Сатурну и Меркурию больше не наливать

Когда Вишенка ушла, я занялся разглядыванием салфеток на столе: в этом кафе они казались особенно дивными из-за своего дизайна, было в них что-то завораживающее. Пребывая в скучном ожидании, я прислушался к звукам в кафе и услышал знакомое топтание на месте: в этом кафе любил оставлять свои желтые следы Солнечный господин, или же Желтый принц.
Ласково его называли иногда Солнышком, но, как по мне, на солнышко он мало был похож, но девчонки, возможно, в этом разбираются лучше. Также его иногда Циркачом называли, хоть в цирке он не играл и даже связан с ним не был, но его глаза казались неестественными, манеры театральными, как на выступлении, да и ходил он в ярких желтых шароварах. Иногда думалось, что он инопланетянин, если бы он был планетой, то непременно Меркурием.

— О, дружище, и ты здесь, — сказал Меркурий с радостью, — как я рад тебя здесь видеть, — продолжил он, и стало ясно по его беспокойному взгляду, что его что-то тревожило, и он хотел этим поделиться, — как ты?

— Нормально, я всегда нормально, у тебя как дела? Выглядишь ты тревожно.
— Представляешь, меня тут семья из дома выгнала! Вообще не понял, как это произошло!
Тут подошла Вишенка, и многозначительно приподняла бровь, мол, что это такое происходит и кто сидит на моем стуле. Ее стакан с коктейлем был уже на половине пуст, видимо, дорога до столика была нелегкая, и требовалась банановая подзарядка.
— Ой, Вишенка, это мой друг Меркурий!

— Какой я Меркурий? Я Циркач, Солнечный господин, еще там кто-то, а это еще что за новая тенденция? Хотя мне без разницы, можно потом вернуться, я историю хочу рассказать, а тут надо знакомиться еще.
— Хам! Сел на мое место, еще и истории вместо меня рассказывает! Ну ладно.
Меркурий ловко придвинул стул.

— Присаживайся, красавица, я зла-то не желаю, будем знакомы. У меня беда-то какая случилась! Из дома выгнали.

— Как это так? — Вишенке даже стало как-то неудобно, что сейчас она станет свидетелем этой личной истории, — Я не помешаю, может, это Ваше личное, я понимаю.
— Ой, нет-нет-нет! Слушайте! Представляете, сегодня я на кухню прихожу, и на нашем желтом столе сидит темно-синяя — но-но-но, не думайте, что она черная! — крыса! Такая, знаете, темная, но видно, что синяя. Ну, представляете?
Мы с Вишней кивнули.

— Так вот, я не знаю, что мне делать, подхожу, значит, к деду, а дед говорит обратись, мол, к матери. Ну иду к маме, мама говорит, что мне к бабушке, а бабушка кладет крысу в контейнер пищевой, ну знаете, да? и мне вручает. Уходят все. А я с этой крысой! Я спрашиваю, мол, а что мне с ней делать, почему я? А они мне говорят, ну ты ее заметил, ты и разбирайся, нам она не мешала. Ну ладно, думаю я, отнесу ее в другой двор и там выпущу. Не убивать же ее — животинку жалко, не смогу, но смотрю на нее и понимаю, что тогда она вернется обратно к нам.
— Ты же на 16 этаже живешь, вроде.

— Да! Не знаю, но я прям чувствовал, что она вернется.

— Ты с ней ничего не сделал, что выгнали? Выгнали-то почему?

— Знаете, я почувствовал, что меня выгнали, когда крысу вручили. Прям в их репликах так и чувствовалось «не приходи, если не утилизуешь ее, слышишь?», угрожающе так чувствовалось. Так и выгнали.

— А дальше-то что? Когда это было?

— Да сегодня! С утра! Так вот, я смотрю на нее, и думаю, как я ее ненавижу, сколько проблем с тобой, а убить тебя не могу. Иду я с контейнером по нашему Солнечному Арбату, и тут из кожанной мастерской доносится крик моего троюродного дядюшки, он там работает. Позвал он меня, я пришел, поставил крысу на подставку для сумок, и ее сохранность приверяю каждую минуту. А тут вот отвлекся, а она взяла и выпрыгнула! И бегать начала по мастерской, бегает-бегает, а я думаю, как хорошо! Вот и избавлюсь от нее. Тут вижу — дядюшка за двустволкой пошел, а его подмастерье вот уже рукой к крысе тянется. Вышел я, а потом обратно зашел: не выдержит мое сердце! Крыса-то! Родная моя! И подумал, и плевать на семью, если меня с ней не примут! Куплю ей клетку — самую красивую! Пришел, значит, обратно, и тут уже крыса в такой стеклянной коробке, как роза какая-то, пошевелиться не может. И смотрят эти двое на нее с двустволкой. И дыхание ее на стекле видно, и усиками шевелит. Беру я ее и убегаю. Обнимаю ее, родименькую, плачу!

Мы с Вишней переглянулись.

— А тут она берет и выскакивает из моих объятий, и опять бежит в мастерскую! Во дура, погибель свою ищет. Бегу за ней, а внутри мастерской все совсем иное — будто бы и второй этаж появился, и вот бегу я за ней, а откуда-то дамы с собачками повсюду. Смотрю — крыса моя! А тут беру крысу, а это опять чья-то собачка, и даже вижу не покажет, что она собачка! Черная такая, знаете ли, была! Ну маленьких пород. Кидаю ее, иду дальше. И тут вижу! Ох! Бассейн!

— Какой бассейн, Меркурий?

— Узкий, буквально метр в ширину, но длинноват, метров 6 в длину. А глубокий какой! И вижу, там два животных плавают, таких, мертвых уже, это чувствуется по их движениям. Собачка такая, тоже темно-синяя, и слон, тоже темно-синий.
— А слон-то как туда поместился?

— Ну там внутри бассейн будто шире. Так вот, смотрю, вижу моя крыса у краев бассеина, то ее прибивает к металлическому берегу, то отбивает. Бегу к ней, беру ее, давлю на нее немножко, она без сознания, но спасти, чувствую, еще можно. Давлю так, чтобы легкие очистить, вода из нее выливается, но чувствую, что мне уже что-то помогает изнутри нее. Какое чувство вины чувствовал я! Боже, я ее еще убить хотел, чудовище, не доглядел за ней, за родименькой! Господи, вы не представляете, какие муки! Трогаю ее, спасаю.

— И как, жива?

— Ах, если бы! Я ее переворачиваю, а тут она как обернется куклой короля Пруссии из досказочного времяисчисления! Господи, будто бы всю жизнь этой куклой и была! Ей богу! — и куклу нам из сумки своей протягивает мокрую такую.
Мы с Вишней изумились.

— Такая история вот, а домой пришел, а все будто о крысе и не слышали никогда.
Послушали его, и по пиву заказали с ним, а Вишенка весь вечер немного злилась, что истории не дорассказала. А в конце сказала бармену, что Сатурну и Меркурию больше не наливать.