Лука в аду. 4 часть

Тут Мудищев рыщет волком:
дескать, в секс всегда влеком
вроде курвы с котелком, 
только бабам — хули толку,
хоть был с виду мужиком.               
А Мудищев просит нитки,
муди в тряпочке вертел,
щупал дамочек за титьки,
им понравиться хотел.
Клара Цеткин — всё по плану —
трёх колдуний привела,
чтоб творить свои дела;
те ведут Луку к вигваму,
расхрабрились и с «ура»
там закрылись до утра.

Ночью копоть выходила
дымоходною дырой,
чтоб ушла с ней злая сила;
баба в бубен колотила;
слышен был протяжный вой;
на минутку там стихали,
вроде как на перекур,
а потом все продолжали
выполненье процедур.

Я не верил хитрым сплетням
ни в соборе на обедне,
ни с трибун порою летней,
потому хотел глазком
посмотреть на чудо бредни,
пел елейно голоском.
Но вигвам не открывали,
дырок в стенах не нашёл;
просверлить хотел прутком,
а меня в пиzdу послали,
пригрозили кипятком.
Знамо дело, я отпрыгнул,
что им в голову взбредёт?
А они, три раза гикнув,
затевают хоровод.

Гей, гей, гей, прирасти скорей!
От мудей силою налей.
Гей, гей, гей, прирасти скорей!
От мудей силою налей.

Эх, грёб твою мать,
расхворался опять.
Как без женщин прожить?
Надо муди пришить.
Надо муди пришить
и елду оживить,
чтоб потом не хворать,
а подряд всех эбать!

Гей, гей, гей, прирасти скорей!
От мудей силою налей.
Гей, гей, гей, прирасти скорей!
От мудей силою налей.

Вместе с фуем офуенно
о фуёвинах начнём.
Вместе с фуем офуенно
о фуёвинах споём.
Вместе с фуем офуенно
развиваем свою мысль,
чтоб с залупы здоровенной
офуела в рот эбись.

Гей, гей, гей, прирасти скорей!
От мудей силою налей.
Гей, гей, гей, прирасти скорей!
От мудей силою налей.

Жопой мячик припёр,
муди мазью натёр.
Испытал дикий шок,
сунул шишку в горшок.
Там горячий настой
силу даст в сухостой.
Ах, эбёна же мать –
муди стали врастать!

Гей, гей, гей, силою налей!
От мудей фуй растёт скорей.
Гей, гей, гей, силою налей!
От мудей фуй растёт скорей.

Вместе с фуем офуенным
офуительно нам жить.
Вместе с фуем офуенным
офуительно дружить.
Вместе с фуем офуенным
офуительно страдать.
Вместе с фуем офуенным
офуенно приплывать!

Гей, гей, гей, силою налей!
От мудей фуй растёт скорей.
Гей, гей, гей, силою налей!
От мудей фуй растёт скорей.

Пузырится навар,
выпил горький отвар.
Бросил кружку на пол,
фуй стоит, словно кол:
залупил, повернул,
не кричу караул;
будто птичка к гнезду,
он летит на пиzdу.

Заэбись стала наша жизнь!
Прись и трись, только не ленись.
Заэбись стала наша жизнь!
Прись и трись, только не ленись.

О пиzdёнках пиzdанутых
пиzdануто поддержать.
О пиzdёнках пиzdанутых
пиzdануто продолжать.
О пиzdёнках пиzdанутых,
что без фуя – ни фуя.
От пиzdёнок пиzdанутых
офуеет плоть моя.

Заэбись стала наша жизнь!
Прись и трись, только не ленись.
Заэбись стала наша жизнь!
Прись и трись, только не ленись…

Тени с дымом над вигвамом
прокачались до зари.
Стихло всё. Потом и маму
кто-то вспомнил там, внутри.
Видно, бабы те, колдуньи,
дело сделали своё,
а есть шишка, как шалуньи,
заскочили на неё:
порезвились, полюбились,
всю охотку отвели,
а с обкаткой провалились –
еле выползти смогли.

У вигвама посветлело
непонятными лучами,
и Фортуна прилетела
с распрекрасными очами.
Как она сюда попала
без кареты и авто?
Как про «госпиталь» узнала? –
я не ведаю про то.
Хоть одежда покрывалом
формы тела закрывала, —
её маленькие ножки
при ходьбе под краем шёлка
я увидел на дорожке, —
буду помнить очень долго.

Трём колдуньям звон послала —
волшебство в глухой острог.
«Ты не ждёшь?» — Луке сказала,
проскользнула за порог.
Чем богиня (или фея)
занималась там с Лукой? —
точных данных не имею,
но в округе тишь, покой.
Через часик появилась,
шарфик бросила на шею.
помахала всем рукой,
птицей трепетною взвилась —
звон пошёл, волшебный звон, —
и растаяла, как сон.

Прибежала Цеткин Клара,
и опять с Лукой на пару:
стоны, ахи, вздохи, охи —
так умеют наши снохи,
и ушла, принявши «кару».
Пациент доволен делом,
от души благодарит,
а пещеристое тело
налилось и так стоит.
«Ты, милок, иди с вигвама, — 
фую нужен холодок:
чтоб обдуло шов от раны,
развернись-ка на восток.
Солнце там всегда вставало
и оно добавит сил;
там и мудрый кормчий Мао
долго жил, и баб любил».
А Лука ведь не обидит,
выполняет тот совет.
Из кустов залупу видит
затаившийся секрет.

Ведьмы нюхом уловили,
что чего-то здесь не так,
потому установили
наблюденье, видят факт:
поднадзорные балдеют
от какой-то ерунды
и цветущий вид имеют
от Мудищевой елды.
Ошарашены цветочком
с красной шляпой на конце,
костерят весь ад по кочкам
и... блаженство на лице.
Вертухаек ревность гложет:
«В рот еbётся весь режим!
Он же нам засунуть может,
мы за радостный интим!»

Если взять простую лупу
и направить на вагину,
глубину елдой измерить –
интересную картину
мы увидим: лишь залупу
ведьме можно заэбенить.
Нет, снаружи та же щелка,
даже губы есть срамные,
но влагалище – как целка,
дальше органы иные.
Может, будут расширяться,
не натрут на фуй мозоли?
Может, будут углубляться,
даже смазывать от боли? –
не эбал, пока не знаю,
вот и думаю-гадаю.

Перед тем, как направляли
на привычную работу,
на греховные дела,
прививали им охоту
и пиzдёнки заменяли –
под стандарты подгоняли
адских девушек тела.

Покажу простую подлость.
Бес увидел как-то область
африканских чёрных шишек
не в Марокко и Алжире,
а в Нигерии, Заире,
где вовсю светилась гордость
за улыбки ребятишек;
нашептал отцам плечистым
о разврате женских пышек;
превратил движеньем быстрым
ведьм в зелёненьких мартышек,
и ловил их чёрный Сэм,
и ловил их чёрный Пит,
и эбали их затем –
так явился миру СПИД...

Наш Лука стоял, балдел,
на ветру елду вертел,
пел про лошадь карюю;
ведьмы кайф ему сломали,
заглушили арию,
и событья поканали
в ад как по сценарию.

«Окружайте пиzдорванца!
Хомутай его! – орут.
- Наши кунки фуя ждут!..»
И Луку, как новобранца,
ведьмы в плен к себе берут.
Налетели, загалдели
и как в омут сгинули;
три колдуньи обалдели,
только рты разинули.

В штабе тихо и без чванства
тихари Луку сдают.
Тут же скрытно от начальства
секс-кибитку создают.
Накормили Луку мясом,
разодели в креп-жоржет,
напоили хлебным квасом
и пошёл «доход в бюджет».
Ведьмы тихо и спокойно
сразу в очередь встают.
чтоб от рожи протокольной
секс поймать, пока дают;
ведь начальством недовольны –
обещанья не еbут.
Им под этой вечной пыткой –
не к чему такая жизнь.
Нет, скорее в секс-кибитку,
ну а там крепись-держись.

Клип похабный прокатили –
суть примера велика.
Сзади громко голосили:
«Надорвёте мужика!»
А Лука искусный блуда,
как мастак ночного клуба
под воздействием натуры
отметает шуры-муры,
ведь елда стоит, как кол;
сразу ставит ведьму раком,
распоясывает сраку,
и вонзает ей под шкуру
свой увесистый укол.
Не проходит и минуты:
это раз, туды-сюды –
ведьмам страшно почему-то,
и приятно почему-то
от Мудищева елды.

Наш Лука всем по привычке
загоняет до яичек –
в эбле он предельно строг;
у кого-то лишь до сраки,
а у многих под пупок,
аж трещит по швам лобок,
от Мудищевой атаки –
рвутся фуем перемычки;
ведьмам – слёзы на ресничках
и блаженство между ног.
Отродясь елды не знать,
а потом себя отдать
и почувствовать её,
испытать елды всесилье –
тут эмоций изобилье
и у каждой всё своё:
у кого-то просветленье,
с этим чувством – в мир иной;
у других изнеможенье,
буря страсти и покой...

Но в одном сошлись все ведьмы:
что дурили их опять,
и за эти козьи бредни
их начальству отвечать.
А итог от фуя в целом
очень положительный:
от фантазий очень смелых,
когда дрожь бежит по телу,
от елды решительной.

Идеолог крыши ада
врал не раз как польский лях:
что все бабы, как о гадах,
отзывались о фуях;
мол, от них одни заботы:
то тебе пиzду порвут,
то скребутся на абортах,
а при родах – все орут!
Ревность, драки, смефуёчки,
алкоголь и наркота —
звенья той же всё цепочки,
ежедневно — дни и ночки
лишь от фуя маята.

Тайну смерти всех злодеев
ведьмы знали уж давно
и, под шуточки, балдея,
извели до одного;
но послушали Луку, —
скорый суд вершили
и оставили Ягу,
ей вину простили.
Кроме прочего Яга
оставалась бабой:
обделённая карга —
та же бедолага.
Как могла, так и жила:
мало говорила,
но отзывчивой была,
всюду шестерила.
А прислужницы её,
эти бабки ёжки, —
лилипутки! — ё-моё,
словно мандавошки.
Но когда перевозили
на задание Луку,
ступу вмиг загородили,
да и сами ни гу-гу...

Три колдуньи похвалились
достижением своим,
бабы сразу спохватились:
мол, пиzдищами горим.
Очевидную причину
сразу уловили,
про начальников кончину
им не говорили.

Бедолаги наши бабы,
не могли они всё знать:
о Луке узнали — рады,
что целёхонький опять;
но ведь эти ведьмы-bляди,
чтоб им кол забили сзади,
увели его сношать;
в душу плюнуть им хотели:
дескать, чтоб осиротели —
значит, надо воевать!
Толком вещи не осмыслив:
почему режим ослаб? –
захотели райской жизни:
«Наш Лука – для наших баб!»

Хором грешницы земные
повязали свой конвой,
топоры схватив стальные,
позабыв про лейкемию,
диабет, стенокардию,
гонорею, ишемию –
все на ведьм пошли войной
за предмет единственный
и поют воинственно.

«Мы пойдём на смертный бой!
Ведь Лука же наш земной.
Обнаглели вы совсем,
есть у вас Бессмертный всем.
Пусть эбёт вас Вурдалак
через жопу или так.
Пусть вам Вий пиzду сосёт,
положив на вертолёт.
Пусть вас долбит ваш Вампир
или Соловей-Разбойник,
мы вам точно говорим,
что устроим горький пир.
Мы Мудищева хотим,
язви в рукомойник!»

Возле пропасти бездонной
из камней, посредством лаг,
ведьмы строят оборону,
приподняв над бастионом
нападавшим белый флаг.
Авангардная колонна
в ожидании стоит,
а над пропастью бездонной
льётся речь из мегафона,
ведьма бабам говорит.

«Расскажу всё по порядку.
Из кустов пасли украдкой
у вигвама из секрета;
магнетизм пошёл при этом
от его большое залупы,
разливаясь ниже пупа.
Он стоял такой счастливый,
повернувшись на восток,
импульс сказочно-красивый
посылая между ног.
И колдуньи там в истоме –
горе репетиторы.
Тут сердечко как застонет,
аж вспотели клиторы.
Мы Луку разрисовали,
как не смогут Врубели;
мы его не прессовали –
берегли, голубили.
На него не претендуем,
он со всеми справится:
отъеbёт огромным фуем
так, что вам понравится;
говорю вам как подруга:
этот фуй влезает туго.
Если честно, ведьмы – дуры,
мы не видели ни зги,
а Лука своей натурой –
фуем – вправил нам мозги.
Бабы! Фуй объединяет:
он эбёт и нас, и вас,
поневоле заставляет
мирно жить в аду сейчас...
Уничтожили сатрапов,
наеbнулась братия.
Будем жить не по нахрапу,
будет демократия!»

И война, ещё не вспыхнув,
потеряла сути нить.
У кибитки все, не кыхнув,
собрались поговорить,
сбившись в смешанный отряд.
К ним Мудищев по дорожке –
споры, крики замолкают –
на фую три штуки в ряд,
свесив маленькие ножки,
бабки-ёжки издыхают.

- За кибиткой всяких дам
много, бля, валяется;
схоронить их надо вам,
чтоб душой не маяться;
не привыкли к мужикам...
Слышите? Так надо!
Меньше их, полегче нам
без исчадий ада.
Я эбу не первый час,
таковы делишки...

Тут все хором: «Просим вас,
можно на полшишки?»

- На полшишки не пойдёт,
здесь особый случай;
пусть ишак вас так эбёт,
если кто научит.
Вон вас сколько собралось,
про усиленный паёк
мысли дельной не нашлось? –
дайте, бабы, на ларёк!

Здесь одна с прононсом сильным,
по прозванию Арманд –
рот у ней любвеобильный,
глубиной до самых гланд,
как сказал бы дока Кант,
подаёт какой-то грант,
говорит Луке: «Товарищ!
Вы не в курсе наших дел.
Нет войны у нас, пожарищ,
но закончен беспредел.
Свергли мы всех ненавистных!
Мы — хозяева мудей.
От стремлений очень чистых
я раскрою ряд идей...
Попрошу не беспокоить
нас с товарищем Лукой!»

- Многовато будет стоить
тем, кто влезет мой покой. –
так сказал Мудищев бабам,
подмигнул и юркнул в тень:
«корешок от баобаба»
засадить ему не лень.

Бабы с ведьмами гурьбой –
ну чего ещё делить? –
порешили меж собой
пострадавших схоронить;
кто боялся помереть –
оживили пьянство,
и давай кругом гудеть:
«Мы – за лесбиянство!
Наш девиз непобедим:
«Возбудим и не дадим!»

Но оставим их сейчас,
есть на то причины.
Что же делают у нас
адские мужчины?
***