Из цикла Силуэты

                ЗАРАТУСТРА

                Но идущий за мною сильнее меня…
                Евангелие от Матфея (3:11)

Над седою степью зори тусклы.
Ночью холод, а с полудня зной.
Сколько лет скитался Заратустра,
Сколько лет топтал ковыль степной.
После будут Моисей и Будда,
Проповедь Христова и ислам.
Сто веков – как ожиданье бури,
Где решится спор добра и зла.
В темноте ночи кричали совы,
Кони у реки искали брод.
И внимал пророческому слову
У костра собравшийся народ.
 «Впереди – невзгоды и победы,
Зло и благо в лучшем из миров.
Но одежды белые мобеда
Да не запятнают грязь и кровь.
Час настанет - вострепещут дэвы
Много лет спустя в чужой стране,
Коль придет в наш мир Рожденный Девой,
Тот, грядущий, кто меня сильней.
Долгим будет царство новой веры,
Но, когда нечестьем мир объят,
Защитить его от лжи и скверны
Снизойдет последний  саошьянт.
И услышат грады и селенья
Третьего Спасителя шаги.
Завершая эру разделенья,
Судный день настанет – Фрашегирд».
Так звучали золотые фразы,
Наполняя мудростью сердца.
А пресветлый бог Ахурамазда
Тысячами звездных глаз мерцал.
Высоко в горах паслись отары,
Весело гудел кузнечный горн.
И огни священного Атара
Загорались на вершинах гор.
Ощетинясь башнями молчанья,
Из огня рождался новый мир.
Был мудрец… Судьба его печальна.
Жизнь пророка превратилась в миф.
Свет ученья нес он царедворцам,
Воинам, торговцам  и жнецам.
Но в конце пути померкнет солнце:
Месть… Кинжал враждебного жреца.
На краю забытого селенья,
Посреди суровых черных дакм,
Мудрое и скорбное моленье
Пресечет предательский удар.
Бесноватый идолопоклонник
Разорит святилище огня.
И гробницу не найдет паломник –
Навсегда утеряна она.
Но среди пророков златоустых,
Оглашавших проповедью мир,
Не забылось имя Заратустры.
Мрак веков свет славы не затмил.
Повторяют вечные заветы
Парсы, почитатели огня.
И хранит священная «Авеста»
Древнего пророка письмена.

                МОИСЕЙ

Берега полноводного Нила.
Благодатнее нет берегов.
Жирный слой плодородного ила –
Дар речных и небесных богов.
Обитают бродяги «хапиру»
На границе трясин и песков.
Здесь растет на болотах папирус,
Хлеб насущный жрецов и писцов.
Почитают зверей египтяне,
Ставят в храмах фигуры коров.
Боги-ибисы, гиппопотамы,
Изваянья священных котов.
Охраняет заклятье гробницы.
Горе тем, кто на них посягнет.
Знойный ветер с ливийской границы
Тростники не ломает, лишь гнет.
Песнь погонщика, рабские стоны…
Много ль в Ниле воды утекло?
Завершилась эпоха Атона,
Навсегда, как мечом отсекло.
Эхнатон, фараон-реформатор,
Ты жрецов убедить не сумел.
От Фаюма почти до Евфрата
Твое имя стирают со стел.
Только в жреческой древней когорте
Затесался Атонов слуга,
Моисей, египтянин,  в котором
Луч светила еще не угас.
Он мечту и надежду лелеет
В новом облике культ воссоздать.
И падет на плененное племя
Тот змеиный, магический взгляд.
Он порвал со жрецами. Народ же
В свою веру сумел обратить
И под знаменем единобожья
Чужеземное племя сплотить.
Час придет – и  разверзнется море,
И промеж расступившихся вод
Богоданной тропою истории
Свой народ Моисей поведет.
Сорок лет по великой пустыне,
Чтобы рабство надолго изжить,
Чтобы множество истин постигнуть
И избранничеством дорожить.
Здесь над морем завеса тумана,
Над пустыней царица Луна,
С неба к страждущим сыплется манна,
И в огне не горит купина.
Сны и сказки становятся явью.
Только знают едва ли о том,
Как в могучего, грозного Яхве
Превратился пресветлый Атон.
Долго вьется в пустыне дорога.
И народ постигает закон,
И чеканны слова «Декалога»,
О котором не знал Эхнатон.

                ТЕСЕЙ

Эгей, эгейский парусник!
Быстрей, чем ураган,
Известий полон радостных,
Несешься к берегам.
Утихнул ветер северный,
Гром Зевса миновал.
Оружием тесеевым
Повергнут Минотавр.
Элладу боги милуют,
Не льется ныне кровь.
Распалось царство Миноса
На тыщу островов.
Пусть знают Тир божественный,
Сидон или Берит:
Лежит в руинах жертвенный
Зловещий лабиринт.
Убийственному лабрису
Не наносить удар.
Попутный ветр кораблику,
Богов небесный дар.
Глядятся очи Аргуса
В морские зеркала.
Не тронет быстрый парусник
Подводная скала.
Домой стремится парусник,
Где сто ручьев течет,
И на священной пасеке
Роятся тучи пчел,
Где вина бродят в амфорах,
Где зреет виноград,
И на ступенях мраморных
Играет детвора.

                РАСПЯТИЕ ОДИНА

На Древе Ужаса распят,
Он чувствует, что мир разъят
На элементы.
Сомкнулись в огнецветный круг
Все полтора десятка рун
На амулете.
И плети мокрые дождей
Его секут, а злой борей
Гудит свирепо.
Терзает уши гул и вой.
И над склоненной головой
Ночное небо.
Распят в надмирной высоте
Сродни Иисусу на кресте
На древе древнем.
Его Голгофа – Иггдрасиль,
Он снисхожденья не просил,
Воитель гневный.
И седовласое чело
Рогатый бронзовый шелом
Сдавил. А древо
Ветвями осеняет мир.
И восьминогий конь Слейпнир
Стоит у двери
В нездешний, запредельный край.
Шуми, листвой перебирай,
Священный ясень.
Чтоб самого себя распять
И девять дней ночей не спать –
Достойно аса.
Да, божеству не ведом страх,
Ему не страшен хлад и мрак,
Он звездам вровень.
Воздевши очи, видит ас,
Как ярко светит красный Марс,
Сияет Овен.
И отдан в жертву левый глаз,
Чтобы сумел мудрейший ас
Иное зренье,
Иное знанье обрести
И диким викингам нести
Вероученье.
Уходит северный пророк
Хитросплетением дорог
По рекам, посуху.
В священный свиток крепко свит
Тот дар бесценный – алфавит,
В деснице посох.
В лугах гудят шмели, слепни,
А восьминогий конь Слейпнир
Навстречу мчится.
Ты легкий путь навек отверг,
Твой день – божественный четверг.
Твой разум чистый.

                СУЛЛА

Когда толпа гудит как улей,
А власть порочна и слаба,
Встает над миром призрак Суллы
Со злой усмешкой на губах.
Как он навел порядок в Риме
В одну трагическую ночь –
Так голову гниющей рыбе
Сечет неумолимый нож.
Молчанье полуночных улиц
Прервется грохотом шагов.
Идут сквозь тьму солдаты Суллы
Как месть разгневанных богов.
Строчат политики трактаты
Воспоминаниям вослед.
Сегодня заклеймен диктатор,
Но завтра будет он воспет.
Заря над Римом отпылала,
Промозглая сгустилась мгла.
И ждут крикливых популяров
Меч и Тарпейская скала.
Замолкли термы и арены,
Лачуги и  особняки.
Шагают вдаль легионеры,
Грязь попирают сапоги.
Столица – смрадная клоака.
Да смоет грязь людская кровь!
Не злом, а благом станет плаха,
Тела казненных сбросят в ров.
Столица Рим блудливой сукой
От страха съежилась в ночи.
Проскрипции готовит Сулла,
И точат воины мечи.
Зачем ругают регионы,
Коль рыба гнила с головы?
Все громче топот легионов
По мокрым, липким мостовым.
Полки приходят из провинций
Не для разбоев-грабежей –
Для возвращения традиций
По воле призванных вождей.
Державные меняет судьбы
Один решительный маневр.
Приветствием встречают Суллу
Понтифик и легионер.

                ГЛАДИАТОР

Нас пригнали из дальних мест.
Над ареной витает смерть.
Ноют раны былых боев.
В тяжких шрамах тела рабов.
Адский жертвенник Колизей,
Погубивший моих друзей.
Руку правую вскинем вверх.
Аве Цезарь! Идем на смерть!
Любит зрелища злой плебей.
Кровь завидев, кричит: «Добей!»
И патриции вслед за ним
Дружно пальцами тычут вниз.
На трибунах и шум, и визг.
Галла ранили. Пальцы – вниз!
Тыща глоток с трибун кричат:
«Тычь копьем!» и «Руби сплеча!»
Все мы знаем: настигнет смерть,
Если сверху накинут сеть,
Захлестнется на горле плеть
Иль загонят в львиную клеть.
Мне бы в руки не меч, а лук,
Целил в Цезаря я стрелу б.
Натянул тетиву что есть сил
И стрелой его поразил.
И сенатор, злой интриган,
Что в правителе зрит врага,
Издавая звериный визг,
Толстым пальцем укажет вниз.
Грубый преторианец Марк
Меч вонзит – и монарх обмяк.
А парфянских войн ветеран
Громко скажет: «Увы, тиран…»
Новый цезарь вознаградит
И, наверно, освободит:
- Ты не раб, ты не мученик,
Ныне – вольноотпущенник.
А, быть может, с плеч голова
(Лихо рубит палач-болван),
Или сердце копьем пронзят,
Иль на крест меня водрузят…
Я отвлекся – и вот удар!
Как подкошенный я упал.
На арене в грязи, в крови,
Не могу поднять головы.
Краем глаза увидел вдруг
Над ареною сотни рук.
Сотни рук – и почти у всех
Палец, поднятый прямо вверх.
Благодушен был Цезарь. Пел.
Знать, с утра хорошо поел.
Огляделся – и верь – не - верь –
Его палец взметнулся вверх.
Будет день. Излечусь от ран.
На арену, скажут, пора.
Вновь покину тесную клеть,
Чтоб соперников одолеть.

                ЛУЦИЙ ВЕР

                Брат-соправитель  Марка Аврелия Луций Вер был горький пьяница.
               
Зорька ала как мак,
Слышны звуки свирели.
Философствует Марк -
Тот, который Аврелий.
Грянул птичий концерт,
Пахнет розами ветер.
Не видать во дворце
Нынче Луция Вера.
В небесах Люцифер
(А иначе – Венера)
В кабаке Луций Вер
Нализался, наверно.
Не явился к утру.
Аль в корчме отравили?
Примитивен и груб
Родич твой, соправитель.
На реальную власть,
Впрочем, не претендует.
Пьяный свалится в грязь
И лежит, в ус не дует.
Деньги – хап! – из казны,
И за ночь порастратит.
Ни сослать, ни казнить.
Хоть пропойца, а правит.
Он покинет притон
На окраине Остии.
И похмельный придет,
Проигравшийся в кости.
Он, не узнан никем,
Посещал лупанарий.
И проспал в уголке,
В тусклом свете фонарном.
Эх, разгульный притон!
Облюбован мерзавцами.
Пьют, галдят, а потом
Дрыхнут, пьяные в задницу.
Спит остийская верфь –
Та, где строят галеры.
Ну и гад Луций Вер!
Покарайте же Вера!
Бьет похмельная дрожь
Всех пьянчуг одинаково.
«Глянь, а парень похож
На тот профиль с денария.
Видишь, побагровел…»
Услыхав эту ересь,
Врезал тут Луций Вер
Собутыльнику в челюсть.
Пьянка  - средство и цель,
Остальное – химеры.
Пир в садах, во дворце ль –
Ждите Луция Вера.
Буйных оргий размах…
Но однажды в апреле
Вдруг прогневался Марк,
Тот, который Аврелий:
- Сколько принял вовнутрь?
Признавайся, скотина!
Я пошлю на войну
Тебя, сукина сына!
Знай: война – не парад,
Ворог в панцирь закован.
Ты ж не вор, не пират,
Ты ж правитель законный!
Ну, повел он войска…
Штурмовать дом питейный.
Кружки мимо виска
Словно стрелы свистели.
Где-то крепости враг
Щелкал словно орехи.
Луций Вер проиграл…
В кости меч и доспехи.
Вновь встревожен Сенат:
Ветр мятежный подует –
Христиане шумят,
Иудеи бунтуют.
И едва уцелел
Гарнизон на границе.
 - Где – кричат - Луций Вер?
- Он в объятьях блудницы.
Стойкий стоик был Марк,
У него своя вера.
Луций Вер – это ж мрак!
В преисподнюю Вера!
Ад – не лучший притон;
В этом пекле кромешном
Ох, и примет Плутон
Всех землян многогрешных!
Отчеканьте пятак
Или гривенник лучше,
Где орлом будет Марк,
Станет решкою Луций.
В наших душах, однако,
Сколько меры и веса?
Половинка от Марка,
Половинка от Вера.

                БАХРАМ

У Бахрама стальные сабли,
У Бахрама острые копья.
Он суров  и врагов посадит
Вдоль дорог на толстые колья:
       - Жизни их не стоят и рупии,
       Всех изменников в пыль сотрем!   
       Он полмира завалит трупами,
       Но воздвигнет павлиний трон.
У Бахрама верное войско,
Его дух – сияющий храм.
У Бахрама твердая воля,
И да будет славен Бахрам!
       У Бахрама дорога трудная,
       Серпантин потаенных троп.
       Он полмира завалит трупами,
       Но воздвигнет павлиний трон.
У Бахрама багряно знамя,
Золотистая бахрома.
И знаком ему каждый камень
В этом царстве горных громад.
       Над стеной городской звуки трубные,
       Барабаны со всех сторон.   
       Он полмира завалит трупами,
       Но воздвигнет павлиний трон.
Что враги его, супостаты,
Перед храбрым войском Бахрама?
Разбегутся они как стадо
Вожака лишенных баранов.
       А пока привал. И над грубыми
       Очагами дымы костров.
       Он полмира завалит трупами,
       Но воздвигнет павлиний трон.
Пусть потрескивают поленья.
Солнце Митры пока в надире.
За оградой крики павлиньи,
Ждут восход петухи-задиры.
        Твои воины не были трусами  -
        Погляди на их строгий строй.
        Пусть завалят полмира трупами,
        Но воздвигнут павлиний трон.            

 
                АДЕПТ

Под луною блестит мелководный лиман,
Камышовые кошки живут в камышах.
Далеко на востоке есть скрытый Имам.
Не к нему ли гонцов посылал шахиншах?
Год бродили гонцы по пустыне ничьей,
Бесполезно топтали пески, солончак.
Был разгневан правитель: «Позвать палачей!»
И сверкнула секира в руках палача.
По зеленой траве – шелковистым коврам,
Разгоняя лисиц, перепелок и дроф,
На далекий восток уходил караван,
Тяготясь от избытка богатых даров.
Только где караван? Затерялся в степи,
Гложут кости и воды, и ветр, и зверье.
На священную землю никто не ступил.
Истлевает их плоть под степною звездой.
…Трон шатался. Монарший тускнел ореол.
Государства казна что бродяги сума.
И однажды с востока посланник прибрел.
«Кто направил тебя?» Отвечает: «Имам».
В грубую власяницу пришелец одет,
Седина под чалмою и посох в руке.
Среди многих адептов достойный адепт,
Проповедник и странник, мудрец и аскет.
Лил за окнами дождь, грохотала гроза,
Люди, звери и птицы внимали громам.
Поклонился пришелец и громко сказал:
- Я скажу тебе речь, как велел мне Имам.
Мы – адепты, мы – уши, глаза и уста.
Все, что ведаем мы, знает наш господин.
Наша вера прочна как дамасская сталь,
И пред нею бессилен любой исполин.
Весть Имама быстрее, чем птичий полет,
Его мысли в божественной выси парят.
Он рукою взмахнет – и престол упадет,
Стукнет посохом об пол – и нету царя.
Нас, премудрых, связует единый обет…
Но внезапно прервал эту речь шахиншах:
- Посоветуй, что делать, достойный адепт,
Подскажи мне, как судьбы державы решать,
Чтоб боялись меня ближних стран короли?
Как прогнать восвояси чужую орду?
Как мятежных рабов заковать в кандалы,
Чтобы вновь добывали златую руду?
Ты поведай мне, гость, как наполнить казну?
Как мне сделать счастливыми подданных всех?
Справедливо ли милую, смертью казню?
Как избавиться от лжеучений и сект?
За вопросом вопрос  - изобилия рог.
И владыки слова дребезжали в ушах.
Вот правитель умолк…  И ответил пророк:
- Я едва ли тебе помогу, шахиншах.
Я – златые уста  и всевидящий глаз.
Ты – империи столп и карающий меч.
Только есть над тобою незримая власть.
Ты напрасно прервал мою долгую речь.
Мы, адепты, на разных речем языках
И по-разному молимся разным богам.
Нашей веры исток не иссох, не зачах,
Наше общее дело возглавил Имам.
На закате, где берег соленой реки,
Утопают в туманах Байонна и Брест,
Наши братья готовят свои мастерки,
Славят чашу, и посох, и розу, и крест.
Далеко на восходе, где лотос цветет,
И в бамбуковых зарослях прячется тигр,
Желтолицый старик ожерелья плетет
Иероглифов-слов. Златом слово блестит.
Древний Север, где в избах красавцы-коты
Безмятежные, дремлют под сенью икон,
Где густые чащобы укрыли скиты,
Там отшельники чтят вековечный закон.
Здесь, на юге, где правит суровый ислам,
Затушив Заратуштры святые огни,
Своих верных адептов поставил Имам,
Каждый слово заветное свято хранит…
Недослушав, опять шахиншах перебил,
Прокричал как в экстазе, в гашишном бреду:
- Я войска призову и пойду впереди,
Во владенья Имама войска поведу.
Вот  в парчовые ткани правитель одет,
Сабля в ножнах, арабский скакун под седлом.
И как жалкий заложник посланец-адепт.
Стерегут его стражники ночью и днем.
Неусыпно охрана за старцем следи.
Коли пленник сбежит, значит – с плеч голова.
И шагают войска мимо горной гряды,
По угрюмой степи, где погиб караван.
Стены зубчатых гор отражались в воде,
И встречались на серых камнях письмена.
Неизвестному богу молился адепт,
Непонятным знаменьем главу осенял.
В полнолуние звери из темных берлог
Зарычат и завоют, встречая луну.
Что потом приключилось, то ведает Бог.
Нет известий  о войске шестую весну.
Может, враг, многочисленнее саранчи,
Налетел – кто убиты, а кто пленены.
Полумесяцы сабель сверкали  в ночи,
И плясали на них блики полной луны.
Может быть, грызуны, вылезая из нор,
По степям  разносили злодейку чуму.
Шахиншахово войско чудовищный мор
Истребил за три дня. Горевать ни к чему…
Есть наместник Господень на грешной земле,
И всемирным царем он людьми наречен.
… Спит в траве леопард, от жары разомлев,
Ледниковый ручей вниз по склону течет.
В небе рыжее солнце, всевидящий глаз,
Шелестят тростники у хрустальной воды.
И беззвучно хохочет незримая власть
Над останками бренными бывших владык.
Что ты держишь, о дервиш, в иссохшей руке,
Что за перстень старинный и знаки на нем?
- Этот символ вручил мне мудрец и аскет,
Рассказавший легенду о царстве Ином.
 
                НОСТРАДАМУС
               
                Многие будут депортированы на острова,
                И там родится существо с двумя зубами  в горле.
                Люди умрут с голоду, объедая листву деревьев.
                Для них новый Король готовит новый указ.
                Мишель.Нострадамус, «Столетия» (II-YI)

А за оконцем век тревожный.
Ну кто пред ним не спасовал?
Зерцало свечи да треножник –
Нехитрый твой аксессуар.
Рука начертит пентаграмму.
Гадай, вещай  и прорицай,
Играй кристаллом филигранным.
Ты видишь: с неба сходит царь.
Висит туман гиперборейский,
И воздух сыростью пропах.
Ушли во тьму пифагорейцы,
Кассандра, Пифия – в гробах.
Тюльпаны вянут  в Амстердаме,
Спалило солнце Сенегал.
И в полудреме Нострадамус
Глядит в тартарские снега.
Сломав духовные оковы,
Душа прорвется на простор.
Горит закат Средневековья
Как инквизиторский костер.
Чума свирепствует в Провансе,
Бурлит в Нормандии народ.
Какому деспоту продаться,
Коль покровитель твой умрет?
Ты вправду, как пророк с иконы
Ветхозаветно бородат.
Гляди: железные драконы
Уже летят бомбить Багдад.
Монарх лишается короны,
Чтобы расстаться с головой
И бонапартовы когорты
Лежат в сугробах под Москвой.
Грядут восстания провинций
И революций кутерьма…
Щадят правители провидца,
И не грозит ему тюрьма.
Судьбы причудливая странность –
Он смерть свою предугадал!
В кристалл глядится Нострадамус.
Карета-мысль умчалась вдаль.
Услышь, не Бог ли окликает
Тебя из будущих веков?
…Родится зверь с двумя клыками
Вблизи студеных берегов.
Восток познал законы Мора,
Аж содрогнулася земля.
…А ты провидел, что от мора
Погибнет вся твоя семья?
Твой прах истопчет башмаками
Циничный, пьяный санкюлот.
А из тумана возникают
И вещий Авель, и Казот.
И сочинит поморец Клюев
Загадочный, заветный стих.
Внимают предсказаньям люди.
Коль не сбылось, Господь простит.

                ЕРМАК

Лучи солнышка разорвали мрак,
Зарумянилась зорька ранняя.
Как из-под руки поглядел Ермак
На тайгу и на поле бранное.
Было, значит, ханство, остался пшик.
Чужеземный стяг с древка ты сорвал.
И у ног твоих распростерт Кашлык,
И лежит изрублена татарва.
А речные дали небес синей,
И ладьи плывут просмоленные.
И ложится первый октябрьский снег
На траву и хвою зеленую.
Пусть плывут по рекам за стругом струг
Прямо в тыл врагу окаянному.
И полощется на ветру хоругвь,
Где победный Спас, око ярое.
На реке сибирской шумит порог.
Волочите струги по отмели.
На привале вспомнишь родной Борок,
Лес поморский, двинские отмели.
Атаман в шатре ночку скоротал.
Завтра долгий путь по лесам густым.
Встанут здесь могучие города,
Воссияют на куполах кресты.
Будет стук подков, будет скрип саней,
И ездок кричать: «Эх, залетные!»
А пока ложится октябрьский снег
На траву и хвою зеленую.
Снова звон мечей, снова хруст кольчуг.
Ох  и разгуляется смерть-коса!
Ты в который раз проиграл, Кучум,
Не тебе с племен собирать ясак.
И от пуль поганым спасенья нет,
И разят их стрелы каленые.
И истопчут кони тот первый снег,
Что присыпал траву зеленую.
Эх, отважные казаки-орлы,
Вы Отечеству славу добыли.
Видел сон Ермак: две несут стрелы
Два пушистых сибирских соболя.
О тебе потомки расскажут быль,
Да еще приукрасят сказкою.
Ты к стопам царя положил Сибирь,
Заслужив за то милость царскую.
Как обманчива над рекою тишь,
Будто пред грозой перед сечею.
Словно древний бог принимал Иртыш
Твою жертвушку человечию.

                СТОКГОЛЬМСКИЙ ВАЛЬС

Частоколы мачт корабельных
Украшают столичный порт.
В кабаке гуляет Карл Бельман,
На последние кроны пьет.
Звоны кружек, смрад алкогольный.
И пустеет твоя мошна.
Клочья туч плывут над Стокгольмом,
Снег кружится как мошкара.
Ходят слухи, что щедрый Бельман
В храме Бахуса частый гость.
Алкоголик таращит бельма
И подсесть норовит на хвост.
Здесь не встретишь франтов нарядных
И раззолоченных карет.
Завершается день ноябрьский,
На финансах поставлен крест.
Пахнет улица рыбьей вонью,
И шумит портовая голь:
- Истощили державу войны,
Нищету нам терпеть доколь?
Выводи, голосок, коленца,
Громче скрипка страдай, стенай.
А инфляция – не инфлюэнца.
Может, выздоровеет страна?
Выпивохи играют в карты,
Горсть медяшек в ладонь гребут.
… Храбрый Петр, победивший Карла,
Спит в гробу. И король в гробу.
О твердыни сломали шпагу,
И потеряна треть страны.
Что нам гром строевого шага,
Нам милее шорох страниц.
Смотрит хмуро старинный город,
Кошельки и глаза пусты.
Тучи стаей плывут на Готланд,
Ветерок ворошит кусты.
Пей с закуской и ль без закуски,
Воздавай хвалу кабаку.
Захмелевший матрос по-русски
Лихо щелкнет по кадыку.
Вишь: горят портовые склады,
Подымается дым столбом.
Ты ж, поэт, напевай баллады,
Скоро их подхватит Стокгольм.
В кружке – истина, в песне – правда.
Ночь прошла, за окном рассвет.
Двести лет  –  и духовный правнук
Захрипит в далекой Москве.
Затрещали башки с похмелья
У очнувшихся питухов.
Голос слышится: - Где там Бельман?
Ночь гулял, да и был таков?
Не попьешь теперь на халяву…
И портовый люд загрустил.
Шел варяжский родич Хайяма,
След его на ветру простыл.
Пробил восемь звон колокольный,
Громко, гулко и тяжело.
Гаснет свет фонарей в Стокгольме.
Вышла пресса. В ней та же ложь.
В песнях брань смешалась с молитвой,
Чье-то сердце строка пронзит.
Короли нисходят в могилу,
Только песням смерть не грозит.

                ГРИГОРИЙ ПОТАНИН

Малиновый звон над церквами
Гудят отголоски в ушах.
А в омском суровом централе
Звучит надзирателя шаг.
В отчаяньи нары царапай.
Увы, не уйти от судьбы.
Все тот же грабеж, те ж сатрапы,
Колонией стала Сибирь.
Проклятая боль – ох! – свела бок,
Узилище не парадиз.
В твоих казематах, Свеаборг,
Намается «сепаратист».
Высо’ко мечта о свободе
Парит словно аэростат.
Шипит надзиратель Володя
Ехидно: «Мечтай, арестант…»
… Тропинкой заснеженной, скользкой
Спешишь от избы до избы.
Да, зимы помягче в Никольске,
Но край так похож на Сибирь.
Здесь тоже остроги, этапы,
И нрав у наместников крут.
Все тот же грабеж, те ж сатрапы,
Жесток метрополии кнут.
… А белые пятна зияют
Там, где не ступала нога.
В пустынных краях азиятских
Самум пострашней чем пурга.
Поклажа – верблюжья обуза,
Лепешка – не наш каравай.
За дальней горою хунхузы
Уже стерегут караван.
Но слышится возглас разбойный:
- Вели караван пропустить!
Там едет мудрейший, достойный.
Обидишь – сам Бог не простит.
Могучие желтые реки,
Чужой незнакомый язык.
И сонное, вязкое Время
Как во времена Лао Цзы.
Любуешься яркою гаммой
Весенних лугов и долин.
Формально здесь царствуют ламы,
Но правит подлец-мандарин.
Как шкипер по шаткому трапу
Проходишь висячим мостом.
Здесь тоже грабеж и сатрапы,
Циничней российских притом.
… О жизни жестокая проза,
Друзьям – роковая черта:
Смертельная морфия доза
Иль пуля стрелка ВЧК.
Державы тяжелые лапы
Сдавили – аж кости хрустят.
И снова грабеж и сатрапы,
Теперь при «народных» властях.
Стезя тебе выдалась злая,
Знал тяжесть кандальных оков.
Но – выше двуцветное знамя,
Ты первый средь областников!
Встает триумфальною аркой
Мост радуги по-над тайгой.
Сибирь нарекла «патриархом»,
В Китае – почти что святой.
Вся долгая  жизнь в испытаньях,
А отдых на смертном одре.
Не зря ты, Григорий Потанин,
Сквозь толщу столетья смотрел.
Россией командует Запад,
Хаос подменяет прогресс.
Все тот же грабеж, те ж сатрапы…
Вот так-то, сибирский мудрец!

                РУДОЛЬФ И МАРИЯ

Крутится жизни веретено,
Тонкую нить оборвала парка.
Все окончательно решено
В сумерках зимних старого парка.
В замковых окнах не гаснет свет,
Все царедворцы в полном смятении.
Двое средь ночи приняли смерть,
Вот и конец жестокой мистерии.
Алою кровью любовь окропишь,
Коль обернулось блаженство адом.
Вот бездыханный лежит кронпринц.
И баронесса юная рядом.
Тело земли подпирают киты,
Столп для страны – государь император.
Жить бы, сшивать бы империи лоскуты
Да принимать в Вене парады.
…А где-то шхуны плывут  в Бристоль,
Дремлют скиты в тайге обонежской.
- Что вам дороже: права на престол,
Или красавица-баронесса?
 Вряд ли похожи на кровопийц
Эти вельможи с душами аспидов:
Мол,  выбирайте, решайте, кронпринц,
Не опорочьте имени Габсбургов.
Но двое выберут третий путь,
Вдребезги жизнь будто сосуд из глины.
Освобождая от тяжких пут,
Грянули выстрелы в Майерлинге.
То не судьбы завиток-каприз.
Лучше бы фарс, инсценировка…
Молча нажал на курок кронпринц.
Росчерки пули, автограф крови.
Светлая музыка в венских дворцах,
Вечные вальсы да полонезы.
Рок приготовил кусочки свинца
И для кронпринца, и для баронессы.
Будет стоят над дворцами луна,
Застыли гвардейцы, живой паноптикум.
Быстрые воды несет Дунай
Через равнины древней Паннонии.
Где-то ночные огни городов,
Сумрак долин  и альпийские склоны.
«Аве Мария, Аве Рудольф» -
Шепчут слова дунайские волны.
Небо в ночи уронило звезду,
Ветер подует – и ветви колышутся.
Так пророните скупую слезу,
Ваше Апостольское Величество.
Рай не приемлет самоубийц,
Постные лица у всей камарильи…
Будет земля вам пухом, кронпринц. 
Аве Рудольф и Аве Мария.
И в поднебесье над хаосом льдов,
Сахарною головой полушарья
В Божьем суде Мария, Рудольф,
Ныне Господь их судьбы решает.
Тяжко устав от забот и трудов,
Спите, имперцы,  все сны безмятежные.
Аве Мария, Аве Рудольф.
Боже, даруй им царство нездешнее.

                ЛЮДВИГ  II

- Наш безумный король истощает казну,
Возводя на вершинах роскошные замки!
Тает снег. Скоро будут посеяны злаки.
Сине-белые горы встречают весну.
- Да, пускай говорят, что король – меценат.
Друг его, композитор* – должник неисправный.
Вслед за ними в долги залезает держава.
Велика за монаршию прихоть цена.
- Он зимою летал в золоченых санях
По альпийским долинам под пологом сосен.
Высоко воспарил коронованный сокол,
Наш безумный король, сумасшедший монарх.
И не раз, о насущных делах позабыв,
Среди белого дня устремлялся в карете,
Чтобы оперу слушать в театре Байрейта,.
Про себя повторяя любимый мотив.
… А простые баварцы дивились порой,
Как радушен и прост в обращении Людвиг.
Улыбались вослед незнакомые люди,
И твердила молва: «Вот достойный король!»
- Потому будет в замковых заперт стенах
Государь, что к политике малоспособен.
Чтоб казны не растратил, страны не позорил
Наш безумный король, сумасшедший монарх.
…И однажды устроила заговор знать,
И укрыли монарха высокие стены.
И печально глядели зубцы Нейшванштейна,
Что воздвиг на вершине король-меценат.
В водах озера смерть свою принял король,
Но стоят и поныне как времени знаки
Воплощенные в камне воздушные замки.
Каждый – словно гранитный венец над горой.
___________________________________   
* Рихард Вагнер, покровителем которого был Людвиг II.               
               
                ПАЛОМНИК

                (Песня для шарманки)               

Неспешно отобедал
Поморский старовер.
Ушел в Аддис-Абебу,
Вот дивный человек!
Он взял с собою шаньги
И ягод туесок.
Поплелся шаг за шагом
Топтать чужой песок.
Он слыхивал от предков:
Есть дивная страна,
Где столпы веры крепки,
И вера та стара.
Бесчисленные стаи
Чудесных райских птах
Кружатся над крестами,
Сидят на куполах.
Святые населяют
Равнины те, леса.
Двуперстьем осеняют
Главу и телеса.
Так шел, мечту лелея,
Паломник-борода
Пустыней Галилейской,
Долиной Иордан.
Он веровал, конечно,
В свою идею-фикс.
И улыбался нежно
Вослед священный сфинкс.
Вела его фортуна
Сквозь ливень, ураган
По улочкам Хартума,
По вязким берегам.
Он шел страной нилотов,
Где катит воды Нил.
И образок Николы
В пути его хранил.
Он слышал вой шакалий
И грифа хриплый крик.
И ноги все шагали,
Подошвы скрип да скрип.
Он брел, пророк без паствы
И утопал в песках.
И он пришел в то царство,
Которое искал.               
Повсюду пели птицы
Нездешней красоты…
Но страж к особе принца
Его не допустил.
На крест его старинный
Никто не стал смотреть.
Паломника не принял
Арап-архиерей.
… Он у ручья в саванне
Сидел, склонив чело.
Груз разочарованья
Отягощал зело.
- Знать, зря пришел с визитом, -
И лик посуровел, -
Они – монофизиты,
А я же – старовер.
Жесток светила пламень,
Печален эпилог.
Прилег помор под пальмой,
В последний раз прилег.
Блаженным, а не мрачным
Был мертвый лик – и вот
Туземный черный мальчик
Взял лестовку его.
Лежит в земле паломник,
Струится Белый Нил.
Не ведает потомок,
Где прадед опочил.

                ПОМАЗАННИК

В Божьем храме отзвучал
Благодарственный молебен.
Как он был великолепен!
Гаснет желтая свеча…
Подлетел к свече комар,
Опалил о пламя крылья.
Будет гнилость камарильи,
И измена, и обман,
И ипатьевский кошмар.
Солнце свечкой догорит,
И легки, почти бесплотны,
Облака плывут как лодки
Из Египта в Угарит.
На терновом на венце
Застывают капли крови.
Тихо бродит тень Иова
В Александровском дворце.
Поднебесные суда
Растворятся в небе летнем.
Что он Господу ответит
В дни последнего суда,
Убиенный государь?

                ФИЛОСОФ

О, бескрайняя синяя Парма…
В тело Эжвы врезается мыс.
По стопам уходящего пама
Устремляется быстрая мысль.
Там куличий над плесами лепет,
И, нежней и белей облаков,
Проплывает изысканный лебедь,
Птица вещая пермских богов.
Очертанья магических знаков
Прозревает сквозь сетки таблиц
Каллистрат Фалалеевич Жаков,
Нелюбимый приемыш столиц.
Он слагает мелодию мира
Из религий, наук и искусств.
А ночами в оконце квартиры
Смотрит Будда, стучится Иисус.
Тупоумно уставится в книгу
Новоявленный горе-адепт…
К чужестранцам неласкова Рига,
И следит настороженно Дерпт.
А в России – потери, утраты,
Душит мудрость марксистский канон.
Питирим, ученик Каллистрата,
Как изгнанник уплыл за кордон.
Догматизм обрастет крепкой кожей.
Прочь сомненья - гони дьяволиц!
В христианнейшем царстве – «безбожник»,
А в Совдепии – «идеалист».
Неизбывно  к Пределу влеченье,
Так светило восходит в зенит.
Притяни любомудров, Ученье,
Как железо чудесный магнит.
В новом теле воскреснем по смерти
По ученью индийских жрецов.
Население Риги и Дерпта
Смотрит косо на новых жильцов.
Только все мы едины, поскольку
Веры, нации – зыбкая грань.
В колокольную трель Усть-Сысольска
Влей мелодию, Домский орган!

                БАТЬКА МАХНО

Порубали наши хлопцы
Краснюков  и беляков.
Нынче праздник. Водка льется –
Океан без берегов.
Присмиревшие собаки
Не залают во дворе.
Всю-то ночь гуляет батька.
Догуляет на заре.
Кто сказал, что водка – пойло?!
Кутежи как мятежи.
Вся Россия – Гуляй-Поле:
Пей, гуляй да не тужи.
Задрожат Восток и Запад,
Позабыв былой покой.
А бесстрашный Лева Задов
Станет правою рукой.
До краев наполним чарки.
Атаман непобедим!
Пусть летит его тачанка,
За спиною пыль как дым.
Обгоняет вихрь тачанка,
Дождик смоет пот с лица.
От Бакунина зачала
Мать-Россия молодца.
Разве нет в анналах места
Для удалых казаков?
Строчит летописи Нестор
Пулеметным языком.
Треснет по лбу ополовник –
Вперед батьки пить не смей.
Колесницей Аполлона
Бег тачаночки твоей.
Пара линий параллельных,
Колесницы четкий след.
Слава самоуправленью!
Государства больше нет.
Знали гунны и сарматы
Демократию твою.
Срубим головы сатрапов,
Кровь прольется на траву.
Запалим дворцы и церкви,
Тюрьмы все пожжем дотла.
Комиссаров, офицеров
Поразвесим на ветлах.
Разговор с врагом короткий:
Шея в петлю. Пуля в грудь…
Где-то жив старик Кропоткин,
Пробуждавший словом Русь.
Погляди-ка сабель сколько,
Это вам не жалкий сброд!
Русь разбилась на осколки…
Может, кто и соберет?

                ПРОЛЕТАРИЙ

                Все он занят отливаньем пули,
                Что меня с землею разлучит…
                Николай Гумилев «Рабочий»
               
Он работал на оружейном
На заводе. Не горевал.
Для баталий, лихих сражений
Пули меткие отливал.
Так случилось, что власть сменилась.
Ну и что ж – он к тому привык.
Но однажды к нему явился
В куртке кожаной большевик.
Свысока по плечу похлопал.
Пролетарий слегка растерян.
 - У тебя, брат, и стаж, и опыт,
Делай пули нам для расстрелов.
Мол, страна  -  встревоженный улей,
Всюду заговоры, восстанья.
- Отливай свинцовые пули.
Вот партийное, брат, заданье.
Пуля-дурочка, девять граммов…
Ухмыляется узурпатор:
- Будут премии и награды,
Обеспечим  большой зарплатой.
Он трудился и слепо верил
Во «враждебное окруженье».
Смертоносные пули делал
На заводе на оружейном.
Над станком склоняясь сутуло,
Ты задумывался об этом:
Ведь убит окаянной пулей
Был один из лучших поэтов?
Пуля-стерва сразит любого.
Враг расстрелянный – не утрата.
Вот крестьяне из-под Тамбова,
Вот матросики из Кронштадта.
В полумраке затворы клацнут.
Вереницею шли процессы.
Истребляли целые классы,
Духовенство и офицерство.
Поглядите-ка, сколько трупов
Коченеет среди проталин.
Полюбуйся хоть раз на труд твой,
Дело рук твоих, пролетарий.
На земле разбросаны гильзы,
На деревьях кричат вороны.
Шли в расход купецкие гильдии
И казацкие эскадроны.
А в тридцатых пошли свои же,
Комиссарики да партийцы.
Друг спросил его. Он, обижен,
Отвечает: «Не я ж убийца!»
Но однажды случилось нечто:
На двадцатую годовщину
В непогодный ноябрьский вечер
Подкатила к дому машина.
В этот год «вычищали» область,
И врагов отыскали столько!
Как ведется: арест, и обыск,
И пристрастный допрос, и «тройка».
Лихо выкормыши комсомола
Выколачивают признанья.
И сломили тебя костоломы
В казематах серого зданья.
Там с мозгов осыпалась пудра
В подземельи, грязном и стылом,
Где отлитая им же пуля
Прострелила его затылок. 

                БАРЧЕНКО

Мошкара в углу роится
Под фонариком китайским.
Путешественник российский
По Евразии скитался.
Он бродил по тундре вешней,
Шел долинами Тибета…
Каземат энкаведешный
И река забвенья Лета.
Мелкий дождик капли сеет,
Спит шаман белобородый.
Дремлют скалы, дремлют сейды*
И лапландские болота.
Старый сейд, предтеча гурия,
От чужого глаза спрятан.
На крутой скале фигура –
То ль летящий, то ль распятый.
Бесприютная равнина
Встретит пасмурное утро.
Древний бог крыла раскинул
Над озерами и тундрой.
Велика же твоя плата
За прикосновенье к тайне.
А душа летит, крылата,
Вслед за лебединой стаей.
То ль распята, то ль крылата,
То ль крылата, то ль распята…
____________________________________
* Сейды, гурии –  ритуальные сооружения из камней, созданные саамами и поморами.
                ТИРАН

Европейский оркестр заиграл «танго смерти».
За приказом летит каннибальский приказ.
Чередой директивы – бумага все стерпит:
Вандализм и террор безо всяких прикрас.
Где-то в Альпах Баварских спят могучие ели.
Он однажды упал на колени пред Хелен…
Где пейзаж пасторальный, эдельвейсов венок?
Тяжка доля тиранья, тиран одинок.
Он вещает с трибуны, крича и беснуясь,
Сублимируя страсть в разрушенье и смерть.
Срезан длинным ножом тот, кто был одесную.
Штабеля мертвых тел, гекатомбы из жертв…
В венском вальсе кружились нежно-белые феи.
Теплый ветер принес терпкий запах кофеен…
Субмарина-пиранья, танков клин что клинок.
Тяжка доля тиранья, тиран одинок.
Из-под груды развалин предсмертные хрипы.
«Фау-2» разодрали британский туман.
Где-то под сапогом хрустнет Янкеля скрипка,
И парижский шансон оборвет автомат.
Пепелище Европы за твое одиночество плата.
Флаг Америки чище ладоней Пилата.
Самолетов тараны, ветераны без ног.
Вот проклятье тирана – тиран одинок.

                САМУРАЙ

                Не будет встающего красного диска, не будет благородных сосен, не               
                будет сияющего моря.      
                Юкио Мисима, «Несущие кони»

Алое кленовое пламя  - парк Уэно
И огни реклам озарили Гиндзу.
Кажется, как будто вновь горит Золотой храм.
Он любил листать дневники сновидений,
Созерцать закат над засыпающим морем,
Слушать шум прибоя на пустынном берегу.
Не добьется встречи с любимой Киёаки,
Больше не увидит принцессу старый Хонда,
А Исао пролил свою кровь совсем молодым.
Занавес опущен в театре Ноо,
Маски уже сняты, расходятся актеры,
Переодеваются, меняют кимоно.
Он в переселенье душ истово верил,
Вечная душа примет новое обличье.
Над остывшим телом воспарил золотой павлин.
……………………………………………………….               
Блестящим лезвием меч
Распорет живую плоть.
И брызжет алая кровь
На белое кимоно.
Останется ассиметричный узор
Из мокрых багровых клякс.
Разрезал брюхо клинок,
И склизкие змеи кишок
Выпущены на свободу.
… Что «Силы самообороны»
С бутафорским мечом в руке?
Таким мечом лицедей
Махал в театре своем,
Разя врагов понарошку.
Но тесен мне ваш театр.
Смотрите последний акт.
Я гибну, как гибнет великий актер.
И мой всамделишный меч
Вашему не чета.
Желаете видеть смерть последнего самурая?
Китайская ваза вдребезги – «дзинь!»
Оборванные струны звенят: «дзэн», «дзэн»!
И кровь застилает глаза…
Но я не смычком – мечом
На ваших паршивых нервах
Сыграю «Кимигайо» -
Так я преподам урок
Святого патриотизма.

                РЕКВИЕМ В РИТМЕ ЦЫГАНОЧКИ

                Я умру в крещенские морозы…
                Николай Рубцов    

По-над морем-окияном
Свищет ветер окаянный.
Саван льда накрыл пучину.
Как же это получилось?
Вновь крещенские морозы
Принесли с собой пургу.
Коротают дни матросы
На пустынном берегу.
Вмерзли в лед суда, паромы.
В древних избах спят поморы.
Ждите у моря погоды,
Глядя на барометр.
За околицею церковь
С куполами без крестов.
В конуре – скулящий Цербер.
Стужа, вьюга и простор.
Зверь январский Козерог.
В этот день крестился Бог.
От рожденья до кончины
Путь не так уж и далек.
Позади остались Святки
И лукавый Коляда.
Опадает иней с ветки,
На окне узоры льда.
Молча смотрит Русь-Россия
Взором вдовьим, взглядом сирым.
Кто судьбу такую сочинил:
Что ни бард, то мученик.
Смерть бедняга напророчил
Роковыми строчками.
Мрак и холод зимней ночи.
Полночь – волчья вотчина.
Не плескались в иордани
Мужики поддаты.
До утра метель рыдает,
Траурная дата.
И горчей звезды Полыни
Над страной звезда полей.
Наша снежная пустыня
Все белее и белей.
Смерть-старуха поманила
Тонким пальчиком костлявым.
Погубила демоница,
Но грядет за смертью слава.
Заплатил такую цену
За бессмертье каждой строчки.
Ветер выл в руинах церкви
Посреди крещенской ночи.
Вот и скорбная палата
С мертвецами на столах.
Ох, не ценим мы таланта,
Погибай себе талант!
За окошком снег валит,
И не распогодится.
С образов не Богородица
Смотрит – хищная Лилит.
Но, как «Троица» Рублева
В душном смраде кабака,
Так чиста душа Рубцова
Даже посреди греха.
Будет взвешен грешник, бражник
На весах однажды.
Бог кладет на чашу душу,
Как на Суде Страшном.
Чаша горькая грехов
Вдруг взлетела вверх.
Знаешь, нет ли, что грядет,
Смертный человек.
Есть еще вторая чаша –
Неприкаянный талант.
Рано, рано бесы пляшут…
Спасся грешник, исполать!
Если так, то отворяй
Ворота’ поэту в рай.
Заставь, Боже всемогущий,
Потесниться всех святых.
Расцветайте в райских кущах
Его зеленые цветы.

                КОНИ

                Памяти Владимира Высоцкого

Кнутом ударит и крикнет «Трогай!»
Рванутся кони и рвут поводья.
Как будто  в небо взметнулась тройка.
А ветер в спину протяжно воет.
Помчится тройка лихих пегасов.
Скрипят по снегу саней полозья.
Зачем же кони его увозят
В ночную темень путем опасным?
А тьма сгустилась – где трассы, тропы?
В ночи дорогу ищи на ощупь.
А вдруг внезапно возникнет пропасть.
С обрыва в бездну – быстрей и проще?
В ночи кромешной она возникнет,
И кони вздыбятся у обрыва.
Смелее, крепче держись, возница,
Пусть ветер коням растреплет гривы.
А на бумагу ложатся строки,
В которых – бешеный бег по краю,
И эти сани, и эта тройка,
Лишь места нет одному покою.
Немного страшно, немного странно,
Но знаешь цену и степень риска.
Здесь все смешалось: и боль со страстью,
И жадность к жизни, и крик до хрипа.
Ах, как нас мучит тоска по воле…
Коль будни серые нам обрыдли,
Как эти кони рванем поводья,
И вслед за ними  - на край обрыва.
Вот обретают пегасы крылья,
И прямо в небо уносят сани.
И пролетают под небесами,
Где в рай ворота для них открыли.
Как фаэтонова колесница
Летят – и нету с конями сладу.
Смелее, крепче держись, возница,
Не упускай же коней крылатых.
Над нашим миром несутся кони,
А время бег их стократ ускорит.
Здесь страсть смешалась с людской тоскою.
И места нет одному – покою.
____________________________________