Четыре вариации на тексты Ива Боннфуа

Yves Bonnefoy, 1923–2016


И пол был мраморным, и комната была
темна, и ты вошла, ещё мечтой богата,
как тихая вода, теперь вдвойне светла
созвучьями свечей и дальнего заката.
 
И золото лилось на безразличный кряж,
и звук твоих шагов умолк во влажном зное.
Я говорю тебе: так смеркнется мираж,
и празднество сердец, и пламя затяжное.


* * *

На мостовой горит январская лампада,
не всем нам светит смерть, я с этим и не спорю.
Я слышал вдалеке, в тенистой вязи сада,
шуршанье вечера, спускавшегося к морю.

Во мне окутаны мерцанием нерезким
предвечные глаза, навек неугасимы.
Давай уже пойдём к едва заметным фрескам,
пока их не совсем засеребрили зимы.


* * *
Мерцанье зеркала и блеск реки за шторой,
как два светильника, в заутренней вселенной
шептались, молкнули сквозь темноту, в которой
густел тон мебели, уже не прикровенной.

Мы, точно две страны, ослабленные дрёмой,
слагали речь свою из каменных ступеней,
сокрытых под водой, вельветовой, влекомой
к излому новому, чтоб стать ещё нетленней.

Невинная рука была так страстно сжата,
пока цвело во сне твоё немое тело,
и озеро стола чернело до заката,
и платье красное тонуло в нём и тлело.


* * *
Твоё плечо – рассвет, и помнит он один,
как ночь моя была разорвана, раздета,
всю пену горькую непойманных картин
и горделивый пыл непрожитого лета.

А тело – это свод, где дышит хрупкий час,
даль света, нашу тень признавшая закатом,
пускай же длится путь, искрящийся для нас
ручьём из наших снов, и дерзким, и крылатым.

В шептании листвы налита тишиной
иная маска сна, с закрытыми глазами.
Я слышу, там журчит и ручеёк иной,
теряясь и таясь, как вечность между нами.