Письма... 1

      
Здравствуй, Лёка!
    Ей-богу, история повторяется! Всё  я уже раньше переживал в Алма-Ате, только в меньших  размерах, что соответствует, конечно, меньшему витку той спирали, по которой — согласно Энгельсу — идет развитие мира.
     Ждал  письма твоего этот,  вернее  только что опочивший   месяц, и особенно — с 13 по 20-е. У меня уже выработалась такая суеверная привычка: если до обеда (перед обедом почту приносят) в аккумуляторной  вспомню о письме, представлю его на своей койке, значит — шабаш!   Но не вспоминать невозможно. Однако вчера почта запоздала, и вечером издали равнодушно увидел письмо: все ожидания были сокрушены до обеда, и сейчас был уверен, что это письмо от моего друга из Алма-Аты, куда он поехал «отдыхать и творить».
     Оказалось, опустошенность отняла у меня возможность  ликовать  в прежней форме: я мрачно распечатал  письмо, - и уже совсем нечему было радоваться! Ты сумела-таки передать атмосферу твоей апатии, неверия и той же опустошенности:
 «Я сейчас ничего-ничего не хочу… и ничего на душе не осталось»…
    Я воспринял это как недолгую, но страшную болезнь и, конечно, простил тебя. Мне стыдно, Ленок, за то, что тебе мои письма не помогают, а только увеличивают твою грусть: «если бы ты верил в будущее, было бы намного легче». А ведь, кажется, в последних письмах я претендовал на роль этакой бабы-сваи.
    Прости же, Лёка, мне мое нытье! Я изо всех сил буду стараться быть мужчиной, ведь, правду говоря,  у меня нет ничего страшного: живу один уже месяц со своими аккумуляторами и моторами. Мой сержант — в Вильнюсе, с печенью, лейтенант — в Москве, и некому кричать или регламентировать жизнь. В любой час  я отправляюсь  в мастерскую, позванивая ключами, так что мне советуют ходить в самоволки и вообще извлекать все выгоды из моего «бобыльского» положения.
    Но если бы ты жила здесь, положим под видом дачницы, и никто бы особенно не был осведомлен, мне можно было бы в широких пределах  злоупотреблять доверием по ночам…   Нет, правда, мне очень хорошо.   
    Недавно я отметил в дневнике, что со мной происходят добрые превращения. Раньше, в любой группе людей, где я работал или учился, был обязательно один человек, которого я ненавидел; я как бы концентрировал на нем всю желчь; упоминания о нем и вид его раздражали до такой степени, что я и драться был готов, убить, толкнуть с обрыва при  случае. Эта дикость причиняла много вреда мне же. И вот теперь в своей роте я не вижу ни одного такого лица; и помимо этого, у меня есть замечательные товарищи, к которым я очень привязан.
   Это  Володька, Володька и еще раз Володька. Нет, это не одно лицо — три человека: один — электро-, другой — баяно-, третий — радио-боги.
   Радиобог недавно изобрел некую электронную схему для стрельб, за что от командира был жалован двумястами с половиною рублями и сейчас работает  над новыми хитростями, которые уже в стадии завершения, за что, видно, получит отпуск на 20 суток — нечто неслыханное в армейских условиях.
   Люди — такие, что верить в них, а потому вообще в людей, можно. И ради таких вот и самому работать надо с полной силой, а сделать не меньше их — уже заслуга! Сейчас поэтому у меня чертовски  интересная жизнь. Их рассказы доставляют наслаждение. Думаешь, слушая их: Где ты, черт, раньше был, куда смотрел, чем слушал?!
   И каждый день слушаю музыку незаурядного в своем роде исполнителя, читаю и пишу. Чего же еще?!