Сытым

Калитка, лавка, листья клейкие -
( На ум приходит - "зеленя" ).
"Ты чьих же будешь - Голошейкиных?" -
Старуха спрашиват меня.
Бабусе нынче кости старые
Согрело майское тепло...
"Така ж высока, дикошарая,
И платье на груди мало.
Весь оклаж сходится с Татьяной-то -
Жила у лога на краю."
Стою. В груди стрелой натянутой:
"Про бабку Таню про мою".
И вот уже идем чаевничать
В смешной старушечий уют,
И подстаканничек полковничий,
Как президентше, мне дают.
Людское - людям, Богу - Богово,
А сушки - хоть бы и царю...
Я с бабкой, что живала впроголодь,
Опять про голод говорю.
Про то, как Танька Голошейкина
Получку, чтоб долги отдать,
Делила, звякала копейками,
Ругаясь - мать да перемать,
В остатке лишь на лук с черняшкою,
Вот так она жила-была...
Над церковью пустыми чашками
Лежат крутые купола,
А Годунов - из рая, ада ли,
Глядит, поднявшись в полный рост,
Как с неба тихо крошки падают
На острия кремлевских звезд.
Он помнит о Великом Голоде,
А бабка - тридцать третий год:
Полова, жмых, сурепка, желуди,
И снова сушки мне сует.
Мы хуже их - блудницы, мытари,
Ошметки сала на ноже.
Мы - в первом поколеньи сытые,
А кто-то сытенький уже.
Нагрелся подстаканник звончатый...
"Ты ешь давай!" - "Бабуля, ем..."
Дай Бог, чтоб сытость не закончилась
И чтоб она не стала - всем.