Мой реквием

                Светлой памяти
                павших в боях за Родину
                и дедов моих,
                Гвардии старшины
                Дащинского Аркадия Степановича,
                командира отделения
                55-ой отдельной Гвардейской разведывательной роты
                53-ей Гвардейской стрелковой Краснознамённой дивизии
                14-ого Гвардейского стрелкового корпуса
                1-ой ударной армии
                3-его Прибалтийского фронта,
                и красноармейца
                Дунчика Михаила Михайловича,
                стрелка 252-ого Гвардейского стрелкового полка
                83-ей Гвардейской стрелковой
                Городокской Краснознамённой
                ордена Суворова II степени дивизии
                3-его Белорусского фронта
               

1

О Победе пою,
о Победе великой и страшной,
о шагавших в строю
на далёкой войне и вчерашней,
о рванувшихся в бой,             
о незначащихся в списках вечных,
об унёсших с собой
счастье детское в ранцах заплечных…

2

Мрак

Мёртвым всё ещё больно.               

Въедался мрак в дома и души,
вгрызался в землю,
решетил свинцом пространство – 
глубже!
глуше!
зычней!
кровавее! –
когтил,
выпрастывал из крови руку
для «Хайль!» –
и снова в кровь:
все – ниц!
(«Перчатки шлёт,
ремень и сумку
для Frаulein Gretchen Soldat Fritz,
с поклоном и нежнейшим чувством… »)
корявые кресты чертил,
раскладывал пасьянс безумства,
в огне на царствие всходил…

…А Frаulein Gretchen примеряла
перчатки для немецких зим
и, умиляясь, повторяла:
– Освенцим gut…
gut магазин!..
               
3               
               
Пехота, пехота…
Для смерти работа.
Сегодня, солдатик,
последний твой бой.
Последний бой, третий.
И знает лишь ветер,
где сыщешь, родимый,
свой вечный покой.

Пехота, пехота…
А жить так охота!
Любви не изведал
и жизни не знал.
Пехота, пехота…
Сегодня ты сотый…
И было семнадцать.
И ты воевал.

4

В меня стреляли на войне,
когда в сердца врывались пули,
как пчёлы бешеные в улья,
разбуженные по весне.
Меня сжигали на кострах,
что в небо вознесли Хатыни.
Святее вознесенья ныне
не знаю и жесточе плах.
Меня кололи в том бою,
где у пехоты только песня –
нет ни штыка, ни пули.
Если б…
И это я ещё пою.
И это я с передовой
строчу письмо из пулемёта
о том, что вечно я живой
и по весне тону в болотах,
вгрызаюсь в мёрзлый грунт зимой,
а летом я пророс травою…
И мне так хочется домой
седеть с моей седой вдовою.
Мой дух из труб печных дымит.
Мой чёрный номер на запястье.
И у меня звезда горит
шестиконечная на счастье…
Меня…
В меня…
Во мне…
и мой…
Война в окно убитой птицей.
Я разминулась с той войной –
мне позже повезло родиться.
Но это было всё со мной.               

5

Нам

Знаем ли
упокоенных,
лёгших без покаянья,
чести не удостоенных
в памяти быть,
как в камне?
Наскоро захороненных
без домовин,
молитвы,
словно перо,
оброненных?
Павших на поле битвы
осенью сорок первого
или в победном мае?
Их,
творцов
беспримерного
подвига,
ныне знаем?
В жадных болотах тонущих,
костью к костям лежащих,
тихо,
немолчно стонущих,
мы их найдём,
скорбящих?
Мы их услышим,
жаждущих
жить в нас,
тем чутким ухом?
Мы их заметим,
страждущих,
выживших,
сильных духом,
вынесших,
спасших,
витязей?..

Люди иного склада,
мы,
мира устроители,
знаем ли,
что
им
надо?      



На фото: Родные мои солдаты