Зло казнено! Да здравствует преемница!

  (Глава из романа «Миледи и все, все, все»)
               *         *         *
В интригах заблудиться и лить пот –
ужасней, чем идти вслепую    в лес,    но...
лавина государственных забот,
коль прочь уйти, не столь тяжеловесна.

Придворный льстец, а попросту рифмач,
дал фору в Лувре воинской бригаде...
...Людовик предпочёл игрою в мяч
отвлечь себя от орудийных ядер.

Отрадою для сердца короля
была в тиши его забава с лютней.
Он жил, уединение храня,
война была излишне многолюдной.

Ремёсла и печатные станки –
занятия, от коих не тошнило.
Осадами пусть дышат простаки,
тем паче безнадёжно затяжными.

Далече от войны и Ришелье,
король провёл в Париже дней нимало,
ведь в лагере душа не ликовала:
Париж от Ла-Рошели – в сотне лье...

...Король к войне вернулся, но не быстро –
к задерживающим  он был не строг.
От вести запоздалой про убийство
вождя британцев он пришёл в восторг.

Иное испытала королева
и весть восприняла кошмарным сном.
Недавно ж от дружка пришло письмо.
Там был ещё постскриптум: «Your forever».

Сначала испытала Анна шок.
В смерть даже не поверила:    «Враньё     всё»!
Ведь был    оповещён    её дружок!
Иль, не успев, Ла Порт остался с носом?

Когда в Париж вернулся сам Ла Порт
с предсмертным от милорда сувениром,
пришлось поставить ночью ей рекорд
по пролитым слезам.  С лицом унылым

ходила Анна после целый день,
опухшие глаза прикрыв вуалью.
Король хохмил, что смерть врага не «хрень» –
за это наградить не жаль медалью.

Медаль король повесил сам себе,
потом ещё расщедрился на орден –
с аукциона позже был он продан.
А вскоре мушкетёры вновь в седле

составили эскорт для венценосца.
Король, конечно, знал, что он вернётся
под Ла-Рошель, но… в лагере – прелат,
которому король нигде не рад.

В дороге мушкетёры были хмуры,
почти неразговорчивы совсем.
Нет, чтоб крутить в гостиницах амуры –
они молились чаще, чем Базен!

В трактире как-то шёпотом гасконец
Атосу рассказал про инцидент,
случившийся недавно: незнакомец
из Менга промелькнул в один момент

в людском потоке. Д 'Артаньян в попытке
к противнику пробиться сквозь толпу
кричал ему вдогон. Начать пальбу
иль  шпаге  дать простор?  Обычно прыткий,

на сей раз д'Артаньян не преуспел
в расталкивании парижских тел,
но к цели всё ж  приблизился  заветной.
Служил ориентиром   плащ    приметный

и кое-что    ещё    он углядел,
хоть и не сразу, в мельтешеньи тел. 
Преследуемый шёл не в одиночку –
мадам была приметного росточку.

На спутнице и плащ, и капюшон
служили дополнительной приметой,
но торс плащом от взоров защищён.
Юнец азартно угрожал вендеттой

и завлекал    дуэлью    заодно,
но оглянуться было суждено
на крики д'Артаньяна только этой
особе, а не спутнику. Давно

гасконец не был с    мистикою    связан,
и на сей раз он был повергнут в шок.
Пришлось так ущипнуть себя, что с мясом
в аффекте вырвал кожу на вершок

ногтями он из собственной ладони.
Последствие испуга не прошло,
и только ощущенье сильной боли
от  обморока  юношу спасло.

О собственном безумии и бреде
подумал д'Артаньян, на вывод скор.
Пред ним никто иная, как  миледи,
стояла, вперив взор в него упор!

Сковавший его душу микроклимат
на подвиги вояку не подвиг.
Толпой едва он не был опрокинут.
Толпа же и закрыла в тот же миг

ходячий ужас от него надёжно.
Давно герою не было так тошно
от страха, что забыл он с детских пор.
Спиной дрожащей стену он подпёр

и жадно ртом хватал в тени прохладу.
Миледи! Без сомнения, она
к нему явилась призраком из ада!
Она и    там    на пакости вольна!..

Спасительным большим глотком вина
все мысли привести свои в порядок
сумел герой в трактире. Вывод краток:
коль версия о призраках верна,

то враг его из Менга – тоже призрак,
наведавшийся в мир живых сейчас
прямым путём из ада. Верный признак
того, что дьявол дал команду «фас!»

Герой решил, что было бы бесчестно
в борьбу с нечистым  впутывать друзей
и вскоре д'Артаньян предстал во всей
красе своей пред ними с интересной

задумкой, как пробраться в Ла-Рошель
и, подменив в воротах караульных,
закончить  разом  эту канитель
с бесплодною осадой. Планов умных,

тем паче хитроумных, никогда
и    спьяну    не чурались мушкетёры,
и    трезвыми.     Гасконец был    хитёр     и
удачлив, а сомненья – ерунда!

Но сны  друзей  вдруг стали беспокойны,
и шорохи будили из-за стен.
Предчувствия не лучших перемен
и  страхи  в их умах пустили корни…

… От прочих обособленно, в трактир
друзья вошли и сели пошептаться.
Гвардейский промелькнул в дверях мундир
и скрылся, чтоб по залу не шататься.

Тревожно озираясь, д'Артаньян
муссировал мистическую тему:
– Я повидал диковинки двух стран.
  Но кто вернуть  жизнь мёртвому мог телу?!

  Что    скАжите,    Атос? Я долго вам
  рассказывать об этом не решался.
  Какие у меня остались шансы
   не впасть в безумство вновь?
                – Шерше ля фам, –

Атос ответил другу без оттенка
иронии, и не вступая в спор. –
  Не поручусь за вашего… из Менга…
  Видать, он жив. Но с дамой – перебор.

  Не избалован я потусторонним
  и призрачных существ боюсь едва ль.
  Пусть обитают по углам укромным.
  Хотим мы и без    них    пожить, как встарь.

  Я не хотел бы видеть вновь миледи:
   мне с нечистью контакт для  жизни  вреден…
Гасконца чей-то окрик из дверей
как будто бы  подбросил  с места: – Эй!

    Не вас ли, сударь д'Артаньян, я вижу!?
Рискуя заработать себе грыжу,
обрадованный юноша, взяв стол,
исторг полурычанье-полустон,

пустил снаряд сей в призрака из Менга.
Что в цирках демонстрируют за деньги,
то вдруг исполнил юноша за так,
после чего озвучил кавардак

весёлым восклицанием: – К барьеру!
    Ну, наконец-то шпаги мы скрестим!
Решеньем руководствуясь простым,
юнец взял шпагу, и его примеру

последовал впервые оппонент,
вдруг сделав мушкетёру одолженье.
Имевший место в Менге инцидент
логичное получит продолженье!?

Гасконский волкодав своим хвостом
едва ли не вилял от умиленья.
Глазам, однако, верил он с трудом.
Враг не бежит. И против замиренья.

Враг тот ещё был льстец и интриган:
– Рад видеть сразу всех я, если честно.
  Но только лишь за  вами,  д'Артаньян,
  я прибыл от его Преосвященства.

  И вовсе не за тем, чтоб лютовать,
  извлёк сегодня шпагу я из ножен.
  Я именем монарха просто должен
   немедля вас сейчас арестовать.

Кардиналист силён был в афоризме:
– Вы слишком юны, чтоб не стать старей.
  Отдайте вашу шпагу поскорей,
  ведь речь идёт о вашей личной жизни.

– Кто вы такой? – опешил мушкетёр.
– Граф де Рошфор, конюший кардинала.
Тут  за спину ему, создав затор
в дверях, залез с развязностью амбала

Портос.  За ним скользнул и Арамис
с невероятной грацией пантеры.
Вперёд шагнул Атос из-за кулис,
а это – кличка графа де Ла Фера.

Рошфор заметил всех: – И каковы
  намерения  ваши, мушкетёры?
   Не тритесь вкруг меня, как мародёры!
Атос сказал: – Мы тоже, как и вы,

   путь держим в стан его преосвященства,
  отнюдь не видя в этом западню.
  Сейчас возьмём под стражу без мошенства,
  в чём слово  дворянина  вам даю,

  мы  сами  друга нашего и сами,
  а лучше нет и не было охран,
  сведём его и герцога носами
  друг к другу.  Вашу  шпагу, д'Артаньян,

  отдайте по уставу де Рошфору.
  Наш гость не самодур и не тиран.
  Он – повидавший виды ветеран,
  и мы даём ему в дороге фору.

  Берите шпагу, граф, и в добрый путь!
Для вида поломался граф чуть-чуть
и под смешки напутственного слова
с гасконской шпагой в виде отступного

уехал, снова цел и невредим.
Пусть он и представлял тут монсеньора,
но был сам по себе он не кретин
и знал, чем для него чревата ссора

со свитой забияки-мушкетёра –
висела жизнь гонца на волоске.
А у гасконца был на языке
вопрос про жуткий статус визитёра

из ада и про спутницу его.
Красотке быть всегда к лицу живой,
однако д'Артаньян без огорченья
для дьяволицы сделал исключенье…

Со шляп со страусиновым пером
свисала бахрома пожухлых нитей…
Друзья совсем поникли вчетвером
под тяжестью свалившихся событий.

Пред ними вновь на следующий день
возник Рошфор, застав их на привале:
– Коль у кого и есть у вас мигрень,
  вы ею мне обязаны  едва ли.

  Я следовал за вами пару лье,
  чтоб убедиться, к вашему же благу,
  что не привесил этот шевалье
  себе на пояс новенькую шпагу.

  Со мной не вылезают из седла
  пять стражников,  матёрых,  я замечу.
  Его Преосвященство, как всегда,
  сам выехал Людовику навстречу.

  Вы сразу-то не  лезьте  напролом
   к прелату с арестантом, да все трое…
От протокольной встречи с королём
невольно  поскучнел  прелат, но вскоре

его развлёк приятный априори
доклад об арестованном вчера…
Сброд у ворот не  выкрикнул  «ура»,
и Ришелье в знакомой ему своре

обвешанных оружием вояк,
узрел юнца без шпаги, но с харизмой
героя всех скандальных передряг.
Взглянув на д'Артаньяна с укоризной,

прелат как бы скомандовал «к ноге»
и пальцем поманил. Иди, мол, к двери.
– Друзья, не надо ставить  крест  на мне, –
сказал герой. – Сейчас,  по крайней мере.

– Мы будем ждать у  входа,  д'Артаньян, –
за всех ответил де Ла Фер с намёком
на то, что у прелата свой есть план,
но он прелату может выйти боком.

Граф де Рошфор сейчас был на коне,
хотя и пешим выглянул из дома.
Вид гордый, с кардиналом наравне,
гасконец принял, чтобы беспардонно

Рошфора оттеснить с пути плечом.
Из глаз юнца не выветрилась смелость.
Рошфор один уж раз  им был учён
и больше быть учёным  не хотелось.

Вновь  пережить с министром тет-а-тет,
вновь находясь у  монсеньора  в лапах
и в лапах у  врагов  своих заклятых,
надеялся  ль юнец?  Скорее нет.

Злорадствуя, топтался за спиною
Рошфор, с которым был не прочь герой,
вступив в горячий огнестрельный бой,
вновь поделиться болью головною.

Подумал поневоле арестант,
наедине оставшийся с прелатом,
что грозный государственный гигант
на сей раз точно выступит гарантом

того, в чём все увидят первый шаг
к началу геноцида средь гасконцев.
Для д'Артаньяна это будут шах
и мат одновременно. Жизнь без солнца

и воли, если кончить жизнь в тюрьме,
для д'Артаньяна тоже не подарок.
Сплошь пессимизм у парня на уме,
но взор был ироничен, дерзок, ярок:

«При этой расстановке сил и мест
последнюю спеть песню нужно сольно».
Прелат его встречал не хлебосольно:
– Итак, я дал приказ на ваш арест. 

  Вы что обескуражены причиной!?
  Вы сделались похожими на чирей
  на теле государства, д'Артаньян,
  и дело ваше, прямо скажем, дрянь!

– Ко мне вниманье ваше очень лестно,
  но  почва  для внимания скудна.
  Для моего бесспорного ареста
  причина существует лишь одна,

  но вам она, наверно, неизвестна.
– Какая же?              – Хотелось бы совместно
  знать  те  причины, что известны вам.
– Покруче, познатнее господам,

  чем вы, снимали головы нещадно
  за меньшее гораздо, чем у вас.
  Вы проявляли интерес свой жадно
  к секретам государства и не раз

  делились ими с нашими врагами.
  Со злейшим, как известно мне, из них
  вели вы переписку.  Часть интриг,
  которыми меня вы напрягали,

  достойна смерти. Что ж, вам удалось
  над вашим поглумиться полководцем,
  разрушив планы. Хоть возьми и брось
  всё враз! Но с сепаратным миротворцем

   пора кончать! – сердился кардинал
и было видно, как прелату горько.
Юнец держался стойко, не ронял
достоинства дворянского нисколько.
 
Он быстро сделал выводы: «Ей-ей,
доносчица – единственно миледи.
Ты  факты,  монсеньор, сперва проверь,
чтоб посягать на жизнь и долголетье!

Казни, но лишь за то, что я свершил!
Уж я-то знаю, что я не преступник,
не ренегат какой, не дебошир,
однако, от мистических посттрупных

явлений сон мой сделался паршив.
Мне отомстить пришла она из  ада
за то, что избежал я пуль и яда
и вообще каким-то чудом жив.

Я не всегда смогу быть адекватным,
коль призраки вторгаются в мой мир.
Становится вдруг сразу тело ватным –
позор на мушкетёрский мой мундир»!

Как будто укололи парня шилом,
он был не в состоянии смолчать:
– И кто всё это про меня   внушил    вам!?
  Поставили вы подпись и печать

  на лживые доносы.  Кем напеты
  напраслины вам в уши – не секрет.
  Коварный демон вами был пригрет
  в обличии красотки.  Все наветы

  составлены преступною рукой
  злодейки, заклеймённой правосудьем.
  Преступница, погрязшая во блуде,
  чей первый муж – Атос, ну а другой –

  обманут ею в Англии, отравлен,
  после чего ограблен, лишь она,
  чей образ жизни крайне аморален,
  кто совести и чести лишена,

  могла оклеветать меня так злобно,
  чертовски изощрённо и подробно.
  Прелюбодейка, блудная жена –
  агент ваш лучший! Это бесподобно!

  Хоть я и не виновен, не велят
  сомненья вам расстаться с подозреньем.
Всё более и более прелат
смотрел на арестанта с изумленьем:

– О ком вы говорите, д'Артаньян?
– О леди Винтер.  Кто быть может хуже!?
  По мнению друзей, я – хитрован,
  но мой диапазон гораздо уже –

  по хитрости я ей – не конкурент.
  А вы не знали, не причастны к дряни,
  что лучший ваш проверенный агент
  держал от вас свои бесчинства в тайне!

– Ну, коль и впрямь лежит на ней вина,
  тогда не избежать ей наказанья –
  я поспешу отдать сам приказанье.
– Она уже наказана сполна –

  вы  проиграли  с нами состязанье.
– Наказана? Она сейчас в тюрьме?
  С ней разбираться дальше буду  сАм я.
  О ней все факты сообщайте мне.

  Пусть  женщина  она, пусть носит платье,
  с ней по-мужски я разберусь – раз-два!
– Разочарую вас сейчас  опЯть я,
  но с некоторых пор она мертва.

Министр, опешив, пятился, едва
не опрокинув задницею кресло:
– Что, прямо-таки… так вот и мертва!?
– Мы в этом  помогли  ей, если честно.

Глаза свои предельно округлив,
прелат сперва пытался проморгаться,
потом прибег к платку, чтоб отсморкаться,
и  гнева  вдруг почувствовал прилив,

и прикусил язык. Не заливной…
А впрочем… боль  сильнее  чувства вкуса:
«Ну, молодёжь! Вчера ещё безуса,
а нынче конкурирует со мной»!

Припомнив, зарядил ли пистолеты,
прелат, хоть и не вызвал караул,
но на юнца  по-новому  взглянул:
«Да он ли это!? Сходятся приметы,

однако с неизвестной стороны
открылся этот бойкий неваляшка.
Большая  вышла с юношей промашка.
Недооценка. С  виду  лишь скромны,

в гасконце зреют каверзные силы.
Черты лица и  по-мужски  красивы,
и отроческий есть в глазах кураж.
Есть по числу врагов убитых стаж»…

– Совсем-совсем мертва!? Я понял верно!?
– Мертва, поскольку  смерти и  сама
  она желала  мне  неимоверно,
  и это были вовсе не слова.

  Её душа чернее негритоски.
  То, что я жив – не норма, а курьёз.
  Она была находчива чертовски,
  когда осуществить вполне всерьёз

  на жизнь мою три раза покушенье
  хотела, чтоб пустить меня в расход.
  Привык терпеть опасности, лишенья,
  я был к ней снисходителен весь год,

  пока, в конце концов, миледи зверски
  в гроб не вогнала  милую  мою,
  что послужило поводом мне веским
  сказать в глаза преступнице: «Убью»!

  Мы выследили подлую мегеру,
  поймали и судили сообща.
  С друзьями были жёсткими к ней в меру:
  ни разу не отвесили леща,

  тем паче не пытали, не глумились.
  И вовсе не мурыжили в тюрьме,
  как можно б было с крысами во тьме.
  По сути, оказали даже милость:

  аж с палачом затеяв круговерть,
  его мы пригласили для казнимой,
  чтоб обеспечить быструю ей смерть.
  Коллегия была неумолимой:

  злодейке оправданья не нашлось.
  От леди Винтер, так или иначе,
  все пострадали вместе или врозь.
   Ну, вот мы ей и дали дружно сдачи!

С нюансами, подробно всё, как есть,
пересказал гасконец ход событий
о том, как порождалась месть за месть,
чтоб негодяйке тоже стать убитой.

И каждый  взор  юнца, и каждый звук
разжалобить сумели бы любого.
Герой как бы вернулся, полон мук,
в немыслимый кошмар пережитого.

Событиям придав живой окрас,
он выдал далеко не детский лепет.
Эмоциями сдобренный рассказ
надолго погрузил прелата в трепет.

Но вот, как будто что-то вдруг решив,
Владыка просветлел внезапно ликом.
Он видел, что рассказ юнца не лжив.
Притом, что гость и сам-то шит не лыком –

всё время порывался сесть за стол –
хозяин стал приписывать страдальцу
какой-то даже зримый ореол.
– Могу я перечислить вновь по пальцам

  проступки пред  законом  ваши все,
  где каждая весома запятая.
  Не думайте, что вас позвал  сюда я,
   чтоб выпить с вами кофею-глиссе, –

Его Преосвященство взял небрежно
и, повертев, отбросил пистолет.
Лицо прелата стало безмятежно,
к лицу вернулся вновь румяный цвет,

но кроткий голос не вязался вовсе
с суровыми словами хитреца:
– Как протеже моя почила в бозе,
  поскольку  лютовала  без конца,

  теперь я знаю, ну а Бог – судья  ей.
  Авантюристку и исчадье зла,
  пусть та была смазливой и вертлявой,
  божественная внешность не спасла.

  Но вы-то ведь – судья без полномочий,
  а стало быть, убийца. Плачет суд
  по вас уже давно и даже очень.
  Вас оправданья ваши не спасут,

  пусть даже вы б их строили рядами.
– Клянусь, что оправданий перед вами
  искать я не намерен и готов,
  при том, что у меня не сто голов,

  нести всерьёз любое наказанье.
  Я погадаю сам себе на спор:
  иль удавлюсь, посредством зависания,
  иль лягу головою под топор.

– Я вижу шутовскую вашу удаль.
  Вид казни выбирая как аванс,
  напрасно  хорохоритесь  вы, сударь –
  найдётся наказанье и для вас!

  Чтоб не ронять дворянской вашей чести,
  просите себе  плаху  как аванс.
– Другой кто-либо на моём бы месте
  похвастался бы, коль такой есть шанс,

  помилованием  своим в кармане.
  Но я не  стану  этим козырять.
– Мечтать о нём, как о небесной манне,
  вы вправе, чтоб  рассудок  не терять.

– Да тут оно, в кармане, в самом деле.
– И кто же подписал его? Король? –
в усы усмешку спрятав еле-еле
и бросив в  интонацию  всю соль,

спросил прелат. – Оно не пригодится.
   Дан нынче делу вашему размах.
  Отделаться шлепком по ягодицам
  вам не удастся. Ваше дело – швах,

  поскольку государственным, не частным
  оно, бесспорно, стало.  Вот  ведь как!
  Наивный, ох,  наивный  вы чудак!
– Нет, монсеньор, король тут не причастен.

  Тут  вашей  всё заверено рукой
  и вы знакомы с каждой строкой,
  где каждый был учтён  нюанс  малейший.
– Похоже, вы сошли с  ума,  милейший!

  Прочистить вам мозги!?   – Благодарю.
  Ругайте, коль безумен я и грешен,
  но ваш ум светлый я боготворю.
   Вы подпись ведь  признаете  свою?

Герой извлёк на свет, как драгоценность,
подписанный министром документ,
в котором полномочия и цельность
владельца, несмотря на инцидент,

рукою подтверждались министерской.
Атос когда-то выходкою дерзкой,
сработав, как заправский трубочист,
конфисковал сам  сей охранный лист

для юного гасконца у миледи.
Граф знал, что  пригодится  документ,
что в нём, как в талисмане-амулете,
заложены, чтоб  вырваться  в момент,

спасительные жизненные силы.
Просты  актёры были иль спесивы,
жизнь как театр сияла лишь в игре.
Движенья рук у мэтра Ришелье

по обстановке были то красивы,
то  деланно  красивы.  Кардинал,
не суетясь, лист у юнца принял,
в уме активы взвесил и пассивы,

а после уж прочёл бесстрастно вслух.
Всё верно, это дело рук  его же.
Тот самый документ. Замкнулся круг.
Так натянуть, иль всё ж  ослабить  вожжи,

пуская бег судьбы на самотёк?
Гасконец принял вид вполне смиренный,
как человек, заочно убиенный.
Переводя бесстрастный взор от строк

на арестанта, герцог был в раздумьях.
Юнец гасконец, потерявший страх,
был из числа не то чтоб неразумных –
скорее, из бестрепетных бродяг,

которым честь и страсть дороже жизни.
Поэтому при всяком катаклизме
такие удальцы идут ва-банк,
во имя чистых целей, а не благ.

Как тут судьбу решать без проволочек!?
– Я знаю, д'Артаньян, что вы – храбрец,
  но вы, к тому ж, и редкостный наглец.
  На что же вы  надеялись,  молодчик? –

был очень вкрадчив голос Ришелье,
что предвещало, как все знали, бурю.
Невольный гость не трясся, как желе,
но и не гнал, как говорится дуру:

– Мне жизнь моя теперь не дорога.
  Я потерял возлюбленную. Горько.
  Что казнь! Иль что моральная мне порка!
  Пред  вами  я, покорный ваш слуга,

  стою, счастливца из себя не корча,
   поскольку я дозрел как реалист.
Развёртывая,  свёртывая  лист
и вновь его развёртывая молча,

Владыка продолжал читать черты
лица неукротимого гасконца,
как будто перелистывал листы.
Ум, честь и благородство у питомца

седого де Тревиля – сверх похвал!
И есть следы от  мук  перенесённых…
«Пусть не секач, но… шустрый  поросёнок»! –
подумал кардинал и вдруг порвал

бумагу в клочья, к ужасу героя.
Тот мысленно изъял себя из строя
живых: «Я окончательно погиб»!
Не сделав унизительный прогиб,

гость голову  склонил  всё ж пред Владыкой,
но тут же снова принял бравый вид.
Иммунитет от слёз уже привит.
В душе не допуская мысли дикой,

что можно демонстрировать свой страх,
вымаливать  прощение  прилежно,
юнец решил, что надо бы, конечно,
идти на казнь с улыбкой на устах

и даже выдать что-то вроде рыка.
Но ужас парня чувствовал нутром
премудрый проницательный Владыка,
когда строчить стал что-то за столом.

«С каким, наверно, чувством неприязни
ко мне он подбирает способ казни!
Опробует на мне он свой талант»! –
подумал о прелате арестант.

С приподнятым задорно подбородком
стоял, качаясь с пятки на носок,
юнец, чьей жизни был исчерпан срок.
«Вот удружил Господь мне с самородком! –

так  герцог  в это время размышлял. –
Такой потенциал бы, как у парня,
энергии его и мыслей шквал
использовать давно пора ударно

в моих бы интересах. Был бы толк»!
При всём при этом герцог, старый волк,
с невероятным чувством облегченья
воспринял смерть миледи: «Ну, и  чем    я

из-за неё расстроен-то был так!?
Юнец пред нею – прям-таки, добряк!
Ряд преступлений и её злой гений,
цепь мутных недомолвок, подозрений,

мой вечный с этой фурией напряг –
и вдруг весь этот мрак прервался разом!
И больше я к себе таким заразам
не  дам  отныне доступ! На углях

сомнений я впредь ёрзать не намерен!
Ведь старость подкрадётся и ко мне.
И стал бы я бояться, старый мерин,
матёрую волчицу в глубине

души своей измотанной, усталой»…
Прелат на парня бросил  взор  прямой
и, сбросив  паука  с сутаны алой,
к гасконцу обратился: – Сударь мой!

  Я взял у вас сейчас  одну  бумагу –
  взамен же обеспечу вас другой.
  Само собою, к вашему же благу.
   И вот вам мой  подарок  дорогой.

Прелат подал гасконцу лист бумаги:
– Я только что вам выписал патент.
  Вписать осталось  имя  лишь бедняги,
  который заработал сей презент.

– Патент на лейтенантский чин! Однако,
  я милости такой не заслужил!
  Для вас я – провинившийся бедняга,
  тянувший службу из последних жил.

– Да нет же, сударь, скромничать не надо.
  Считайте, что провинность ваша снята.
  И если  устрашил  патент вас сей,
  честь наградить кого-то из друзей

  принадлежит, мой добрый сударь,   вам    же.
  В таком вот непростом своём реванше
  хочу сыграть я вашею судьбой.
  Мне в поле зренья дорог не любой

  сейчас плащ мушкетёрский голубой.
  Дав офицерский  чин  вам, от   души    я
  тем самым вдохновляю вас на бой,
  во имя государства.   Удружил    ли?

– Я не достоин чести сей ни до,
  ни после ваших щедрых комплиментов.
  Моим  друзьям  бы парочку патентов!
  В сравнении с друзьями, я никто!

– Да вписывайте вы, кого хотите,
  лишь помните, что дал его я вам.
Растроганный гасконец не без прыти
припал в аффекте к герцогским ногам:

– Да, монсеньор, друзья мои достойней!
– Не с той ли мушкетёрской вашей тройней,
  что ждёт вас терпеливо у дверей,
  хотите поделиться вы скорей?

  Вы, д'Артаньян, ужасно славный малый!
  За это  тоже  щедро я плачУ, –
прелат похлопал парня по плечу,
дивясь, что столь строптивый и упрямый

гасконец приручился столь легко,
при том, что масть его не полиняла.
Глубокой благодарностью влеком,
гость приложился к длани кардинала.

Прелат махнул рукой: пока, пока.
Спокойного счастливого  пути   вам,
и знаю, мол, куда – до кабака!
Знаком и с вашим винным нормативом.

В душе смакуя каждый комплимент,
услышанный от герцога в свой адрес,
прижавши к сердцу свёрнутый патент,
герой понёс нечаянную радость

друзьям, но только ногу лишь занёс
за дверь, как вдруг Владыка сморщил нос
и, что-то вспомнив, крикнул: – Подождите!
  Я вас представлю нашей Афродите.

  Помощницу  я новую завёл.
  Поскольку эта дама в нашей свите,
  предупреждаю сразу, не чините
  по отношенью к ней, свой произвол,

  и самообладанье сохраните
  вы при любом развитии событий…
   Рошфор! Пусть подойдёт сюда… она.
В миг паузы повисла тишина.

Потом Рошфор кивнул, мол, понял, ясно.
Юнец ждал продолженья безучастно.
Прикрыв лицо ладонью, монсеньор
тайком сквозь пальцы вперил в парня взор.

Юнец порхал на крыльях эйфории:
нельзя сказать, что просто он стоял.
Кому-то где-то двери отворили…
Граф послан явно  был не за Урал.

Явилась, вопреки всем проволочкам,
помощница,  улитке не родня,
и ангельским знакомым голосочком
нейтрально поздоровалась, входя.

У д'Артаньяна счастье или хлипко,
иль призрачно. Всегда одно из двух.
Исчезла, не прощаясь и не вдруг
с его лица блаженная улыбка.

Юнец закрыл и вновь открыл глаза,
но ничего пред ним не изменилось.
Пригрезятся, бывает, голоса
и не понять, что виделось, что снилось.

Юнец глаза зажмурил, вновь открыл.
Он средь любых  и лиц, и морд, и рыл,
средь просто баб и утончённых леди
узнает днём и  ночью  лик миледи.

Возможностями психики герой
не хвастался рекордными ни разу.
Труп не был для него той мишурой,
которой пренебречь он был обязан.

Так дальше жить юнцу невмоготу:
не выдержит его сердечный клапан.
Чтоб с трупом не торчать в одном ряду,
по стеночке сполз в обморок он   на   пол.

– Вставайте, д'Артаньян, вы не юнец!
  Вам двадцать полных лет! За вас мне стыдно! –
склонился, как заботливый отец,
над юношей прелат. – Хотите сытно

  поесть со мною? Будем мы считать,
  что в обморок вы впали с голодухи.
Владыка сам помог парнишке встать.
Юнец был честен: – Призраки и духи

  меня смущают регулярно так,
  что в мыслях сразу полный кавардак.
– Вы, верно, испугались Афродиты?
Гость глаз один скосил, и из орбиты

едва-едва не выскочил он прочь.
Гость признаки расстройства  нервов  подал:
какая Афродита, коль точь-в-точь
сама  миледи  скалится поодаль!?

Взор что-то подозрительно слащав.
А столько в нём  сочувствия  откуда?
Гасконец сделал вид, не оплошав,
что у него обычная простуда

и вообще на труп ему чихать.
И наплевать, что ведьма там лопочет!
Но вновь скосил он глаз невольно. Глядь,
а та уж рядом и ему платочек
протягивает свой (ему и мать
такой бы не нашла) – утри, мол, сопли.
Оказана бойцу большая честь,
но сделал протестующий он жест
и влез себе за пазуху.   Спасёт   ли

его от адских сил нательный крест?
А  чеснока  сколь съесть в один присест?
Молитв он заучил не меньше сотни,
а крест с молитвой – самый лучший тест

на происки ведьм  спорить с Божьей силой,
но что-то с этой ведьмой всё не так.
Покойнице положено быть синей.
И холод  тела – тоже не пустяк.

А эта – чересчур розовощёка!
И к  шее  ведь не выставишь упрёка,
как будто не рубил её палач!
Увидит всякий, даже и не врач,

что жизнь не покидала тело вовсе.
Сей облик  в нём хранила память лет
надёжно и подробно – он и   вновь   сей!
Но где ж на шее от   меча-то   след!?

Ох, как  хотел  ей снова дать по шее
гость, безоружный с головы до пят!
Кошмар недолго пробыл в апогее
и вдруг пошёл стремительно на спад.

На скромность кардинальского обеда
в тот час гасконцу было наплевать,
но ни на что не смог бы променять
счастливый гость застольную беседу.

Речам прелата он внимал умом,
а сердцем – проникался страстью к даме.
Потом они с набитыми уж ртами
совместно наслаждались каплуном –

застолье на троих с вином отменным.
Вторжение сил ада на сей раз,
по счастью, оказалось эфемерным.
От выпитого даже веселясь,

герой стал забывать свои кошмары.
Недавно  лишь он призывал сплошь кары
небесные на эту вот мадам,
но герцог всё расставил по местам,

и гость с отвисшей челюстью не сразу
её вновь подтянул – лишь по приказу.
Вина он с информацией хлебнул
и на мадам  по-новому  взглянул.

Общенье с двойником, как с неким клоном –
кошмар, что надо сдюжить в первый раз
с приемлемым для психики уроном.
На гостя положила дама глаз,

но герцог попросил её тотчас
покинуть стол: идите, мол, не тронем.
Подробности о новенькой в рассказ
Владыка внёс наедине с героем:

– Шарлотта с Афродитой жили врозь
  почти с рожденья – их же разлучили!
  Различия натур – вот ведь курьёз! –
  нисколечко меня не огорчили.

Но я б не свёл их вместе наобум.
Не чужда Афродите добродетель,
а у миледи… был… коварный ум.
Одна с другой не схожи.  Жаль, что третьей

  сестры, с чертами двух, не родилось.
  Сестра вторая здесь. Но, Боже правый!
  С друзьями вы внесли свой вклад кровавый,
  чтоб сёстры до конца остались врозь.

  По замыслу могла бы Афродита
  Шарлотту прикрывать бы всякий раз,
  снуя, где надо, для отвода глаз,
  в то время как незримая орбита

  Шарлотте позволяла бы вести
  дела все тайно, возникать внезапно.
  Смотрелась б Афродита импозантно,
  а руки её были бы чисты.

  Она бы и не   знала   зачастую,
  что за её спиною под шумок
  вершили б операции вчистую
  с  миледи   мы.   Вам было невдомёк

  то, что миледи    Франции    служила,
   пусть даже в рамках моего режима?
– Вы, монсиньор, прошу меня простить,
  о том нас не  спешили  известить.

– О том, что есть на свете Афродита,
  предупреждать не стал я    также   вас.
  Ещё не заслужили вы кредита
  доверия.  Я по числу гримас

  на вашем лике при её приходе
  свободно отследил всю гамму чувств,
  что человечьей свойственна природе.
  Ну а потом, по виду  крепкий,  вроде,

  вы  вообще  лишились всяких чувств.
  Из арсенала знахарских искусств
  я взял приёмчик шокотерапии
  и в ухо вам сказал: «Друзья пропили

  ваш плащ, а так же шпагу и коня».
  Очнулись, собутыльников кляня,
  вы тотчас и найти пытались шпагу.
  Была б она при вас, я дал бы тягу –

  настоль безумным выглядел ваш взор.
  Я понял: вашу трепетную душу
  брать я не должен долго на измор.
  Оживших мертвецов и сам я трушу.

  Ну, а на что способны вы теперь,
  после знакомства с нашей Афродитой?
– Я б ей в глаза сказал, не утерпел,
  что сердце, моё сердце, вновь разбито.

– Я так на вас  рассчитывал,  мой друг!
  Здоровья у вас  много  ли в остатке?
  Печалит ваш психический недуг,
  теперь ещё и  сердце  не в порядке.

  А виноват, выходит, граф Рошфор,
  успешно разыскавший Афродиту.
  Я знаю, вы с ним в   контрах   с давних пор,
  взаимно нелюбезны и сердиты.

  И что ж выходит!? – фыркнул кардинал. –
  Влияя на мозги вам и подбрюшье,
  посредством Афродиты мой конюший
  чуть-чуть вас, слабака, не доконал!

  Войдите, де Рошфор! Я вас хочу
  сам помирить навеки с д'Артаньяном,
  иначе вас  обоих  огорчу.
  А ну-ка налетайте ураганом

  взаимно друг на друга!  Чтоб без ран!
  Я вас призвал пойти на мировую!
    Ну,   обнимайте   графа, д'Артаньян!
  Целуйте  его, граф, я не ревную!

  Давайте-ка сердечней! Я слежу!
  Чтоб никаких воздушных поцелуев!
  Что вы, как трусы, у пчелиных ульев!?
  Лобзайте его, граф, как госпожу

  Рошфор. А вы, малыш – как Афродиту!
  Приветствуется даже эротизм!
   Создайте настроенье сибариту!
Соперники, забыв свой артистизм,

сошлись, но как-то вяло, неуклюже.
Поцеловались так, что Ришелье
махнул рукой: пусть  так  хоть, а не хуже.
Разгладились морщины на челе

у кардинала, но дворцовый опыт
его подвёл: прелат не уловил
со стороны целующихся шёпот
смертельных двух врагов. Две головы

соприкоснулись только для обмена
язвительными фразами в упор.
Бойцы спешили вырваться из плена
неискренних объятий, чтоб свой спор

за жизнь вести на поприще дуэли.
Не здесь. И не сейчас. Всему свой срок.
Наивность кардинала-пустомели
в расчёт сейчас не брали. (Дав зарок

с дуэлью не затягивать надолго,
юнец мог не дожить до бороды.)
С прелатом нет и быть не может торга,
а значит, дело чести – впереди.

– Рошфор, я отпускаю вас в надежде,
  что до меня дойдёт уж скоро слух,
  что д'Артаньяну вы не враг, как прежде,
   а истинный, открытый, добрый друг, –

шеф выглянул в окно. – Ну что за мода!
   Эй, кто-нибудь! Бездельникам у входа
   построже передайте от меня,
   чтоб шли и охраняли короля,

   а не моё пристанище под небом.
   Совсем забыли  службу  господа!
   Я должен в положении нелепом
   гонять их и на них же рапорта

   писать монарху сам за де Тревиля!
   Пока та тройка мне не предъявила
   за друга преждевременно свой счёт,
   хочу  отвлечь  отчаянных господ.

   Рошфор, верните  шпагу  д'Артаньяну!
    Он – ваш товарищ и... мой протеже…
И граф повиновался, ведь тирану
вслух слово поперёк не вставишь же!
                *         *         *
          (продолжение в http://www.stihi.ru/2018/05/14/6065)