Польза музобразования

Из меня долго и безуспешно ковали гармоничную личность. Я прошла все круги ада. Танцы, коньки, лепка, какой-то полоумный художник ставил мне руку. Отдельной мрачной цитаделью стояла музыкальная школа. Это было страшнее всего. Потому что оказалось надолго - семь лет, целая детская жизнь. Плюс класс скрипки. Моим педагогом был грустный еврей, почти бабелевский персонаж – на носу очки, а в душе осень. Вообще-то, он работал в оркестре театра Станиславского. Но старая мама, замученная ревматизмом, жена с мигренями, неустроенные дети... Все эти тяготы жизни заставляли его заниматься ненавистным делом – преподавать скрипку в музыкальной школе. Он еще подрабатывал на похоронах и делал бы это чаще, жмурики были не так шумны и бездарны, как ученики. Но помирали как-то неактивно, с оркестром хоронили не каждого и не ежедневно, а чада и домочадцы требовали денег и еды непрерывно.
Он приходил на урок с тоскливым стоном: «Господи, когда же это кончится?» Я приходила на урок с тем же вопросом к богу. И только моя мама с радостью вглядывалась в моё светлое будущее: вечернее платье с блёстками, бархатные кулисы, адажио Паганини для скрипки с оркестром. Каюсь, я разрушила все её светлые мечты.

Внутреннее сопротивление закалило мой дух. Пытки прекрасным научили ценить свободу. Короче, в какой-то момент я сказала баста! Мольберт был выкинут на помойку, скрипка заброшена на антресоли. Моя жизнь понеслась в другом направлении. Я стала журналюгой, моталась по стране, впутывалась во всякие авантюры, фонтанировала идеями, ввязалась в бизнес. Научилась зарабатывать деньги. Те годы, про которые сегодня говорят «лихие девяностые», для меня стали счастливыми девяностыми. Но у мамы душа не лежала к моей бурной деятельности. И, вообще, она была мной недовольна. Я не соответствовала ее идеалу романтичной барышни из приличной семьи. Вот если бы ты не забросила музыку, говаривала моя мама, ты бы не была такой приземлённой, реалистичной и жёсткой.

Однажды я застала маму в отвратительном настроении. Пришла открытка о расселении старого дома, впереди маячили хляби Бутово, Гольяново и Жулебино.

- Ни в какое Митино я не поеду, - заявила мама. – Я там никого не знаю. И меня не знают. И вообще, это конец света. Ссылка. Забвение.

С этими словами она уехала на дачу. А я начала действовать. Сначала нашла первую партию чиновников, у которых были раздобыты правильные справки и документы. Потом вычислила следующую группу бюрократов, которых теми справками закидала. На десерт разведала, кто из управляющих рулит всей этой кодлой, и занесла им несколько душевных свёртков – на память и от чистого сердца. И вопрос вдруг неожиданно решился сам собой. Мамина новая квартира выходила окнами в сквер в тихом центре столицы. В качестве последнего мазка была пригнана бригада работяг, которые за неделю сладили приличный ремонт. Правда, я, охрипнув от мата, ещё пару недель разговаривала шёпотом.

Мама благосклонно отнеслась к новому жилью. Не без замечаний, конечно. Справедливость восторжествовала, сказала она. И это естественно. Там (многозначительно указала она пальцем в потолок) понимают, что нельзя заслуженного, немолодого человека изолировать от привычной ему среды. Она, пожалуй, сходит с букетом цветов и поблагодорит ту даму в собесе и её помощников, которые вняли...

- Не надо никуда ходить,- жёстко, приземлённо и реалистично сказала я.
- Ты догадалась подарить цветы? - удивилась мама моей неожиданной сметливости.
- Я догадалась подарить деньги, - разбила я её последние трепетные надежды.
- Вот, - с горечью промолвила мама, – вот что сделала с тобой жизнь. И всё потому, что ты не слушала меня и забросила музыку. А ведь могла бы сидеть в оркестровой яме!


ЕВГЕНИЯ ЛЕЩИНСКАЯ (Фейсбук)