Эмилия и Адель- женщины Климта

 
  Бесценная находка...
  Эмилия и Адель-женщины Г.Климта.
 
Резо очень обрадовался моему появлению. Меня ждал сюрприз, который он раскопал
 случайно в доме бабушки, когда убирался там. Разбирая в шкафу какие- то вещи, журналы, книги,- случайно среди них обнаружил её дневник. На нём было написано- «Моему правнуку, когда он вырастет…» - это был дневник моей прабабушки Эмилии.
Он был перевязан розовой атласной лентой и сушёные маргаритки украшали обложку.
Резо без меня не открывал его и мы, удобно расположившись, стали его читать вместе, так как секретов у меня от него не было, а я был счастлив этой находке.
 
   Значит, пришло время всё узнать… Надо же, кто - то меня явно ведёт,- подумал я. У меня было предчувствие, что я стою на пороге открытия…
Прабабушка писала о своей жизни, и главное, о своём любовном романе длиною в жизнь, о любви. Казалось, что полюбила она его раньше, чем встретила... И вообще, просто была рождена для этой любви.
Она описала их встречу в детстве, когда увидела его впервые и сразу влюбилась, двадцать семь лет она была рядом с ним до последнего часа… Читая, я удивлялся какой - то целостности своей прабабушки, её уму и тонкости, её силе чувств. Всё, что я узнал из дневника - меня очень тронуло. Столько лет я и не подозревал, какие семейные драмы происходили в нашем роду. Она очень откровенно писала обо всём, что уже говорило о её независимом характере, открытости, смелости. Видимо, бумага выдерживает всё... и ей можно доверять своё сокровенное. Не боясь ничего, всё анализируя и выстраивая стратегию и тактику своего поведения, она добивалась только одного - быть рядом с любимым.
Его величество случай привёл её в его мастерскую… Отец - фабрикант по производству курительных трубок – Герман Флёге, не жалел денег на своих трёх дочерей и сам привёл Эмилию в мастерскую известного мастера по её просьбе заниматься рисованием. У девочки были способности к рисованию, а главное,- огромное желание быть рядом с ним… с первой минуты когда она его увидела впервые... это была судьба.
 Если учиться такому ремеслу - то уж у самого хорошего, знаменитого преподавателя… - решил отец.
Ей было четырнадцать лет. Его мать на первых уроках присутствовала, так как
боялась - как бы чего не случилось, ведь она своего сына хорошо знала,… но сына эта девочка не интересовала, и она успокоилась.
 Эмили шесть лет посещала его мастерскую. Он принял её для обучения и она стала подмастерьем в его мастерской - убиралась, мыла окна, чтобы свет был хороший в доме, стирала пыль с подрамников, заваривала чай и варила кофе. Часто мыла кисти и протирала тщательно, чтобы они были чистыми для маэстро, после того, как он заканчивал работу, очищала палитру, готовила масло для живописи по старинным рецептам, как он учил. Делала всё, чтобы оно стало мягче и светлее, это главное. Наливала в специальные корытца и ставила на солнце на окна, где оно постепенно высветлялось, потом пропускала через мягкую ткань в воронки и сливала в бутылки.
 Иногда, когда было много снега зимой, она бежала на улицу, набирала в вёдра и жбаны снег, наливала масла растительного и очищала, отстаивая и переливая, следя за процессом. Этими рецептами пользовались древние мастера живописи. Это был рецепт от Рембрандта. Порой, она растирала различные минералы, которые он использовал для написания фона или одежды. Она освоила «кухню» художника и могла быть ему полезной в любую минуту. Он к ней привык, как привыкают к зубной щётке, к своей чашке, к своей вещи. Держалась она скромно, не лезла на глаза лишний раз, больше молчала и наблюдала жизнь, которую должна была принять без осуждения, как бесценный дар, как школу жизни.
  Иногда он приносил ей какой- нибудь фрукт - грушу, к примеру, и спрашивал её - на что или на кого она похожа? Когда она отвечала, что груша похожа на грушу... Он качал головой и заставлял видеть что - нибудь другое.
"- Нет- нет, смотри хорошенько…  Смотри внимательней, Эми…, включай фантазию...
Вот посмотри,... это не просто груша, это настоящая прекрасная женщина…! Представь только,... видишь её формы? Какие линии! Тут бёдра… Он рисовал несколькими штрихами грушу, а потом несколькими линиями, чаще всего треугольником, выявлял женскую природу в ней…
- Понимай, как обобщение, постарайся видеть что - либо другое в обычных вещах, чего не видят другие… И так в каждом предмете… Только так можно стать художником… ищи образ...
Переверни грушу, что ты видишь? Человек с большими мышцами, атлет…  положи грушу на бок…- ну, а теперь? Думай! Это могут быть и горы, и долины, и лежащий бизон, и тело отдыхающей женщины… всё зависит от тебя..."
Или просил подойти к окну в свободную минуту и указывая на тонкий месяц за окном спрашивал:
- Скажи, что ты видишь на небе? Она, понимая, что он хочет слышать от неё что- то необычное о том, что она видит на небе, а метафору… метаморфозу…  и шла по этому пути. Она видела уже не просто красивый яркий месяц, а - то дольку дыни, то золотую ладью, плывущую по небу, то серп, то прекрасную брошь, то бровь восточной красавицы... Так иногда он давал ей какую - нибудь художественную задачу и радовался, когда она справлялась с ней. Он начинал её замечать, когда её интерпретации были удачны и частенько хвалил, отмечая про себя, что ученица – то его, совсем не глупа,… да, совсем, хотя могла бы заниматься рисованием более усердно. Он вечно был недоволен.
- Наблюдай, меняй своё отношение к предметам... и человеку. Каждый человек -  космос, планета, бесконечность… Постарайся его познать… войти в их мир… увидеть всё по - другому… главное глазами не увидеть, смотри душой, слушай сердцем… Есть ещё разные символы - вот, к примеру микенская спираль - символ бесконечности мира, вселенной, человека, и любви, конечно... Всего, о чём ты захочешь сказать в своей работе.
Она всё запоминала, каждый мазок на его картине- знала из чего он вырос, как зарождался, о чём он думал и о чём разговаривал в эту минуту, как сверкали его зеленоватые глаза...  Двери мастерской почти не закрывались, в ней постоянно толпился народ.
Особенно много было женщин разного социального положения - как из самых богатых еврейских семей, так как каждая уважающая себя еврейская женщина Вены из состоятельной семьи считала своим долгом сделать портрет у знаменитого художника, отметиться на его полотне. Плюс - сюда всегда примешивалась любовная интрига, а как же без любви?Это была уже игра для взрослых...  Так тропинка  сюда была проложена и для самых доступных женщин лёгкого поведения. Он их называл – «цветками» или «бабочками» …  Их постоянно подкармливал, угощал вином, забирал их с улиц длинных, худых- «селёдок», как их она называла про себя, вечно голодных "бабочек", так как сама была упитанной девушкой, или они сами частенько заходили попозировать, заглянуть "на кофе", как они называли своё вторжение. Всегда смеялись, хохотали, шутили, часто вели себя вульгарно, никого и ничего не стесняясь. Он с ними был ласков. С них он без проблем делал самые эротичные, откровенные зарисовки, писал этюды, долго не упрашивая красотку встать в какую - нибудь эротичную позу… Ей это было в удовольствие, чего не могла себе позволить дама высшего света…, хотя... некоторые позволяли...
Даже устраивали соревнования на откровенные ракурсы между собой. Это Эмилию шокировало и она еле сдерживала себя и  всё переносила молча.
-  Ну - ка, покажи свой тюльпанчик, - говорил он девушке, и она охотно принимала
откровенную позу, не задумываясь. Или: -  Покажи, раскрой свой драгоценный цветок- ирис! Какой он красивый, сейчас его нарисуем…».
Кто - то из них так и засыпал в откровенной позе, приняв прилично горячительного.
Он их всё время хвалил : - Ох, какая красота! Это нужно запечатлеть обязательно
для мира! Не пропадать же такой красоте! А потом,…. потом можно и всё остальное…
 Они только были рады продолжению, ведь он хорошо платил. Ей казалось иногда, что он сумасшедший, помешан на женщинах и она готова была его убить за это...
 Она еле сдерживала слёзы. Он ничего не замечал. У него был культ женщины. Мужчина им отодвигался на второй план и даже дальше. В его картинах им не было места, как недостойным среди женского великолепия.  В лучшем случае их использовал как фон, с затемнением и без подчёркивания его черт и природы. Или им отводилась мифологическая роль в виде - золотого дождя, проникающего в лоно прелестницы Данаи, красавца быка, пучеглазой рыбы или… отрубленной головы… в руках Юдифи… Везде царила только она – Её Величество Женщина, её природная эротическая красота, бесконечная сексуальность, возведённая им на пьедестал, щекотала нервы и вызывала бурю негодований и недовольств ханжей со стороны общества, обвиняющих его в излишествах.
 С ней он засыпал и просыпался… Он всё время рисовал обнажённых, делал наброски, работал над портретами и фигурами, очень тщательно выписывал детали, словно вживляя краску в ткань картины. Часто приходил в ярость, злился на себя, когда ему что - то не нравилось в работе, и  не получалось. Бил себя по рукам плёткой и приговаривал: - Бездарность! Я бездарь! Бездарь! Мне руки надо отрезать… Она часто это слышала за всю жизнь от него и очень пугалась. "Пусть лучше эти женщины будут рядом, лишь бы он был здоров..."- думала она, принимая его таким, какой он есть.
 Ювелирное искусство, которое он усвоил от отца гравёра и ювелира, тоже играло
в его творчестве не последнюю роль. Эмилия была рядом всегда, когда он рисовал и делал наброски, и всё видела, что происходило на её глазах. Она наблюдала метаморфозу, которая с ним происходила,- а он ничего не видел и не слышал, не помнил… когда писал или рисовал, так как был настолько увлечён только своей натурой… и никакие силы не могли на него повлиять, отвлечь от работы.
    И ещё эта Юдифь... для которой позировала эта жеманная Адель...
Он писал её, хотя это не афишировалось. Он говорил, что начал писать её в
Венеции, якобы  как жену одного венецианского богача, но она видела и другое… 
Адель приходила в мастерскую, как к себе домой  и делала всё, что ей хотелось.
Эми наблюдала отвратительную сцену, которая потом годами стояла у неё перед глазами...
Адель разлеглась на кушетке, как всегда закурила сигарету, и весь сеанс, пока он писал, соблазняла его, оголяя нижнюю часть тела, откинув полу платья, словно приглашая его насладиться ею …
А верх – губы, шею, грудь плечи плавно поглаживала рукой … Он немел, руки его что - то постоянно перебирали, теребили, мяли тряпки, одежду… глаза мутнели, его немного поколачивало, он превращался в какого - то зверя... хватался то за одну краску, то за другую,потом вытирал в спешке кисть у себя подмышкой о пиджак или рубашку, которая была до пола… и находил другую краску, необходимую ему… Он спешил, боялся что - то упустить… -  главное передать состояние… 
Она соблазнительно поддевала его ногой, дотрагиваясь и играя пальчиками ног,
потянулась до его паха и гениталий,... плотоядно поглядывая на него... Уже невозможно было сдерживать свою страсть, зверь в нём окончательно проснулся и он накинулся на неё, как на жертву… 
 Свет никогда не тушили, наоборот, зажигали дополнительно свечи, когда он писал… Он овладевал ею с широко открытыми глазами, ловил каждое движение, каждый вдох, судорогу тела, полузакрытые глаза, полуоткрытый рот,... всё что давало ему возможность проникнуть в её чувства и переживания, понять – что она чувствует в момент соития, что происходит с ней в экстаз! Переживание физического блаженства героиней его картины вызовет потом бурю негодования. Недовольная публика будет роптать:
 - И это "Юдифь"? Где героический пафос Юдифи? Она ведь убивает врага! Позор художнику! …Но весь героический ореол тонет в бесконечном откровенном эротизме, в чувственности. Здесь просто женщина - победитель в высшем смысле этого слова и орнаментальность одежды тоже говорит об этом.
А он заметил всё, что ему нужно, вскочил и даже не застегнув штаны, продолжил писать… в спущенных штанах, боясь упустить что - то самое главное.
 Она всё ещё плыла в удовольствии и блаженстве, а он писал и писал, боясь не успеть, что - то забыть, потерять.
Вот последний мазок - зуб один светится ониксом – блик положить, не забыть... вздох, стон… вот и всё… Так он работал. Так он писал Адель... Сколько потом было скандалов, обвинений в излишнем эротизме, пошлости и сексуальности...
Он уже привык к этому. Ответ и своё отношение к такой притворно взыскательной
публике он дал ещё в работе «Nuda Veritas» («Обнаженная истина».)
 В ней он изобразил абсолютно голую женщину откровенно демонстрирующую
свои "прелести" без стеснения, держащая в руке зеркало Истины. Этим полотном он просто шокировал публику. На широкой раме, оформляющей и дополняющей полотно, нанёс надпись, как наносил и на многие свои работы. Цитата Фридриха  Шиллера, немецкого поэта, гласит: « Твои дела и твоё искусство не могут нравиться всем: делай то, что считаешь правильным, для блага немногих. Нравиться слишком многим -  плохо.» Он это берёт за правило отношений с публикой, не стремясь никому угодить, ведь публика всегда всем недовольна.
 По библейскому закону, Эмилия его не судила… помня заповедь- «Не суди и…» он всегда у неё был прав.
 Портрет наделал много шума, его обвиняли в безнравственности, ругали критики и
 все, кто хотел, обвиняли в чрезмерном эротизме, порнографии и прочем, а он
только посмеивался…  «Мои картины останутся на века, а ваша возня никому не
интересна будет, вас даже не вспомнят» - говорил он.
 Ему больше были по душе слова художника мексиканца Давида Альфаро Сикейроса,
 который говорил:-  «Злобный вой моих противников мне дороже похвал. Значит, я – на верном пути!» Надо доверять себе и не предавать себя- в этом он был твёрдо уверен. Эми в мастерской никто не стеснялся или просто не замечал, каждый знал
своё место и вёл себя соответственно этому правилу.
Она тихонько наблюдала, как он словами, разговорами совершенно невинно так
заводил женщин в дебри собственного Я, разводил костёр чувств, обсыпая
комплиментами, смущая их, затягивая в разговор о красоте тела и наслаждениях,
которые ещё предстоит им  испытать, разумеется, - не без его участия, ведя провоцирующие разговоры об Эросе, о сексуальных играх и прочем, очень тонко подводил к тому, что они уже готовы были раствориться в нём без остатка… И никто уже не помнил о положении, которое они занимали в обществе и как это общество посмотрит на них в этой ситуации их уже не волновали, все сдерживающие факторы, сомнительные традиции уходили куда- то, исчезали сами собой...так он подводил их к черте вседозволенности... Это была игра- провокация, которую он вёл очень умело. Когда наступал ответственный кульминационный момент, когда он должен был превращаться в «кентавра», по его «мифологии» и скакать по маковым полям любви без оглядки, весь отдаваясь без остатка своей повелительнице, овладевая её величеством  женщиной…
 Предварительно он отправлял Эмилию за занавеску, чтобы она не мешала… или она сама уходила, чувствуя, что вот - вот свершится совокупление… Губы её были все искусаны, так она терпела его игрища... А это ей видеть было больно, почему - то, хотя она никогда ему ничего не говорила. Он обладал немыслимой харизмой и был очень сексуален. Женщина не могла устоять перед его чарами… и отдавалась… Она его не обвиняла, этого желали и добивались женщины сами. Женщины сами искали встречи с ним, преследуя его повсюду и было неважно - бедная она или самая богатая, как Адель Блох -Бауэр- жена «сахарного короля», которую он называл «сахарок» в постели, намекая на её сладостные ласки с одной стороны и принадлежность к мужу, «сахарному королю» -с другой.
 Хотя он не обладал явной красотой кинозвезды и особой привлекательностью - при всём этом он был неотразим. О нём ходили слухи, что у него почти сорок внебрачных детей… Он не считал… Он никогда не был женат и считал живопись своей женой и любовницей.
Лишь однажды он влюбился и сделал предложение восемнадцатилетней Альме Шиндлер, которая довела его до накала, он считал её воплощением нового искусства, женщиной его мечты... Потом она сбежала от него в Венецию с матерью, он поехал за ней, преследовал её там, посылал свои рисунки с её изображением бумажными голубями в её венецианское окно...
Сделал предложение, купил дорогое свадебное платье, но получил решительный
отказ. Её –«нет» отрезвило его. Так он и не добился этой красавицы. Со злости изрезал ножницами дорогое платье, стоившее состояние, и уехал в Вену…
 Альма Шиндлер свела с ума своей красотой многих великих людей - композитора Густава Малера, который стал её мужем, Густава Климта -...он много её рисовал, художника - экспрессиониста Оскара Кокошку, композитора и дирижера Арнольда Шенберга, молодого архитектора Вальтера Гропиуса и многих других великих и не очень.
Альма, по собственному её признанию, никогда не могла устоять перед гениями...
А Климта в его жизни всё устраивало и он не собирался ничего менять.   
Его бесконечный магнетизм притягивал к нему женщин разных возрастов - зрелых
роскошных прелестниц, дам высшего света, искушённых в любви и юных невинных
дев, не знающих почти ничего о любви… разве что из романов, прочитанных
украдкой, но таких притягательных в своей невинности... Особенно она недолюбливала эту Адель... Блох - Бауэр- «ленивую богатую кошку», изнеженную и самодовольную, вальяжную избалованную куклу с мундштуком во рту... Она курила как паровоз, почти не вынимала мундштук изо рта. Когда приходила в мастерскую, то ложилась на кушетку «Крыло Ангела», лежала и курила без конца, закинув элегантно ноги вверх и стряхивая пепел сигареты прямо на пол и чуть не прожгла его своими сигаретами. Вечно страдающая от всего, так как всё было не так... Она гонялась за новыми впечатлениями, а если не находила этого, всё это выливалось в истерики и скандалы. Постоянно страдающая мигренью, с заломанными руками и жалобами на бесконечную головную боль…
Ужасно нежная, капризная, но с одухотворённым лицом, она требовала постоянного и бесконечного внимания окружающих к своей персоне, хотела, чтобы все были её рабами... и не меньше.
 Она считалась одной из красивейших женщин Вены, но этого было недостаточно,
чтобы превращать всех в своих рабов. Хотя многие мужчины мечтали об этом... И Эмилии она не нравилась. Адель до знакомства с ним, интересовалась им у всех своих подруг, так как много слышала о нём всякого... И однажды у одной знакомой на вечере в салоне случайно с ним познакомилась.
Их потянуло друг к другу, он предложил ей попозировать ему, она кокетливо согласилась и обещала зайти в мастерскую, чтобы посмотреть его работы - так завязался роман. Она смело вступила на тропу любви, без оглядки на мужа, на общество, на близких и далёких. Главное это то, что она сама думала по этому
поводу, а пересуды её не волновали. У неё было слишком много денег, чтобы заткнуть рот любому. Она ждала от любви какую -то несбыточную сказку. Вся Вена гудела об их романе, только ленивый не говорил об этом.
 Это был роман, который не вмещался ни в какие рамки общепринятой морали, ведь
 Адель была роковой женщиной. Многие были влюблены в неё и увлечены ею. Столько было вызова всем, столько насмешки и даже презрения к окружающим демонстрировала она таким поведением, что одних это коробило, других удивляло, третьих раздражало. Бывшие  его пассии всегда находили какие - нибудь неприятные моменты в этой связи, недостатки внешности соперницы сразу выступали на первый план и особенно в характере и поведении Адели. Недостатки соперницы становились крупнее, заметнее, если их разглядывать под определённым углом зрения. Хотя, осуждающие её, не очень выступали открыто,- деньги, богатство делали своё дело : закрывали многие рты. Казалось, она ничего не боялась, ей надоела пресная жизнь, и она искала приключений, позволила себе многое, …а муж с увесистыми рогами искал выход из положения и готов был убить свою Адельку, не находя себе места. Развестись он не мог - это не принято было в их кругах, у евреев - особенно, адюльтер, - да, можно,сколько угодно, но без вызова, не раскрывая все карты… Это всего лишь игра, негласно разрешенная, щекочущая всем немного нервы и самолюбие, в которую многие играют и всё проходит постепенно. Убить?- тоже не выход, слишком низко и недостойно для такого «сахарного короля»… и он придумал казнь… близостью, как делали индейцы, привязывая влюблённых близко друг к другу, вскоре они начинали ненавидеть друг друга. Они так быстрее надоедят и расстанутся. Чтобы отвести подозрение и ослабить их влечение друг к другу, он решил заказать у Климта портрет жены, да не просто, а шедевр, который должен остаться на века. Это было непременное условие - прославить его имя на века через портрет жены - Адели Блох-Бауэр. «Если Климта называли Австрийский Леонардо, то должна быть и Австрийская Мона Лиза.
 Это будет портрет его жены, который прославит в веках его фамилию!» -решил Фердинанд. Но это будет и ловушка для них… Он пригласил Климта к себе на обед.
Ставя в известность жену о предстоящем обеде и визите Климта, он заметил, как она слегка покраснела. Но сделал вид, что ничего не заметил.
Густав понимал, что будет разговор идти о картине и прихватил сразу с собой раму, он всегда так делал. Раму изготавливал его брат. В его семье трое мальчиков стали художниками.
Во время обеда муж Адели изложил своё желание. Густав должен был по договору сделать множество подробных рисунков, эскизов, не менее ста и только потом, после одобрения мужа Фердинанда, приступить к написанию её портрета, непременно в одежде. Для этого портрета он купил жене потрясающе дорогое и красивое колье с
бриллиантами, подчёркивая этим своё богатство и любовь одновременно.
   Лицо должно быть выше всех похвал, незабываемое, оставляющее желание смотреть постоянно на этот шедевр. Цена договора о написании картины была баснословная и Климт подписал договор не раздумывая.
 Портрет он писал долгих, томительных четыре года. Она часто болела, требовала от него непрерывных "жертвоприношений" разного рода, к которым он не был готов, требовала пуританской верности ей, пытаясь связать его по рукам и ногам, лишить его самого дорогого- свободы, с которой он и не думал расставаться ни за что! Это только раздражало его, начинало бесить. Она требовала бесконечных новых проявлений любви, изобретательности… каждую минуту, желала, чтобы её развлекали любовью... желала праздника.
А ему всё становилось в тягость, и казалось, что всё слишком затянулось, и уже
раздражало его всё сильнее с каждым днём, превращаясь в муку... Всё, что так нравилось и привлекало его в ней на стадии знакомства, влюблённости и в разгар их романа, все её милые женские штучки, игры в любовь, капризы, сцены ревности и истерики, бесконечные непредсказуемые желания -скоро стали угнетать его,
раздражать. Ему уже хотелось бежать от неё…на все четыре стороны.
Он пресытился ею сполна. Фердинанд ликовал. Он добился своего…. Это радовало и Эмилию. В большом количестве Адель была противопоказана ему, он это понимал, так как сама жизнь диктовала ему совсем иной темп и набор забот, его творческих устремлений и реализаций, своё иное расписание. Быстро менялся её темп. Перешагнув эту ситуацию, он давно уже шёл по другой дороге любви, ища новых отношений, ощущений и желаний, пристально вглядываясь в будущее, которое манило и сулило ему создание новых творческих взлётов и парений. Ему нужна постоянная новизна, чтобы творить, новая Муза...
 Без этого он задыхался, вся эта любовная эпопея душила его. Он не мог писать картины, рисовать, создавать своё неповторимое, творить - так как не было источника вдохновения, он иссяк....
 Она этого не замечала и знать не хотела, скорее она выступала как собственница в этой ситуации. К этому сроку вся их любовная ситуация была исчерпана и тихо сошла на нет, оставив после себя царские развалины: шедевр – «Золотую Адель», о чём и мечтал её муж, ну и кучу воспоминаний, ... приятных и не очень, смотря для кого. Это был безусловный шедевр, не оставляющий никого равнодушным." Адель" - это была одна из вершин эротизма в его творчестве и его имя всегда было на слуху, рождалось много сплетен,... но любая модель Климта выглядит так эротично, что подозрения рождаются сами собой.
Хотя шлейф их отношений ещё тянулся всполохами в течение четырнадцати лет, она
не желала его терять, но это было уже не пламя любви, а пепелище остывающих
отношений, жалкие крохи незабываемого бывшего счастья, напоминающие скорее
приступы болезни, чем роковую любовь. Жене Фердинанд так никогда и не сказал, что знал о романе жены с Климтом. Это было для него слишком унизительно.   
 
*   Г.Климт картина " Юдифь"