Все, что вокруг

Ты смотришь в окно, а там сад, в нем ромашки и лопухи,
Там старший твой ходит с задумчивым видом вокруг сохи,
Там воткнут в пенек топор, на веревке висит белье,
Ты смотришь на это, ты чувствуешь – все, что вокруг – твое.

На лавке под яблоней старый твой батя, седой, как лунь,
И в кружке его настоялся, взошел, раздобрел июнь,
Внезапно ты слышишь гул, да такой, что берет озноб,
И батя глядит на небо, и старчески морщит лоб.

Вот гул превращается в рев, который не перекричать,
И небо твое пожирает железная саранча,
Идёт саранча, не меняя ни строя, ни высоты,
Так нагло, так быстро, так низко - ты видишь на крыльях кресты.

И вот ты берешь винтовку и кирзовые сапоги,
Оркестр на вокзале нестройно играет прощальный гимн,
Ты пристально смотришь на запад, где лютая тьма встаёт.
И поезд идёт в эту темень, а все, что вокруг - твое.

За все, что вокруг и твое - ты чуть позже пойдешь под танк,
Со связкой гранат, с безотчетным скрежещущим "мать твою так",
В санбате вольют в тебя водку и вставят дощечку в рот:
Ты выдержишь, выживешь, справишься, встанешь - и снова фронт.

Ты многих потом и не вспомнишь - ни лиц, ни имён, ни мест,
Но будет стоять перед взором изрытый, дымящийся Брест,
И угол в землянке, в котором комбат, опуская взгляд,
Тебе говорит, что твой старший погиб, отстояв Ленинград.

Но будет и день - ты увидишь, как красное знамя несут на Рейхстаг.
И ты подойдёшь, постоишь, и штыком нацарапаешь: "мать твою так".

Потом ты вернёшься к сгоревшему дому, седой, как лунь.
Отыщешь могилу отца, и в глазах заблестит июнь.
Ты сядешь на лавку под яблоню, глядя, как солнце встаёт.
Все, что вокруг - твое, солдат. Все, что вокруг - твое.