вы не беспокойтесь, там для Тоськи четыре других мужика будут!
           Ахмат посмотрел на неё, одобрительно покачал головой, пригубил из фляжки, поморщился – не ожидал, что там спирт, да ещё и неразведённый.
        – Слушай, Виталий, – спросил он, когда они немного выпили и позавтракали, – а ты откуда здесь взялся? Через кордон, вроде, не проходил. А другой дороги нет!
        – А мы вон там спустились! – Тошка показала на расщелину в противоположенном  скальном массиве.
           Ахмат недоверчиво покачал головой, Виталька подтвердил. Ахмат снова покачал головой: – Э, Виталик! Я много хвастунов видал! Но такое только этот барон придумать мог! Как его… мне дочка недавно рассказывала!
        – Мюнхгаузен! – засмеялась Тошка, – Только, Ахмат-ака, мы правда оттуда спустились! Через перевал вышли на плато и нашли этот спуск.
        – Ой, девочка! Тебе медаль давать надо! – Ахмат снова покачал головой, – Я с пятьдесят второго года здесь живу, уже десять лет, как егерь, а с плато только один спуск знаю, и он совсем в другую речку ведёт! С другой стороны!
        – Значит, мы ещё один спуск нашли! И можем его назвать "Проход Антонины Яковлевой"! Звучит? – Виталька спрашивал у Ахмата, а смотрел на Тошку. Тошка зарделась.
        – Звучит! – сказал Ахмат, посмотрел на Тошку и спросил, – Ночью очень страшно было?
           Тошку передёрнуло: – Страшно! Мы чуть с ума не сошли!
           "Ну, с ума то, положим, ты немного позже сходила!" – подумал Виталька, а вслух спросил: – Радио не слушали? Сколько баллов было?
        – Восемь, – Ахмат вздохнул, – Надо к завалу подняться. Через неделю сюда комиссия приедет. Геологи, сейсмологи, начальство заповедника, надо готовыми быть!
        – От сейсмологов Ломакин будет? – Виталька интересовался не просто так, директор института сейсмологии Ломакин был близким другом его отца.
        – Может, Ломакин, может, Кривлякин, кто знает? – Ахмат снова вздохнул, – Надо идти.
        – Если будет Ломакин, он отца тоже подтянет, – сказал веско Виталька, потом вдруг загорелся, – Ахмат-ака, давайте я вам помогу.
        – А что там помогать? – удивился Ахмат, – Пойду, посмотрю, доложу, у какого пикета завал, а там пусть сами обследуют!
        – Ну, не скажите! – Виталька увлёкся, – Может отец приехать, я первые впечатления более наглядно расскажу. Да и сам я почвовед-мелиоратор, от меня пользы немало будет!
        – Если польза будет, почему не посмотреть? Только с девушкой что будем делать?
        – Я с вами пойду! – ни о чём другом Тошка даже слышать не хотела.
        – Ладно, – Ахмат согласился, – Допуск в заповедник у вас есть, почему не посмотреть?



                Май 2009 – сентябрь 2011