Письма из тупика 8

12.
    Славянск... Снаряд разорвался слишком близко... В ушах звенело... «DOS...ПЕХИ... второй половины Х!Х  в....  как бы ни быстро.., ДОГНАТЬ... она не могла: СЛИШКОМ ВЕЛИК БЫЛ... РАЗРЫВ...»

  «Угрюмый КАЗАК В ТИГРОВОЙ ШАПКЕ объявился в МАЛОМ ПАРИЖЕ летом восемнадцатого года. В городке, отстоящем от железной дороги за сто двадцать верст, казацкая сотня ждала прибытия красных, которых, по слухам, выдавили из губернского центра, и теперь они, кто как мог, отступали кто куда. Пароход «Почтамт», один из немногих, сумевших прорваться через заслоны и уходивший вверх по Реке, толкал перед собой баржу, на которой разместились человек сто –сто пятьдесят красноармейцев и дикого вида матросов-анархистов...»

СЕРАФИМ ШАБАЛИН конечно мог предположить, что не смотря на  старания «народников», красным рафтингистам был абсолютно ясен демагогический смысл ГЛАВНГО ДЕВИЗА, сформулированного  еще  В. Г. Белинским, который звучал зловеще: «ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ ВЫШЕ ИСТОРИИ, ВЫШЕ ОБЩЕСТВА, ВЫШЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА». Истина, как и подобает любой истине, сверкала на красноармейских штыках! Поэтому никакой связи между Белинским и Максом Штирнером в этих местах увидеть было не возможно... даже матросам-анархистам... Вся прелесть учения Маркса для красноармейцев заключалась в наличии классового врага! Для матросов-анархистов – врагом являлось государство... только ВРАГИ наполняли смыслом существование, плывущих по Реке... а воды реки, что мысли Штирнера, были прохладны и равнодушны к судьбе «Почтамта»... «Политиком был и до скончания времен будет тот, у кого мыслями о государстве полна голова или сердце. Или и голова, и сердце, иначе говоря, кто одержим государством или верует в него. – ШепТала И Река. - «Государство – необходимейшее орудие для полного раз¬вития человечества». Таковым оно, конечно, было, пока мы хотели РАЗВИВАТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО; но, когда МЫ ХОТИМ РАЗВИВАТЬ САМИХ СЕБЯ, оно станет для нас только препятствием... Сколько усилий употребили христиане, до Гегеля и коммунистов включительно, желая усилить свою партию, но все они оказались при одном: христианство должно содержать в себе вечную истину, и ее нужно только найти, установить и принять... Словом, партия не терпит беспартийности, а в беспартий-ности проявляется эгоизм... Кто переходит из одной партии в другую, того сейчас же ругают «перебежчиком». Конечно, нравственность требует, чтобы держались своей партии, и отступить от нее значит запятнать себя клеймом «измены», но СВОЕОБРАЗИЕ не знает никаких заповедей «верности, приверженности» и т. д.; СВОЕОБРАЗИЕ допускает все, в том числе и отречение, и переход из одной партии в другую...»

    СВОЕОБРАЗИЕ... САМОСТЬ... Кто же из путешественников по европейским городам мог увидеть САМОСТЬ в СВОЕОБРАЗИИ ШТИРНЕРА, если Штирнер без умолку пел гимны ЭГОисту? Плеханов? Ленин? Луначарский? Но они, кроме буржуазии, высасывающей кровь из пролетариата, ничего другого в Швейцарии не видели... Или директор Ухтинского промышленно-экономического лесного колледжа Индустриального института Василий Завьялов?  Серафим Шабалин, еще под Мукденом думал  о том, что видимо, совсем не случайно Лев Сысоров, пробежав через все  «ГОРОДА» мира, заметил одну удивительную особенность в своеобразии восприятия настоящих представителей «светлого будущего»: «На волне либерализма в Японию пускали даже бывших уголовников. Хотя, что значит бывший? Каждый человек свою зону носит с собой. Иного в Париж привези, а он все равно на нарах себя чувствовать будет...» как много нравственного элемента вносим мы в наши воззрения  и отношения к внешнему миру: «глаз видит во всех вещах то, что внушает ему способность видеть!» И Томас Карлейль добавлял: «ДЛЯ НИЗКОГО ГЛАЗА ВСЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ ПОШЛЫМ, совершенно так  же как для больного желтухой все окрашивается В ЖЕЛТЫЙ ЦВЕТ».  Да,  Герман Гессе мог бы посоветовать и Плеханову, и Ленину, и Луначарскому, прежде чем отправиться домой в Россию, найти своих «Демианов», посетив психоаналитика Йозефа Ланга...  однако...

   Две полевые пушки были замаскированы заборами у речного пакгауза. Три пулемета заняли позиции так, чтобы прицельно расстреливать баржу и пароход. Три десятка казаков были переправлены на остров, что между Малым Парижем и Заречной Слободой, чтобы вылавливать там тех, кто попытается уйти вплавь. У «Почтамта» не было ни единого шанса, даже если бы капитан знал, что его ожидает... А КАПИТАН НЕ ЗНАЛ...  ОНИ приближались к речной пристани Малого Парижа и, рассматривая в бинокль пакгауз, склады, высокую набережную, здание Золотопромышленного банка, капитан не видел ничего, что могло бы показаться подозрительным. А потом...

   Фридрих Энгельс написал в 1848 году «Русскую ноту», звучащую диссонансом в душе Отто фон Бисмарка: «Если бы Наполеон остался победителем в Германии, он, согласно своей известной энергичной формуле, устранил бы, по крайней мере, три дюжины возлюбленных отцов народа. Французское законодательство и управление создали бы прочную основу для германского единства и избавили бы нас от 33 летнего позора и тирании Союзного сейма, столь восхваляемого, конечно, г-ном Нессельроде. Несколько наполеоновских декретов совершенно уничтожили бы весь средневековый хлам, все барщины и десятины, все изъятия и привилегии, все феодальное хозяйничанье и всю патриархальность, которые еще тяготеют над нами во всех закоулках наших многочисленных отечеств. Остальная Германия давно уже стояла бы на той же ступени, какой достигло левое побережье Рейна вскоре после первой французской революции; у нас не было бы теперь ни укермаркских грандов, ни померанской Вандеи, и нам уже не приходилось бы дышать удушливым воздухом «исторических» и «христианско-германских» болот...»
ОДНАКО, пресс-секретарь НК «РОСНЕФТЬ» Михаил Леонтьев не стал кричать о том, что «лоскутная» Германия  «проститутка, которой не нравится лизать горькую задницу России, и она ищет послаще, на Западе...»    Только Бисмарка не волновал углеводородный бред... куда интереснее было оценить то, что Карл Маркс писал Арнольду Руге: «Стыд есть уже революция, благодаря ему французская революция победила немецкий патриотизм и, наоборот, немецкий патриотизм в 1813 г. победил французскую революцию. Стыд есть своего рода гнев, обращенный внутрь себя. И если вся нация истинно стыдится, то она является львом, готовящимся к прыжку». И, конечно, Бисмарк поспешил успокоить Энгельса и Маркса, на радость Лассалю, а более всего - Эрнста Вернера фон Сименса, Карла Цейса, Макса Планка и других патриотов Германии! И по мере «пробуждения новых  демонов», никто уже не слышал пророческий голос Штирнера: «Прощай, тысячелет¬ний тиран своих детей! Завтра отнесут тебя на кладбище, и скоро последуют за тобой и твои братья – народы. Когда же они все скроются в могиле, тогда похоронено будет человечество, и я, наконец, обрету себя, и я буду принадлежать себе, буду смеющимся наследником!»

   Бисмарк находился у власти до 1890 года... Последняя четверть Х!Х века стала периодом радикальных экономических и социальных преобразований. Индустриализация, начавшаяся в середине столетия, превратила ГЕРМАНИЮ в мощную промышленную державу, равную по развитию БРИТАНИИ. Вместе с индустриализацией развивались наука и технологии, являясь одновременно ее причиной и следствием. ПО ВСЕЙ СТРАНЕ и особенно в БЕРЛИНЕ появилось множество исследовательских центров, привязанных к промышленности. Один из них – ИМПЕРСКИЙ ИНСТИТУТ ФИЗИКИ И ТЕХНОЛОГИИ, основанный в 1887 году и сыгравший ключевую роль В ОТКРЫТИИ КВАНТА ЭНЕРГИИ. Если в Англии считали, что правительство не должно вмешиваться в рыночные отношения, то немецкий капитализм с самого начала находился под сильным влиянием государства... ситуацию в экономике, промышленности и науке Германии в начале Х!Х века лучше всего описывает «НАУКА величайших теорий» и участие государства во Всемирной выставке в 1900 году в ПАРИЖЕ. Павильон страны был выше всех других павильонов. В тематических выставках немцы демонстрировали свои продукты и открытия, подчеркивая их немецкое происхождение. Посетители были впечатлены успехами Германии в области сжижения газов. Электротехники и освещения. Именно к той эпохе восходит представление о высоком качестве немецкого оборудования. «Не похоже, чтобы это доставляло огромное удовольствие англичанину, а если бы он внимательно осмотрел товары, представленные его собственной страной, то почувствовал бы еще большую грусть». – заметил английский журнал «Nature», рассказывая о немецких измерительных инструментах, представленных на Всемирной выставке в 1900 году.

   Вот только самого главного не заметил английский журнал «Nature»... и, для того чтобы  восстановить историческую справедливость, советский журналист и публицист Виктор Николаевич Болховитинов (1912-1980), назначенный в 1961 году постановлением ЦК КПСС главным редактором журнала «Наука и жизнь», в продолжение великого почина Забаринского, рассказал о  замечательном русском физике Александре Григорьевиче «СТОЛЕТОВ»е (1839-1896), как уже рассказывал в 1953 году, на удивление славянофилов, не сумевшим протереть глаза... И вот, за одиннадцать лет до триумфа немецкой техники на Всемирной выставке в 1900 году в ПАРИЖЕ, «ЛЕТОМ 1889  года в ПАРИЖЕ, на берегах Сены, как и восемь лет назад, вырос целый город пестрых павильонов, нарядных дворцов. Всемирная выставка 1889 года, освященная столетию французской революции, была устроена еще с большей пышностью и размахом, чем предыдущая. Над Марсовым поле взметнула  свое стальное кружево Эйфелева башня, специально сооруженная для выставки... В дни открытия выставки в Париже собрался !! Международный конгресс электриков... и, «вот на кафедру поднимается Столетов. В напряженной тишине зал слушает результаты его ВЕЛИКИХ ОПЫТОВ, ОТКРЫВШИХ СКАЗОЧНОЕ, ЧУДЕСНОЕ СОДРУЖЕСТВО ЭЛЕКТРИЧЕСТВА И СВЕТА. РУССКИЙ УЧЕНЫЙ РАСПАХНУЛ ВРАТА В УДИВИТЕЛЬНЫЙ МИР. ТЕПЕРЬ ИДТИ ВПЕРЕД, ИДТИ НЕ ОСТАНАВЛИВАЯСЬ... Вместе со всеми участниками конгресса Столетов осматривает выставку. Чаще всего его видят в павильонах техники... Вечерами море электрического света заливает выставку. Ярко вспыхивают электрические солнца — дуговые лампы, созданные Павлом Николаевичем Яблочковым и Владимиром Николаевичем Чиколевым. Гирлянды электрических ламп накаливания протянулись на выставке. Эти лампы появились теперь и во многих парижских домах. Эдисон, Сван, Максим — многие теперь выпускают и продают эти замечательные светильники, изобретенные ЛОДЫГИНЫМ. Электротехника овладевает промышленностью, входит в быт. На заводах работают электромоторы, потомки двигателя Якоби, сварочные аппараты полтавского изобретателя Бенардоса. Пошли в ход и трансформаторы — аппараты, обязанные своим рождением Яблочкову и Усагину. Используя переменный ток, трансформаторы помогают передавать электрическую энергию на далекое расстояние. Столько русских открытий, изобретений, идей обогатило электротехнику! И как трагична извечная, но от этого ничуть не менее горькая судьба их: находить себе применение всюду, ТОЛЬКО НЕ НА РОДИНЕ...»

   К сожалению, Александр Григорьевич СТОЛЕТОВ не дожил до Всемирной выставки 1900 года...  Достижения Германии меркли «на фоне не верных констант»... Рудольф Дизель представил на суд посетителей выставки дизельный двигатель, работающий на рапсовом масле... И что? Википедию, впрочем, данный факт не особо впечатлил, как и французскую газету «Liberte».  По итогам выставки французская газета «Liberte» написала: «Мы находимся ещё под влиянием чувства удивления и восхищения, испытанного нами при посещении русского отдела. В течение немногих лет русская промышленность и торговля приняли такое развитие, которое поражает всех тех, кто имеет возможность составить себе понятие о пути, пройденном в столь короткий срок. Развитие это до такой степени крупное, что наводит на множество размышлений...» И действительно, когда русский живописец и график, мастер портрета Валентин Александрович Серов (1865-1911) за портрет шестого сына императора Александра II и его супруги императрицы Марии Александровны, Великого князя Павла Александровича(1860-1919)  на Всемирной выставке в Париже, которую посетил с женой в октябре 1900 года, был удостоен Большой почётной медали – это многих навело на множество размышлений... 
   Такой потрясающий факт навел на множество размышлений и Серафима Шабалина... и Шабалин пошел вперед не останавливаясь...

   И ЛОДЫГИН ШЕЛ ВПЕРЕД, НЕ ОСТАНАВЛИВАЯСЬ... Людмила Николаевна Жукова тому свидетель: «С 1894 года Лодыгин уже не работает в фирме «Вестингауз», но сохраняет с ней добрые отношения и деловые контакты, хотя живет во Франции. О Дж. Вестингаузе он вспоминал в своей статье «Техническое образование и идеалы американских инженеров» с большим уважением: «…ВО ГЛАВЕ ИНТЕРЕСОВ ДЕЛА, к которому я принадлежу, СТОИТ ЧЕЛОВЕК, успехи которого как организатора, как управляющего, как финансиста бесспорны, который обладает гением предвидения, но который, ПРЕЖДЕ ВСЕГО  — ИНЖЕНЕР: я говорю о Жорже Вестингаузе». Вспоминая с юмором, что «миллиардеры Соединенных Штатов, так называемые «400», стараются играть в аристократов, выдавать своих дочерей за герцогов и маркизов, принимать и угощать обедами на своих яхтах или в своих дворцах коронованных особ», Лодыгин подчеркивает главную черту Вестингауза — он «прежде всего инженер!». Не в пример другим богачам предпринимателям, дед Джорджа сменил в США дворянское имя «фон Вистигаузен» на просто Вестингауз, а внук уж никогда не возымел желания вернуть приставку «фон». Рождения 1846 года — на год старше Лодыгина, Вестингауз в 15 лет бросил школу, так как посчитал, что простым рабочим на фабрике своего отца он может изучить быстрее и лучше то, что ему необходимо — технику, производство. СЫН КАПИТАЛИСТА, он не чурался черной работы. Напротив, ПРОШЕЛ ВСЕ СТУПЕНИ ПРОИЗВОДСТВЕННОЙ ЛЕСТНИЦЫ от рабочего до инженера и, став удачливым изобретателем, смог стать и удачливым предпринимателем. «Кто хочет быстро ездить — должен быстро тормозить», — говаривал Вестингауз и конструировал тормоз за тормозом, от парового, прославившего его в 21 год, до пневматического...»
Шел вперед, не останавливаясь, и российский  предприниматель Барон Врангель Николай Егорович (1847—1923)... шел и рассказывал не о достижениях отечественной электротехники и ее героях и, не о «НОВЫХ РУССКИХ людях, продукте 1860-х годов», с которыми он познакомился еще до возвращения в Россию, а о «Великом предпринимателе», герое ПАРАЛЛЕЛЬНОЙ ИСТОРИИ РОССИИ, которую в школе предпочитают не преподавать...  В окопе знания этой истории не пригодятся... «НЕЗАДОЛГО ДО ВОЙНЫ С ЯПОНИЕЙ Николай Матвеевич Чихачев, как председатель какого-то комитета, имеющего целью развитие коммерческого флота, просил помочь ему найти капиталы для выдачи ссуд под коммерческие суда. Дело было не так просто, как кажется. По нашим законам, суда считаются движимостью, а движимость, находящаяся не у залогодержателя в руках, не представляет серьезного обеспечения. Поэтому ни одно из кредитных учреждений выдать ссуды не соглашалось. Я об этом переговорил с Ротштейном. – рассказывает Врангель, не сбавляя шага. - И так как в таком же некредитоспособном положении находились многочисленные горные предприятия, в которые были вложены сотни миллионов, но у которых разрабатываемые площади были не полною собственностью, у нас возникла мысль основать специальный банк, со специальным уставом, облегчающим выдачу таким предприятиям ссуд. Проведение устава такого банка затянулось. Оказалось необходимым дополнить некоторые статьи торговых уставов, а это выходило из компетенции даже могущественного министра финансов и могло быть осуществлено лишь законодательным порядком через Государственный совет. Дело грозило затянуться до бесконечности. В разговоре с Сергеем Юльевичем Витте, который заинтересовался нашим проектом и торопил исполнением, я заметил, что ускорить дело можно только испрошением Высочайшего повеления. Витте покачал головой:
— Об этом и не мечтайте. И без того государственные старцы негодуют на меня, что я якобы злоупотребляю Высочайшими повелениями.
Я напомнил ему им же когда-то сказанный афоризм:
— Раз девица загуляла, лишний парень в счет не идет. — Он засмеялся.
— Ну, куда ни шло! Если можно, сделаю. Но услуга за услугу.
— Я вас слушаю.
— Дело вот в чем. Черноморское побережье Кавказа теперь в моде, все о нем трубят, сам Государь им интересуется — словом, для этого края нужно что-нибудь сделать. Туда послан Государем  Абаза Николай Саввич (1837—1901) с особыми полномочиями. Край, как вам известно, богатейший. Там вечно сияет солнце, зимою цветут розы. Изобилие во всем, но край лежит втуне. Его нужно оживить. Я уже отпустил пять миллионов на постройку шоссе в город Романовск36.
— Виноват, Романовск? — удивился я.
— Да. Недалеко от Сочинских гор, рядом с тем, что называется Красной Поляной, понемногу и чуть ли не стихийно возник целый город. Абаза говорит, что этому городу Романовску (в честь царствующего дома) предстоит громадная будущность, и Государь им очень интересуется. Но продолжаю. Недавно я отпустил три миллиона принцу Ольденбургскому на строительство санатория в Гаграх и, зная принца, могу вообразить, что дело этим не ограничится. На Романовское шоссе, как уже сказал, дал пять миллионов, приблизительно столько же для Гагр. Но бесконечно сыпать на прибрежье казенными деньгами я не намерен. Нужно привлечь частные капиталы, нужна частная инициатива. Вами проектируемый банк должен сделать почин. Создайте на побережье крупное акционерное предприятие.
— Постараюсь, но какое?
— Это уже ваше дело. Подумайте, осмотритесь. Да вы бы об этом поговорили с Владимиром Ивановичем. Я его предупрежу.
Директор Департамента торговли и мануфактур Владимир Иванович Ковалевский мог, без сомнения, сойти за мага и чародея. В промышленном мире он был одним из главных лиц и пользовался всеобщей любовью благодаря своему дружелюбию и простоте обращения. В молодости он “пострадал за убеждения” и провел несколько месяцев в тюрьме. Свои ошибки он осознал, от прежних политических взглядов отказался и начал делать карьеру. Энергии у него было, пожалуй, даже слишком много, и суть дела он был способен ухватить с полуслова, но к делу как таковому серьезно относиться не мог. Он был в полном смысле слова типом современных сановников-дельцов. Никто лучше него не мог пустыми речами обвести вокруг пальца нужного человека. Никто лучше него не умел в совещаниях, в которых он председательствовал, вырвать зубами нужное правительству решение. Он умел вас очаровать, пустить пыль в глаза, обмаслить, обещать все что угодно, но, конечно, три четверти обещанного не исполнял. ЭТО У НАС БЫЛО В ОБЫЧАЯХ. МИНИСТР ИМ ОЧЕНЬ ДОРОЖИЛ.
И Ковалевский рассказал мне историю карьеры Абазы, которая тогда показалась мне совершенно неправдоподобной. Теперь, после Филиппа (настоящее имя Низье Вашо; 1849—1905) , Безобразова  Александра Михайловича (1855—1931) и Распутина, его карьера никого удивить не может. Абаза, еще недавно никому не известное лицо, неожиданно, исключительно в силу своих достоинств, становится членом Государственного совета. Ему в руки отдается судьба Черноморского побережья, и ему даются неограниченные полномочия. Министры учитывают его соображения, во влиятельных кругах он пользуется непререкаемым уважением. Приходится признать, что человек он чрезвычайно умелый.
— Очень редкий человек, — говорит Ковалевский. — И интересов дворянства не забывает. Земля там будет стоить миллионы, когда этот край расцветет под его опекой. Ну и, разумеется, все ждут этого чудесного возрождения, даже я, грешный, мечтаю об этом. У меня там довольно большой участок. Вы спрашиваете у меня, что делать? Да что хотите! Это не край, а рай. Там вечно сияет солнце, зимой цветут розы...
Я не был в Сочи 20 лет и по рассказам в Петербурге думал, что не узнаю города, но он оказался тем же. Только вместо грязных, но интересных маленьких восточных духанов стояла столь же маленькая и грязная русская гостиница. В конце бульвара вместо платанов разбили небольшую клумбу и окружили ее деревянными скамейками, на которых были вырезаны многочисленные непристойности. Все комнаты гостиницы были заняты инженерами, приехавшими с Абазой. С одним из них я был знаком, он представил меня остальным. Это была довольно любопытная группа людей. Об Абазе они говорили вначале с уважением, чуть не с почтением, но через несколько дней, когда мы сошлись ближе, я заметил в их разговорах о нем другие интонации. Нетрудно было заметить, что они относились к нему не вполне серьезно. Абаза жил на своей вилле в двух верстах от Сочи. Я послал ему письмо Ковалевского, и через несколько дней мы встретились.
Речь у Абазы была властная, наружность благородная, слишком благородная для благородного. Он напоминал благородных отцов провинциального театра. Благородство его было подчеркнуто до утрировки. О богатстве края он рассказывал чудеса... довольно сомнительные. Но несомненно, что он был очень ловкий человек, ТОНКО ПОНИМАЮЩИЙ ВЫСШУЮ ПОЛИТИКУ. Казенные участки, предназначенные для заселения в лучших местах побережья, он роздал петербургской знати, предоставляя поселенцам-труженикам селиться в горах, где культура была едва ли возможна.
Меня он встретил радушно. Я мог быть полезен. Он, разумеется, начал говорить о Романовске и показал мне проекты собора, гостиного двора, гимназии, казино и многих других зданий. Проекты были превосходные. Но ни о числе жителей, ни о постройках этого города я ни от него, ни от его инженеров сведений добыть не мог — статистикой, по их словам, еще заняться не успели.
Через несколько дней я узнал, что Абаза с приезжим из Тифлиса управляющим Контрольной палатой и инженерами собирается на осмотр строящегося шоссе в город Романовск. Я просил позволения присоединиться к ним. Просьба моя, насколько я мог заметить, Абазе была неприятна.
— Очень рад, — сказал Абаза. — Но предупреждаю, едва ли вы, непривычный к горам, доедете. Нужно ехать верхом через ужасный Черный лес, описанный Толстым в его “Кавказском пленнике”. Пока в Романовск от побережья другой дороги нет. Лихорадку недолго там схватить, а потом от нее и не отделаетесь. Наша лихорадка хуже малярии.
Но я настоял...
Через несколько томительных часов мы выехали на широкую, открытую поляну. Перед нами зеленым ковром расстилалась роскошная горная равнина — это была Красная Поляна.
Никем не понукаемые лошади перешли на рысь. Какие-то постройки показались вдали. Три домика из бревен, на будку похожая, из досок сколоченная малюсенькая часовня. Несколько греков стояли около нее, держа в руках блюдо. Мы остановились. Старый грек на ломаном русском языке приветствовал Абазу и поднес хлеб и соль. Все слезли с коней.
— Далеко осталось до Романовска? — спросил я инженера.
Тот усмехнулся:
— Мы приехали, это и есть Романовск.
— ВЫ ШУТИТЕ! А КАК ЖЕ АМЕРИКАНСКОЕ ЧУДО! Сказочно быстро развившийся Романовск, благородные начинания! Город, о котором говорит весь Петербург! Город, на строительство дороги к которому выделили пять миллионов! Быть этого не может.
Инженер пожал плечами и последовал за Абазой...
Переночевав у греков и осмотрев место, где строился туннель для шоссе, мы на следующий день вернулись в Сочи. И хотя, как вчера утверждал Абаза, к Романовску вела лишь одна дорога через Черный лес, вернулись мы не по ней, а по другой, значительно более удобной, через Адлер.
И, вспомнив повторные советы Абазы вернуться с полдороги, я понял.
В Сочи мне швейцар доложил, что приехал “генерал” Ковалевский с супругою и меня спрашивал.
Утром я еще лежал в постели, когда, не стучась, ко мне влетел Ковалевский:
— Есть у вас папиросы? Мои все вышли, а послать купить нет времени, спешу к Абазе.
— Помилуйте, Владимир Иванович, хоть минутку погодите. Нам нужно переговорить.
— Не могу, не могу, и так опоздал. Ровно в час, хотите, будемте завтракать вместе. Только не опоздайте. Сверимте наши часы. Я люблю аккуратность, — время деньги. — И убежал.
Я пошел на пляж искупаться. Кабинок для переодевания в Сочи не было. Недалеко от меня плавала немолодая женщина. Немного позже, уже в гостинице, мы опять встретились. Женщина оказалась известной АНТРЕПРЕНЕРШЕЙ ШАБЕЛЬСКОЙ,  которую швейцар и назвал “супругой” Ковалевского. Эта Шабельская недолго спустя втянула бедного Ковалевского в неблаговидную историю с векселями, из-за которой он был вынужден подать в отставку.
Завтракать Владимир Иванович явился не в час, а в три, и не один, а с “супругой”. Говорить о деле “супруга” нам, конечно, не дала. Она все время трещала без умолку.
— Ого, — сказал я, — скоро половина пятого.
Ковалевский вскочил:
— А я в три назначил свидание городскому голове.
— Помилуйте, Владимир Иванович, когда же мы поговорим о деле? Вечером?
— Вечером не могу, я должен быть у графа Шереметева, который сегодня приехал. Но завтра ровно в восемь утра я буду у вас. Прикажите никого не принимать и поговорим на свободе. Ровно в восемь часов. Я всегда аккуратен, — время деньги. — И убежал.
Утром, прождав до одиннадцати, я послал узнать, встал ли Ковалевский. Посланный доложил, что генерал с генеральшей утром с пароходом уехали в Одессу, и передал мне записку. Ковалевский уверял, что спешно вызван в Петербург, где ждет меня, чтобы переговорить. О том, что время деньги, в записке упомянуто не было.
В тот же день и я оставил Сочи. И Витте и Ковалевского после этого я видел неоднократно, но о Кавказе и нашем банке с ними больше не говорил. Было не до того. На Дальнем Востоке собирались грозные тучи.
Ни об Абазе, ни о его Романовске я с тех пор больше не слыхал. Обстоятельства изменились. Приходили и исчезли более интересные, чем Абаза, случайные люди. Жив ли он? Существует ли шумный, многолюдный город Романовск или только уединенная Красная Поляна? — не знаю. Да это и неинтересно теперь, когда и на вопрос, существует ли Россия, никто ответа дать не может...»

     А потом фальшивый забор упал, и артиллеристы, прицелившись по ориентирам заранее. Выстрелили из своих орудий... И сразу же заработали пулеметы. Горящий пароход и баржу развернуло поперек течения и потащило как раз на остров, где в густых тальниках три десятка казаков, среди них и ШАБАЛИН Тигровая ШАПКА, уже ждали своего часа. ПАТРОНЫ им были не нужны... Все было кончено за полчаса...