Очерк 10. 1000 слов

Иногда мои годы бывают, как картонные коробки, в которых перевозишь из одной квартиры в другую свои скудные пожитки, почти что пусты, а иногда они, что называется “черт из табакерки”. Выпрыгивают на меня, жадно разинув свою пасть.

Мне нужна всего лишь одна тысяча слов, что бы рассказать вам одну маленькую и чувственную историю. Таковы они все и этим пронизаны, - словами и чувственностью. Иногда рука бьёт по буквам, как молот, а иногда, напротив опускается на них, как лёгкое перо стареющей птицы, вырванное и унесённое ветром в развалины мыса.

Я брожу по бульварам, стучу в незнакомые мне парадные и заглядываю в чужие окна. Меня пробирает любопытство. Мне интересна каждая маленькая история, какими действиями и жестами она куётся, из каких монологов или диалогов состоит, какие конфузы ей сопутствуют на пути.

Мне нравится запихивать истории в некую метафоричность. Я люблю их полную аллюзию. Они вертятся вокруг меня, подобно Колизею и я маленький мальчик, что жует своё “rondo” и хлопает в ладоши. Я люблю их, как океан или снег. Как маленькие льдинки, что трескаются под ногами, и ты можешь прильнуть лицом, втоптать свои щёки будто бы в зеркало, в надежде увидеть сквозь темноту своё собственное отражение.

Для чего все эти песни? Для чего все эти рассказы?

Через всю музыкальность, через все слова, через все настроения я тку нитями ваши истории наравне со своей собственной. Эгоцентрично ли это? Определенно скажу, да.

Чувства созидания, они ведь такие же, как взять свою ладонь, крепко так взять всей своей нежностью и силой воли и окунуть в курчавые волосы любимой женщины или разбить стакан о барную стойку и с радостным криком выбежать из норы.

Кто-то может назвать это эпатажем, кто-то может долго и скрупулёзно выстраивать свой образ, точечными движениями, действиями и словами, а мне нравится быть чистой энергией. Безумной, скользящей и постоянно взрывающейся. Ин да хаус.

Я вылетаю из здания, как птица. Сквозь битое стекло на чёрный снег. Падаю, падаю и падаю. Мне хорошо. Мне плохо. Руки-крылья покрывает туман. Навстречу Лес горит фонарями. И я постоянно живой труп, постоянно идущий на зов. Я могу быть самым мёртвым и самым живым, и только Бог за фонарём, в бликах чего-то дурного зовёт меня куда-то.

Мы все боимся “той весны”, “того лета” или “прошлой зимы”, когда в твоей жизни случилось злопыхающее “Это” и ты совсем растерялся, перевернулся в собственной одежде, перепутав низ с верхом. Оно было таким притягательным, скажешь ты. Аж стучали зубы на морозе. Или улица визжала сыплющимися домами.

И вот человек карабкается в сонную ложбину, что бы завернуться в ярко красный шарф или фиолетовый войлочный свитер, закрыть глаза и не слышать визг, как кто-то безумным смехом давит педаль в пол и даёт по газам.

Смотрите, растут цветы в поле, дикие, как Любовь. Тебе ведь хочется броситься в эту бескрайнюю степь, размыть свои руки и забыть о родном Волоколамске, Чертаново или ещё что-нибудь с приставкой “моно”. Тысячи суденышек без капитана плывут и таят вот так в блоках и маленьких людях, надеясь обойти все рифы и найти свою степь с дикими цветами, как с дикой любовью. А я стою на краю “одного из” и разбираю все ваши чердаки глазами, достаю гантели, старые раскраски, шумихи и петарды и одноглазых медвежат.

Наверное, вы полагаете, что люди, которые выбрали себе подобное ремесло самые большие бездельники на свете? И я, пожалуй, оставлю этот вопрос без ответа. Пусть он таковым и остается. Вы знаете, что некорректные формулировки порой съедают людей? Оставляют лишь снедь, что бы ловить новую рыбу в электрические сети. Одна нога в капкане, пока другая в лепестках бутафорских роз.

Иногда ты идёшь по улочке какого-нибудь маленького, совсем уж незначительного города, знаете, в котором больше теней блуждают в арках и проулках, чем людей, и тебе кажется, что эти макеты упадут под напором лёгкого прибрежного ветра, а за ними совсем ничего. Пустой горизонт или клетки с любителями киднеппинга. В них сидят люди с вываливающимися глазами и с длинными скользкими языками, которые падают куда-то им за шиворот.

Представление начинается – представление заканчивается. Алые ширмы ходят взад и вперед, и актёры застряли в одной единственной пантомиме, пытаясь изображать безмолвных мимов.

Хо-хо-хо.

Слышно лишь.

Хо-хо-хо.

И писатель, творец, любой человек искусства, да и вообще любой человек задаётся одним единственным вопросом – а когда же на этой выжженной земле вырастут новые деревья, будут новые побеги, яблони блестят, а грузные ветви наклонятся под набухающими сливами.

В той или иной интерпретации, неважно. Но всегда один и тот же вопрос, и каждый раз в нём присутствует сексуальность, какой-то нездоровый шовинизм.

Все мы хотим быть сытыми, оставаясь голодными, блеем, как овцы и наполняемся, как сосуды постоянно сексуальностью, извращенностью и изворотливостью в движениях тела, вечно проседающих в своей похоти.

И я пытаюсь запечатлеть этот вечно ускользающий момент. Вечность, которая спрятана между чередой жестов, слов, букв, гласных и согласных. Между каждым взглядом, перескакивающим с одного предмета на другой в постоянной дикой пляске.

Молодая мама выгуливает своего младенца в милой яркой коляске – я запихиваю этот момент в вечность, глядя в окно. Трое мальчишек комками грязи пуляют друг в друга – я фиксирую этот момент, протыкаю бумагу, течет синяя поста, наполняет, из глаз и ощущений на другую плоскость пространства.

Люди ругаются, люди дерутся, люди смеются, люди смеются. Рифмы и поэтичность как основополагающее любого человеческого кода.

Мне нужна всего лишь одна тысяча слов, что бы рассказать вам одну маленькую и чувственную историю.