Время

Шелковистый и пушистый воздух блестел золотой пылью, когда закат ложился на ровные панельные стены домов и сверкал весенней надеждой в их окнах. Наконец-то вечера перестали быть чёрными, и ночь теперь приходит почти незаметно, оставляя едва ли видимый след грусти, который неизбежно растворяется в уверенном утреннем солнечном свете. Для возрождения жизни, оказывается, не так и много нужно: долгожданная капля тепла в воздухе, игривый и золотистый блеск солнышка, прекрасное пение невидимых птиц. Умиротворение, покой, и дикое наслаждение от ожидания чего-то нового и чистого, всё это играет свою симфонию на душе, симфонию новой надежды и ясной веры. Любая прогулка становится улыбкой души сама по себе, трудности качаются также размеренно, как грузные тополя, не ломаясь, не нарушая общий покой, исключая беспокойство, избегая тревогу. Сухие тропинки, асфальт похожий на зеркало, беззвучные автомобили, и просто запах лета. Вот она – жизнь, вернулась, такая прекрасная, такая тёплая и настоящая.
Поздняя весна, что распускается в предвкушении жаркого лета, встречала меня всеми этими красками и звала к себе, звала целоваться и любить, надеяться и верить, или просто, жить, жить, возрождаясь и борясь. Восторг щепал и щекотал, я шёл бездумно, не осмысленно, но уверенно и ласково по этим тропинкам, по жарящему воздух асфальту, и по едва взошедшей свежей траве. Мечты снова обрели смысл, создавая цель, будоража нейроны мозга, и трогая замёрзшие от долгой зимы чувства.
Серая шапочка, когда-то шерстяной берет, украшала морщинистое лицо старушки, сидящей на моём пути, на свежеокрашенной тёмно-зелёной скамье. Шёпот только что взошедших листьев гудел и создавал тишину. Я привык смотреть на вещи и людей, оценивающим и считывающим взором так, как будто я достаточно мудр, чтобы их понимать. Два костыля, но скорее то были просто вспомогательные палки для ходьбы, сиреневое пальто из плотной ткани отдающей ещё Советским Союзом, странные для этой погоды шерстяные рейтузы, и чёрные когда-то и явно серые теперь, туфли. И, что важно, это лицо со смазанной немодной косметикой с едва заметными следами слёз, но вносящими беспорядок в весеннее возрождение настолько, что я это увидел, и расстроился в своём полёте к настоящей жизни начинающего лета. Шаг замедлился. Грёзы возвышенного настроения упали вниз.
- Что-то случилось? – Спросил я, и даже несколько пожалел о таком нетактично вероломном вопросе, но это было неосознанно и честно, словно что-то брызнуло из самого сердца, разделяя в своих чувствах горькое выражение её лица.
- Ничего.
При этом ответе лицо её скукожилось, всё больше и больше обретая вид испуганной ракушки, наполняя каплями боли глаза когда-то красивой женщины.
- Ничего, ничего не случилось, не переживайте – продолжала она, стягивая струны своих чувств так, что они вот-вот лопнут – а у вас не будет сигареты? – поинтересовалась она с вежливым любопытством, и, заметив моё некоторое смятение, уточнила – нет, нет, что вы, я не курю, было дело, давно, ещё в молодости, но сейчас, да и последние лет 40, нет, но что-то хочется теперь вспомнить тот вкус, как будто с ним всё вернётся назад, как будто в этом тумане с дыма у меня появятся строгие черты на шёлковой коже, с легка изящными морщинками, заметными только мне, но не окружающим, как будто и люди тогда станут вновь видеть меня и замечать, не скрывая свой интерес, не пряча глаза, как сейчас, завидев мою дряхлую старость.
Моё смущение почти прошло, и я протянул ей сигарету, ведь редко, очень редко встретишь, курящую старушку. Старушка, странно, подумал я, зажигая пламя и протягивая ей, в какой же момент женщина становится носителем этого имени, что больше похоже на кличку какого-то бесполого существа. Я почувствовал, как грусть затрепетала внутри меня, вызывая тревогу, неизбежность и непонимание.
- А почему же вы плачете? – я не знаю зачем, но я назойливо хотел понять её боль и помочь, не знаю, наверное, интерес, или, может быть, просто эгоистичное желание быть человеком с добрым сердцем, кто хочет протянуть руку другому, такому же человеку.
- Я перестала быть женщиной для окружающих, я перестала быть даже просто обычным человеком, на меня так часто смотрят, как на прокажённую, так, будто я отработанный материал бегущей жизни, беспрерывно не замечают, постоянно хамят, саркастически издеваются, будто я не в себе, будто я уже другая, иная, не такая как все эти люди. Снисхождение, зависимость, жалость, пренебрежение и память – вот они мои спутники ныне, и ведь ничего поделать с этим нельзя.
- Но как же? А дети, муж, внуки, в конце концов?
- Муж умер давно, с детьми я вижусь редко, так по случаю и необходимости, а без неё, необходимости, они, то ли боятся меня, то ли избегают. Да, ведь, даже ты меня не узнал – она улыбнулась и пустила кривой дым с почти скончавшейся сигареты.
Ядовито-жёлтый луч Солнца ложился на свеже-зелёную траву, тёплый воздух стоял и ласкал нежной любовью, я испугался и уставился в её глаза. Слайды воспоминаний замелькали перед моими мыслями, почувствовав что-то родное в этом взгляде.
- Господи, Галя – непроизвольно вырвалось из меня, и будто громкий хлопок оглушил всё вокруг и оставил только смятение и застывшее выражение. – Мы же с тобой сидели за одной партой, помню, помню… Я заулыбался, растерянность проходила, всё больше и больше сменяясь тёплым восторгом и мягкими шелестящими страницами памяти.
- Да, это я.
Сложно сделать что-то реальное из эфемерных переживаний, оставшихся в прошлом, потому наш диалог, сначала заискрившись, аккуратно потух. Утихло весеннее настроение и мой путь домой уже не вызывал никакого вдохновения. Открыв входную дверь, оставив в коридоре свою оболочку из верхней одежды, я первым делом ринулся к зеркалу. Редкие седые волосы, морщины, как трещинки, изрезавшие моё лицо, тусклые глаза и словно шерстяные белые брови. Да, это, чёрт побери, старость, как же внезапно и быстро она оказалась теперь здесь, в этом зеркале, передо мной. Жизнь весной начинается, пробуждая весь мир от ледяной пустоты, а лёгкая слеза защекотала мою щёку.
SH