Лист нетронутой бумаги... посвящается Ершову...

Лист нетронутый бумаги,

Ты – обожествлён!

Нарисован ромб искусно,

Боязливо обведён:

Не вспугнуть Пегаса! Белым

Вихрем скачет, скачет он.

По промокшему ль асфальту,

По зелёным ли лугам,

Рассекает ли копытом

Облаков кудрявых ложа,

Поэтического царства

Осязаемую ткань.

И надежда не иссякнет.

Штрих на штрих клади, болван! –

Ромба правильного грани,

Медитации восточной

Восхитительный обман.

И с размаху, бесшабашно,

Наугад и вкривь, и вкось,

Свет вечерний наливает

(наполняя смыслом строчки)

В рюмку сердца чью-то кровь!

Поэтическую бровь

Повело в дикарском танце,

(захрапела сном жена)

Слух прощает струны храпа:

Быть в экстазе – хорошо!

Сводит губы, а рукою

Правит смелое перо…

Да встревоженные мысли

Мозг поэта теребят

О его предназначенье

(ноздри жёнины трубят):

«Стол опорный, круг спасенья

В жизни мелочной возне!

Задыши, согрей дыханьем,

Растворись ожогом винным,

В остывающей душе!

Миг неп;нятым скитаться!

Дай, насытится полётом!» –

Начинает, вдруг, казаться,

Сзади вырастает что-то

И бессильна тяжесть тела, –

«Ну, Ньютоша, будь здоров!» –

Потолок испачкал пылью

Пару задранных штанов…

В перевёрнутом сознанье:

«Я летаю, птицелов?!»

В распоясанном молчанье

Слышен звон колоколов.

Сверху иначе глядится,

В блюдца сделались глаза:

«Боже правый! Не годится,

Жизнь такая не нужна!..»

Кружевное одеяло

Перекрыло жёнин нос,

Согнуты две новых спицы:

Шерсть вязальную даёшь!

Крысы рыщут в ожиданье

Долгожданного куска;

На столах злословят черти

О поэтах и поверьях,

Трут вспотевшие бока,

Но – бумаги лист боятся:

Белое не тронь, беда!

И глотают, в бесьей жажде

Стихотворьем поживиться, –

Влагу чахлого цветка.

Да! от светопреставленья –

Хлоп! – зажмурились глаза:

Ромб несложный, вот – явленье! –

Разжирел до одуренья,

А бумага – бесконечность –

Лошадь-птицу прижила:

В пашне ромба великана

Конь крылатый пост блюдёт,

Жеребцом огромным ржёт

И, горя нездешним взглядом,

Шелестя двумя крылами, –

Строчки серые пасёт!

«Разыгрался лучезарный,

(Но – храпит, храпит жена)

Окрылитель, покорённый

Нижней частью живота!

Дух направит – на творенья,

Пусть храпит себе жена!

Стены, вдруг, зашевелились,

Чувства смерчем закружились,

Мысль поэта теребя:

«Улететь! Как жил доселе?!

Помаши рукой, жена.

Унизительна возня

И мечты о совершённом

В прошлой жизни, до меня...

Слушай, брат Пега-а-а-ас!…» – Ударом

Встретил стол зубов ряды,

По щеке, давно небритой,

Покатились две слезы…

Ромб, оживший на мгновенье,

В белой плоскости листа, –

Улыбнулся краем рта:

Не написано ни строчки!

За окном две ярких точки,

Чьи-то грустные глаза…

ЛОШАДЬ!