Всё больше исчезая

“Чего ты воду глохчешь?!
Чайку-то выпить хочешь?”

Да, мам, плесни чайку,
послушай-ка хайку.

И не одно, а два,
всю книжку... “Всё слова...”

Смотри, вот сорок хокку
в «Кукареку»... “Невроку.”

Продам через «Сусеки»
“Ну, ладно, в кои веки.”

Так, мам, тебя же нет,
а ты даёшь совет.

И будто бы живая.
Стираясь... Исчезая...
Мамулька дорогая,
читай со мной, родная.

что жизнь, что смерть...
слишком уж много зим,
зим слишком много

долгий закат
за могильной оградой
плита с опиской

минус двадцать
дымы на закате
зажигаются золотом

с каждым авто
втягивает головку
придорожная черепаха

был бешеный снег...
теперь вытаптываем
санную колею

мамочка-мама
ощипывает у герани
сухие листочки

зима, ой, опять
мiръ тихий-тихий... Да нет!
Глохну маненько

мальчишечка
кричит что-то отцу
моим детским голосом

белый налив
уже как бы прозрачен
«Любит?..» «Не любит?»

и по дну то же:
волны солнечных бликов,
волны и тени волн

мама в могиле...
ночью в шкафу сорвалось
что-то её

сквозь сполохи снега
золотая снежинка креста

июньский рассвет—
зашёлся-закашлялся
старенький пидор

тополиный пух
лупят на совесть его
струи дождя

«К сожалению,
Бродский больше не пишет...»
Мы!!! Эпигоны

рубеж бытия:
был всем и вся, был им — и вот
ничто навсегда