Маадай-Кара. Песнь 2-я Часть 4

Алып к земле припал и встал,
В Тастаракая превращен.
Конь белогривый наземь пал,
И стал торбоком синим он.
И, спотыкаючись, побрел
С крутой горы в железный край.
И песню звонкую завел,
Запел бедняк Тастаракай.
Так он к аилу у реки
Спускался с песнею пока,
Обрадовались старики:
Узнали издали сынка.
Кара-Кула, каан больной,
От развеселой песни той
Взбешен, ругает без конца
Неугомонного певца:
«Жирнее нету молока,
Чем у собаки, говорят.
Хитрее, чем у бедняка,
Ума не сыщешь, говорят!

Тревожащий в болезни нас,
Орущий песни глупый Тас (42),
Дурнее сотни дураков,
Откуда он и кто таков?
Когда болею, силы нет —
Порядочные люди след
Ко мне забыли насовсем,
А этот горлодер зачем
Теперь идет в мою страну?
Ему я голову сверну!»
Ругаясь так, сказал жене:

«Ээй, не вызвать ли ко мне,
Живущего в твоей стране
Шамана с именем Тордоор?
Его всепроникающ взор.
Пусть покамлает у огня,
Глядишь, найдет причину мук,
Болезнь прогонит от меня,
Излечит тяжкий мой недуг...»

Бедняк на тощем скакуне,
Бедняк в заплатанном рванье
Подъехал, двери растворил,
Вошел в родительский аил,
Вокруг с улыбкой поглядел,
Прижал к груди отца и мать,
Прошел, в углу переднем сел,
Скрестивши ноги, отдыхать.
Отец испуган, изумлен,
Скрывая слезы, думал он:

«Опять вернулся ты, сынок...
Зачем, какая из дорог
Тебя обратно привела
В становище Кара-Кула?
Отрада старости моей,
Опора слабнущих костей,
Сынок единый, Когюдей,
Повалит с ног тебя злодей —
Кезер Кара-Кула каан,
Кровавоглазый великан...»
Взялась, скрывая слезы, мать
Сынка-алыпа угощать.
Конина свежая горой
В тепши дымится перед ним,
Суп жирный в чашке золотой
Исходит паром золотым.
Глазами, полными тоски,
Глядят на сына старики
И думают: «В последний раз
Сынок обедает у нас...»

Каан Кара-Кула с утра
Богатыря Кускун-Кара
На чернокрылом скакуне
Послал, сказав, чтобы в стране,
Где вечно властвует Эрлик,
Он отыскал в единый миг,
Поворошив утробы гор,
Шамана с именем Тордоор.
Когда вечерний пал туман,
Сквозь землю видящий шаман
Явился, бубен за спиной

Висел большой берестяной.
Дверь заперев, бревном припер,
Закрыл широкий дымоход,
Затем великий кам (43) Тордоор
Кружиться начал над огнем,
Одежды шелестят на нем,
А бубен бухает, как гром,
Вот, вспененный, раскрывши рот,
На помощь духов он зовет...

Тастаракай к земле припал,
И серой мышкой в тот же миг
В аил каана прибежал,
Сквозь щелку малую проник.
Он слышит, сидя в уголке,
Как на собачьем языке,
Как на коровьем языке
Тордоор и лает и ревет —
Беседу с духами ведет.
Но вот остановился он,
В поту, камланьем43 утомлен,
Так черный говорит шаман:

«Ээй, ээй, скажи, каан,
Когда ты разорял Алтай —
Маадай-Кара богатый край,
Осталось что-то или нет?»
Кара-Кула сказал в ответ:

«Там не осталось даже пня
Торчащего после меня.
Травинки малой ни одной
Я не оставил над землей.

Остались голые поля,
Пустая черная земля».
Вновь покамлал Тордоор шаман,
Сильней, чем прежде, утомлен:

«Стой-погоди, скажи, каан,—
Вторично спрашивает он,—
Кобылки серой быстрый след
Сумел прервать ты или нет?
Ты вкруг Алтая гнал ее,
Ты злобно проклинал ее,
Но скрылась в зарослях она,
Землей родною спасена.
Ты волчьей стае наказал
Кобылку эту разорвать,
Вороньей стае приказал
Глаза негодной проклевать.
Они пришли к тебе иль нет
Сказать, что кобылицы след
Навеки ими прерван был?»
«Нет, нет»,— каан проговорил.
И в третий раз шаман Тордоор
Мычал, кружился, лаял, выл,
Усталость замутила взор,
Он сел и так проговорил:

«На стойбище Маадай-Кара
Встал на крыло птенец орла.
Отцом была ему гора,
Береза матерью была.
Не сгинул не попавший в плен,
Упрятанный меж горных глыб,
Великий Когюдей-Мерген,
Могучий молодой алып.
За мать свою и за отца
Приехал мстить вам до конца.
Когда ты на охоте был,
Твою страну он посетил

И съел верблюда вожака,
Четырехлетнего самца,
Он съел подменного быка,
Сидел в аиле у отца.
У желтых лам он побывал
И о душе твоей узнал.
Его кровавая стрела
Сквозь брюхо круглое прошла
Небесной маралухи той,
В которой ящик золотой
Был возле печени укрыт.
Теперь алыпом он разбит.
Он двух перепелят поймал
И в кулаке могучем сжал.
Каан, отсюда твой недуг,
Исток болезни, корень мук.
Наверно, ты, Кара-Кула,
Наполнил с краем чашу зла.
Верни алыпу белый скот,
Освободи его народ,
Отдай ему отца и мать,
И помоги откочевать.
Потом, каан, найдем пути,
Чтоб Когюдея извести...»
Так говоря, Тордоор шаман
Все перечислил-рассказал.
И громко зарыдал каан,
Заголосил, запричитал.
Слеза каана, как стрела,
Сквозь землю черную прошла.
Каана злого горький крик
До глубины небес достиг.

А Когюдей — преображен,
Теперь в обличье новом он,
Где мышь была — вскочил медведь
И начал яростно реветь:

«Тордоор всезнающий, постой!
Сейчас тебя я вразумлю!
Тебя прибью, а бубен твой
На тридцать щепок разломлю!»
Так лапой двинул великан,
Что не успел вскочить шаман,
И очутился вмиг Тордоор
В глубоких внутренностях гор.
Вослед коварному ему
В подземную глухую тьму
Медведь швырнул огромный кол,
Шаманский бубен расколол.
Тордоору череп разломал.
Кол в море желтое упал,
Воткнулся в пуповину дна —
Взбурлила желтая волна,
Вскипела мутная вода
И испарилась без следа.

Торбок встряхнулся в этот миг
И темно-сивым стал конем,
Медведь встряхнулся, и возник
Алып в обличий своем.
Округлолунное его

Лицо в сиянье золотом,
Лик яркосолнечный его
Сверкает чистым серебром.
Чело его снегов светлей,
Нос, как горы хребет, прямой,
Два полукружия бровей

Сравнимы с бархатною тьмой.
Стан несгибаем у него,
Могучим создан Когюдей.
Сильней алыпа — никого
Под солнцем нету из людей.
Суставы каменно крепки,
Даны с рождения ему.
Не разогнуть его руки
В подлунном мире никому.
На пояснице, что крепка
И необъятно широка,—
Смогли бы, только доведись,
Полсотни табунов пастись.
Грудь, точно поле, широка.
Как мощный кедр — его рука.
Весь чистым золотом покрыт.
Блеск пуговиц глаза слепит.
Алыпа взгляд и грозный вид
Сто тысяч в бегство обратит.
Огнь богатырского лица!
Слов богатырских чистый гром!
Земля проваливается
Под богатырским сапогом!

Кара-Кула каан назад
Озлобленный свой бросил взгляд,
Кровавоглазый увидал :

У коновязи конь стоял,—
Стена зубов его — бела,
Литая грудь его — крута,
Блистает, огненно-светла,
Спина — от холки до хвоста.
А грива пышная, густа,
Как золотой поток, висит,
Сто прядей темного хвоста
Касаются его копыт.

Над легкой головой своей
Синь-облака средь бела дня
Стрижет он парою ушей,
Уздой наборною звеня.
Седло, нагрудник и узда
Прослужат долгие года.
Потник на нем белей, чем луг,
Который снегом занесло,
И держат шестьдесят подпруг
Златое крепкое седло.

Алып могучий Когюдей,
Защитник родины своей,
Глазами источая свет,
Сказал: «Привет, каан, привет!
Теперь тебя озолочу,
Ты столько лет кормил мой скот.
Тебе сполна я заплачу,
Берег ты долго мой народ.
Еще за мать и за отца
Вознагражу я храбреца.
Эй, выходи, злодей, на бой,
Хочу сразиться я с тобой!»
Взревел, как зверь, Кара-Кула,
Как будто острая стрела
В него попала. Вздрогнул он,
Огнем как будто опален.
Сказал: «Не больно ли ты смел?» —
И шубу толстую надел.
Сказал: «Нахален ты, сынок,
Отсюда не утащишь ног!»

Схватил огромный черный лук,
Сказал: «Моя страна вокруг!
Я море крови выпивал,
Твоей — не хватит на глоток.
Людишек толпами глотал,
Тебя — не хватит на зубок.
Побольше мяса нагуляй,
Тогда, негодник, приезжай».
Бранился долго так злодей.
Ему ответил Когюдей:

«Стреляя быстро, говорят,
Не станешь метким никогда.
Болтая много, говорят,
Не станешь умным, вот беда.
Проголодался? Хочешь есть?
Что ж, у меня в кармане есть
Немного сладкого мясца
Для храбреца и удальца —
Перепелиных два птенца».

И Когюдей птенцов достал
Вмиг из кармана своего
И на две части разорвал
Перепеленка одного,
Тут темно-серый конь упал,
Издох клыкастый, где стоял.
«Каан! Твой конь издох, ну что ж,
Я посмотрю, как ты помрешь!»
Бороться начали они
Под черным тополем в тени.
Сошлись они, как свет и тень,
Столкнулись, точно ночь и день,
Как горы, встали на дыбы
В порыве яростной борьбы.
Гремят железные поля,
Гудит железная земля,
Под ними рушатся леса,

Трещат над ними небеса.
Как два взъяренные быка,
Как грозовые облака,
Упорно борются семь дней
Кара-Кула и Когюдей,
Но пересилить-победить
Не удается никому —
И ночи солнца не затмить,
И свету не рассеять тьму.
Кара-Кула — отродье зла,
Чья совесть черною была,
Чугунною, во сто пудов,
Дубиною ударил он,
Железным, в семьдесят пудов,
Тут молотом ударил он.
И молот и дубина вмиг
Переломились пополам,
Но Когюдей-Мерген не сник,
Врага схватил покрепче сам,
Затем от почвы оторвал
И над собой его поднял.
Пытался завладеть своей
Душою черною злодей,
Но разорвал, хватая, сам
Перепеленка пополам.
И тут врага земли своей
Ударил оземь Когюдей.
Свет воссиял, пропала мгла,
Кара-Кула — отродье зла —
«О, горе! Горе!» —заревел,
Рев до Ульгеня (44) долетел.
Вскричал: «Мой бог!» Услышал крик,
Но не явился злой Эрлик.

От крика горы сотряслись,
Земли поверхность поднялась,

От рева поднебесья высь,
Расплескиваясь, сотряслась.
Народ подземный удручен,
От страха мечется во мгле.
Народ надзвездный удивлен —
Воитель славный на земле.
Родной земли простой народ —
Убогий, сирый, говорит:

«Мы вновь свободу обрели!
Кара-Кула каан убит!..»
Могучий Когюдей-Мерген
Выводит из железных стен,
Где жили, бедствуя, рабы,
Свой настрадавшийся народ,
Из-за железной городьбы
Он выпускает белый скот.
Батыров семьдесят к нему
Сошлись со всех концов земли (45).
Кезеров шестьдесят сквозь тьму
К алыпу славному пришли.
Такую старший речь ведет:
«Погиб злодей, остался скот.
Скажи нам, славный муж, куда
Девать огромные стада,
Как уголь, черного скота?
Земля им эта занята».
Так Когюдей-Мерген сказал,
Алып могучий отвечал:

«Плохой земли не может быть,
Плохим бывает человек.
Вы можете спокойно жить
У этих гор, у этих рек.
Коль зло пропало навсегда,
В реках очистится вода.
И в благодарность за труды
Земля дарует вам плоды.

Здесь будет пышный травостой —
Пасите свой, кааны, скот.
В достатке будет сухостой —
Селите, воины, народ.
Неисчислимые стада,
Как уголь, черного скота
Гоните вы отсюда прочь,
А вместе с ним — Эрлика дочь.
К отцу отправьте навсегда,
Когда погоните стада.
Такая подлая жена
Мужам Алтая не нужна.
Пусть отправляется во тьму».—
Сказал алып. И тут к нему,
Смеясь, жена Кара-Кула,
Раскачиваясь, подошла,
Запела, на ходу скрипят
Берестяные сапоги,
Как котелки, в ушах висят
Две медные ее серьги.
Кара-Таади произнесла:

«Ты победил Кара-Кула,
Как быть теперь? Что делать мне,
Его беспомощной жене?
Из мира, где не льется свет,
Пришла, живу я под луной.
Из-под земли, где солнца нет,
Я поднялась, как жить одной?
Привыкла к солнцу и луне,
В подземный мир не опущусь.
Привыкла к этой стороне,
К отцу теперь не возвращусь.
Я твой не убивала скот,
Я твой не мучила народ.
Все знают, стариков твоих,
Твоих родителей седых,

Рабами сделала не я.
Чиста, как снег, душа моя.
Я не творила людям зла,
Его творил Кара-Кула.
И все преступные дела
На совести Кара-Кула.
Хочу остаться я с тобой,
Хочу я жить среди людей,
Хочу я стать твоей женой,
Алып могучий Когюдей!»
Алып сурово ей сказал,
Колдунье черной приказал:

«От этих гор, от этих вод,
Как уголь черный, свой народ,
И черные свои стада
Гони немедленно туда,
Где их поганые поля,
Где их нечистая земля.
Ты — злее мужа своего,
Твоя душа черна, как ночь,
Подлее мужа своего,
Навеки убирайся прочь
В свою подземную страну!
Иначе голову сверну».
Необижавшаяся дочь
Эрлика — так оскорблена,
Неоскорблявшаяся дочь —
Так разобижена она,
Что в возмущенье говорит,
От злости, как змея, шипит:

«Не хочешь видеть ты меня?
Посмел обидеть ты меня?
Что ж, на любом пути твоем
Пихтовым лягу я бревном,
Густым валежником паду.
Я все равно тебя найду.

Не хочешь, будучи живым,
Под солнцем вместе жить со мной,
Я буду с духом жить твоим
Под семислойною землей.
Я все равно тебя найду
И в мир безлунный уведу.
Тогда посмотрим, кто умней.
Твой конь бессмертен или нет?
Тогда посмотрим, кто сильней.
Ты сам бессмертен или нет?»
И, превратив свой скот в песок,
Она сгребла его в мешок.
И, превративши в горсть углей,
В карман упрятала людей.
Так в путь-дорогу собралась
И на прощанье поклялась:

«Знай, не пройдет и семи дней,
Как будешь ты в стране моей,
Примчишься сам и сдашься в плен,
Могучий Когюдей-Мерген!»
Сказавши так, как ночь черна,
Под землю прыгнула она,
И долгий шум и тяжкий гул
В глуби подземной утонул.

Тут славный воин Когюдей
Сказал отцу Маадай-Кара:
«В пределы родины своей
Нам кочевать пришла пора.
В сереброкаменный Алтай,
Где травы летние густы,
В благословенный мирный край,

Где горы вечно золоты.
Теперь — синей и чище бег
Родных семидесяти рек.
Обильней прежнего — трава,
Яснее — неба синева.
Туда гоните белый скот,
Где самый пышный травостой.
И расселяйте там народ,
Где есть в достатке сухостой,—
Так говорил могучий сын,—
Кочуйте в мирные края.
Вперед отправлюсь я один,
Родной земли достигну я,
Построив юрту, буду ждать
У очага тебя и мать».
Сел на коня алып верхом,
И золотую шапку снял,
И оглянулся он кругом,
Народу весело сказал:

«Неволи кончились года,
Кочуйте, вольные, туда,
Откуда вас пригнал каан,
В страну — прекраснее всех стран,
В страну, которая одна,
Поскольку родина она».
Богатой шапкой помахал,
В края Алтая поскакал.
Как вновь родившийся народ —
Освободившийся народ,
Похоже, в темных небесах
Луна взошла — возликовал,
Или в бессолнечных краях
Явилось солнце — весел стал.
И сами двинулись стада
К обильным пастбищам родным,
Отары потекли туда,

И табуны, как белый дым.
И люди двинулись туда,
Где ждал их долгие года
Благословенный отчий край —
Сереброкаменный Алтай.


*

42 Тас — то же, что и Тастаракай, лысый.

43 Кам, камланье — шаман, шаманить.

44 Ульген — в шаманистском пантеоне: верховный бог.

45 Батыров семьдесят к нему сошлись со всех концов земли — имеются в виду те, которых прежде полонил Маадай-Кара