В страхе за карьеру

           Проводив детей в школу, Авдотья пошла в сарай за углём, чтобы истопить печь. В темноте шаря рукой, с трудом нашла лопату, которой всегда набирала уголь. Её ослепила яркая вспышка и отбросила на несколько метров. Минут десять пролежала она без сознания, а после не могла понять, что произошло. Вскоре, на громкий хлопок сбежались соседи, позвали врача. В тот же день об этом взрыве узнали многие гарнизоны советских войск в Польше. В маленьком городе Легница на юге Польши со стороны поляков уже случались подобные выходки и покушения на жизнь наших военных и их семей. Многие поляки были настроены враждебно. Впрочем, не сказать, что все. Иные, особенно узники фашистских концлагерей, до конца жизни целовали руки советским солдатам и офицерам и боготворили их. Шёл 1961 год. Эхо войны ещё отзывалось во всех и повсюду.
            Гарнизон, где служил муж пострадавшей - майор Швыдко, был глубоко озадачен известием о взрыве. Следователь военной прокуратуры Аношин, осмотрев место происшествия, пришёл к выводу, что Авдотья чудом осталась жива. Взрыв такой силы мог унести не одну жизнь. В тот же день Аношин обошёл несколько польских домов, опросил соседей, но это ничего существенного не дало ему. На следующий день в больнице он расспрашивал Авдотью, что, как она помнит, предшествовало взрыву. Авдотья, частично потерявшая зрение, терпя ноющую боль от ожогов лица, тоже ничего вразумительно не объяснила. Только удивление и испуг, а позднее боль описывала она. Говорила: - Спустилась по утру, как всегда, за углём, взяла лопату и ослепило меня, и на земле лежу, не пойму ничего, как без сознания. Трудно сказать на каких основаниях, но возвращаясь домой со службы и обдумывая всё это, Аношин видел вполне возможным и напрашивающимся предположение о причастности к этому взрыву её мужа. В их воинской части было не мало минёров, в том числе муж Авдотьи, прослуживший в сапёрных войсках с 1946 по 1950 годы. Так, Аношин стал узнавать всё, что было возможно, о её муже. По службе майор Швыдко продвигался быстро. Его карьере ничего не препятствовало. Характера был довольно скрытного, даже в кругу семьи. Аношин изучил его переписку. Военно-полевая почта была под цензурой. Всегда отмечались адресаты, по которым приходили и отправлялись письма. Так, с конца сентября прошлого года по начало текущего апреля один адресат всё время значился в его переписке. Когда Аношин говорил с Авдотьей о том, чтобы посмотреть письма, которые приходят её мужу, оказалось, что она ничего не знает о переписке с адресатом из города Харькова, и писем этих никогда не видела. Аношин отправился в командировку по неизвестному Авдотье адресу. Он, конечно, не был ни в чём уверен, но что-то подсказывало ему, «откуда ветер дует».
            На окраине Харькова он нашёл этот дом, ухоженный, с клумбами тюльпанов и садом, где вот-вот зацветут фруктовые деревья. Он долго присматривался к дому, прошёлся по близлежащим улицам, выпил газировки и, посвистев тихонько, присел на лавочку. В этот солнечный апрельский день хорошо было сидеть, слушая птичьи трели, смотреть на набухающие почки, которые вот-вот раскроются, наблюдать за первыми проснувшимися насекомыми. Аношин так устал на своей службе, что эти часы были долгожданным отдохновением. Он читал газеты, придрёмывал, забывался, восстанавливая силы. Ближе к вечеру в дом вошла женщина, молодая, статная, одетая по последней моде. Вскоре Аношин постучался к ней. Немного растерявшись, она провела к себе в дом следователя из воинской части.        – Уважаемая гражданка Климова, в городе Легница в Польше по тому адресу, с которым вы ведёте частую переписку, произошло тяжёлое преступление. Пострадали люди. Предоставьте мне вашу переписку, иначе я буду вынужден произвести у вас обыск. В страхе и недоумении женщина отдала Аношину все полученные ею письма, какие смогла найти. Одно из писем со штампом и номером военно-полевой почты содержало следующий текст: - Юлия, я всё равно на тебе женюсь. Только, дай мне время. Я не могу больше жить без тебя. Моя жена как была Дунькой, так Дунькой и осталась. Стыжусь на людях с ней появиться, чувствую как постылый груз на себе. Нас только дети связывают с ней, но дети вырастут. А я ещё не стар, ещё могу заново построить жизнь… Аношину всё стало ясно, как в прозрачном ручейке. Из другого письма он узнал о курортном романе Юлии Климовой и майора Швыдко в августе-сентябре прошлого года. Аношин забрал эти письма и в следующий день поехал с ними в Легницу. В поезде он рассуждал сам с собой: - А зачем майору было взрывать жену? Разве не мог он просто разойтись с ней и на Климовой жениться? А, видать, не мог. Страшился за свою карьеру. Ведь из партии исключат, из Польши вышлют, могут и в звании понизить. Так, стараясь обойти эти неприятности, он накрыл себя и всю свою семью бедою несоизмеримо более тяжёлой и непоправимой. Да, многие люди, боясь предрассудков и порицания со стороны окружающих, решались втайне на страшные поступки. Не он первый, не он последний.
             Вызвав майора Швыдко на допрос, Аношин показал ему письма и тот сам во всём признался: и как взрывчатку делал, и как присоединил проводки к лопате, и как подгадал время, чтобы дети ушли из дома. Майора Швыдко взяли под арест до суда. Но ведь он и раньше, ещё за несколько дней до этого допроса, во всём признался Авдотье. Было это на третий день, как её из больницы выписали домой. Осознав ужас своего поступка и шаткость своего положения, Алексей Швыдко стал обострённо воспринимать действительность. Никакая карьера его уже не радовала, нервы сдавали, курортный роман забылся – как сплыл по реке. И во сне и наяву, где бы майор ни был, ему казалось, что Авдотья спокойно смотрит на него сожжёнными глазами и безмолвно укоряет. Авдотья по характеру была молчаливой. Сердцем чувствовала и знала многое, но почти никогда не облекала это в слова. Всё больше обшивала, обстирывала и кормила всех. Так, он спросил у жены:     - Авдотья, ты всё знаешь? И простила она его, и на судьбу не роптала, а говорила лишь о детях: - Как они теперь будут? Отец в тюрьме, мать слепая, инвалид. Неужели в детдом их заберут?… И плакала, плакала, плакала безутешно. Себя тоже жалела, но больше детей и даже мужа беспутного гладила по голове, прижималась заплаканным, изуродованным лицом к воротнику его рубахи. И он, уходя на допрос, просил у неё прощения и на коленях перед ней стоял. Кажется, вытрезвился от головокружительных успехов в карьере и в любовных похождениях. И хотелось ему, чтобы судила его не военная прокуратура, а постылая жена – бывшая колхозница Авдотья. В один день та, от которой он ещё недавно хотел избавиться, стала его совестью, его судом и помилованием. Почти утратившая телесное зрение Авдотья ходила в комендатуру, добивалась свиданий, таскала мужу передачки. Детям она старалась объяснить всё так, чтобы они смогли простить своего отца. Авдотья неотступно просила военную прокуратуру, чтобы её мужу смягчили наказание ради детей, которых она не сможет поставить на ноги в одиночку.
               
                Апрель 2018 год.