И пилигримы топчутся у трапа

И пилигримы топчутся у трапа.
И ветер надувает паруса, их грудь
и души все пристегнуты ремнями
и море глубиной, всех манит
и горизонт скрывает, многоточия понять...

И скалы виснут над водой
и берег стал томим
и хочется соленый воздух пить не чашей
и стать прозрачностью у нимф
и взгляд терзать плетьми и быть чужим...

И плыть, натягивая шкуры всех живых,
чтобы понять подкожно суть
и вычеркнуть из строчек запятые
и все сомнения, у быть или не быть,
и только весла знают, куда плыть...

И палуба как танцплощадка
и все танцуют танец. Каждый - свой.
А капитан танцует в треуголке, танец-"кляксу"...
И в жизни каждый был Наполеон
и Ватерлоу было, и было Бородино.

На парусах проспекты нарисованы гуашью
и крест посередине вышит красной мастью
и капитан хотел открыть Америку и сказку
а получилось, что Аляска
намного ближе, чем тишина из розовых теней.

И бродят пилигримы миром
постукивая палочкой по оболочке не ума,
а пустоту сверяя с точкой,
в которую хотят всё время с лету
попасть, как в гольф. И не сойти с ума.

И где-то слышен звук из дерева.
Внутри точильщик хочет все понять
и рассказать не людям, только дереву
как можно долго жить, не понимать
и стать монахом, как икона в дереве...

На трапах пот от ног и рук
и слезы прожитых разлук
и бури вой, и ветра стон
и человеческих понятий, млечный звон
и северной звезды надежда ночью в шторм.

И хочется висеть разглаженной ладонью
на парусах в час пик и полный штиль,
зубная боль лишь признак равноденствия,
когда ты понял где болит, где не болит.
И миг, когда у боли отняли понятие "болит"...

Разбросано китами море к горизонтам
ко всем частям у света, их сторон.
Бросайте, люди, к черту ваши  веры,
всем верить. И стучаться вере в дом.
Плывите выдыхая солнце, в море, в космос...

И будет счастлив на груди лишь орден
прославить честь и совесть у души
варяг да будет славен, и безумен в полночь,
когда часы бьют башен, тихим штормом,
а шторм внутри уснул, он крепко спит...