они, их вопли и смех

Поток его смертных воспоминаний не отличался оригинальностью: это были, как у всех, картины минувшей жизни, с той или иной степенью эмоциональной окраски. Единственное, что отличало его от большинства отошедших сограждан, - отсутствие ужасов. Большую часть своих прегрешений, ошибок он осознал еще при «жизни», благодаря тем или иным методам, о которых мудрые смертные знают, а остальным не расскажешь. Так что воспринималось просто прошлое.
Он шел сквозь некий столичный январь, в одной руке была бутылка пива, из которой я изрядно прихлебывал, а в другой - сигарета, кажется, синий «Данхилл». В какой-то момент я перешел с «Кента» на эту марку, и вот теперь он вытаскивал из пачки одну за одной, одержимый духом табака и привязанностью никотиновых рецепторов. Снега почти не было, тротуары были припорошены тончайшей вуалью, вполне эфемерной. Спид-фрику и то не хватило бы на понюшку.
Свернув с Комсомольского влево, пешеход проникал во внутренние пространства дворов. Там росли липы, и стояли бачки для мусора, и всё было как когда-то, в настоящей Москве. В ушах играли The Beatles, все вокруг качалось, - в тумане, в бесснежной зиме…
Впереди вставали священные московские жилые дворцы, и он шел навстречу перспективе, завороженный средневековой чудью, и вдруг
Они шли по одной из улиц этого средне-южного русского города, держась за руки, и пили пиво, и я захотел сфотографировать ее на фоне местного монументика, но оказалось, села батарейка, и пошли дальше, мало огорчившись, минут через 5 дотопали до канала, по правую сторону которого растянуты были тенты кафе, а сам канал рассекал скоростной катер, вырывавшый вопли из пассажиров. Эти двое тут же бросились к берегу, оживленно ожидая, когда катер причалит, тем временем приканчивая свое пиво, бросая оземь сигареты. Как только веселый дядя озвучил цену, они, поеживаясь от предвкушения и испуга, сели на заднее сиденье. Я обнял ее, и посмотрел вперед, – а там была только синева – тут шкипер завел мотор, дикая кипящая струя завертелась сзади, катер дернулся и понесся, опрокинув нашу парочку на спину
Дворцы приближались, в них даже горели окна, но сквозь странный полузамерзший воздух нельзя было разглядеть в них жизни, лишь готическое оформление крыш внушало ощущение сказки, и ему поневоле хотелось отхлебнуть еще полбутылки сразу, волшебство так и веяло, как парит в прохладный день горячий воздух над костром, однако, зажженные окна были слишком высоко, и казалось, что у них чопорно прижаты губы - как у советских госслужащих. Другое дело, соседние дворняжки-хрущовки: там на первом же этаже сочился с оранжевого абажура теплый домашний свет. И ему, почти лишенному дома, было больно и сладко смотреть на эти чужие чудесные окна, - там, должно быть, сидят и доедают салаты дружные семьи, там здороваются поцелуями, и собака и кошка ждут на пороге, и я снова закуривал, открывая еще одну банку, и окольным путем возвращался обратно на проспект
тем временем смерть делала свое дело, разъединяя смертное и бессмертное
красный катер накренялся почти до воды, так, что брызги окатывали их, и на безумной скорости несся к мосту, прямо перед ним внезапно делал крутой поворот, и, взревев мощным двигателем, устремлялся обратно, слева едва маячили в азарте гонки летние тенты, где мы потом сидели, счастливые и обалдевшие, за разливным «Визитом», качало из стороны в сторону, что мама не горюй, только и знай держись за борта, - казалось вот-вот, и вывалимся оба к чертям, - весь этот город, вся эта жизнь поднимались и опускались вместе с ними двумя на водных кочках, под реактивный саунд мотора, и, да, музыка орала из радио, включенного на полную мощность, мгновения каким-то образом запечатлевались на невидимой пленке (to be contunied) – и их вопли и смех летели куда-то к небесам.