слышится

это мы дети золотых огней -
сталинских вышек.
от лубянки до воздвиженки,
переулком сивцев-вражек
выбиваем ногами босыми
"не страшно".

кафелями мокрыми, скользкими паркетами
замещаем хрущёвские доски,
пятиэтажки, пропахшие борщом и хлебом
выдираем с души корнем -
и сами мы где-то.
и сами мы гетто.

это мы дети, выросшие на библии
кассовых чеков.
мне всегда, мне всегда
переплыть эту реку
хотелось,
утопая в нефтяных выбросах.
посмотреть, разве Бог это вынесет?
да просто мне нечего у Бога больше выпросить.

это мы дети меховых богинь,
возведённых на пъедестал.
голос дурной их в наушниках
на репите молитвой.
разве, Господь, ты не знал?
разве не знал, чьи мы дети?

это они пеленали нас в зелень бумажную
и в люльке, и в склепе,
а мы притворялись
что смертью системы
довольны.
и плакали золотом, танцами барными.

не буду, не буду вопить -
как Земле это вынести?
мы утратили что-то безвести
полусном алкогольной извести.
прожигаюсь рассветною скверною
из густого смога.
ловить воздух - больное желание
каждого последнего сделать первым.
не из страха исповеди,
не из желания избежать
хоть один из грехов
смертных.
мне б мигом лишь этим
душу в руках подержать.

понять, что там есть хоть что-то кроме
пустой зияющей полости.

что же просить у тебя ещё, Господи?


мы дети пластиковых окон
с евроремонтом в сердце.
занавесим, запрячем душу.
только, Боже, мне больше не нужно,
мне всё это больше не нужно.
мне б с бирками сбросить холодную стужу.

не вытравить всю эту сущность внутри.
когда говорят: "люблю, люблю",
мне слышится только: "беги, беги".