Брат

Рассказ девятый
В июле 1957 года меня отвезли к бабушке Поле в деревню Лещеевка. Она находилась недалеко от города Горького, к которому опять вернулось имя Нижний Новгород. Деревня была большая, с церковью, в которой был склад для зерна.   Деревня находилась недалеко от леса, вся в зелени, изрезанная оврагами. Бабушкин дом стоял на горе, а под горою был большой пруд, через дорогу на склоне холма была банька, а около неё росла небольшая яблонька «Китайка» с мелкими кисловатыми яблоками. Почти каждое лето меня отвозили к бабушке, как и мою двоюродную сестру Галку, в которую я был влюблён. Мы носились с ней по деревне, по полям, где в душистой ржи рос горох, где высоко в небе пели птицы, стрекотали кузнечики в тишине, пахло травой и лесом. В конце бабушкиного огорода росла черёмуха, на самом верху которой были три ветки в форме кресла, где я любил сидеть. Мы с Галкой часто лазили на дерево, и однажды она сорвалась, ободрав ногу. Я лечил сестру подорожником. Если мы, забегавшись, попадали под дождь и приходили домой промокшие и озябшие, бабушка загоняла нас на тёплую печку, где мы лежали на старом одеяле и грызли зёрна пшеницы и подсушенные семечки. Когда я баловался, бабушка, шутя, на меня ругалась: - Ах, ты красный пёс! и ещё, смеясь, называла меня «азиятом». Она сама пекла в русской печи ржаные лепёшки, которые были очень  вкусными. А какая была вкусная обыкновенная картошка, которая плавала под толстой жёлтой плёнкой в топлёном молоке в чугунке, только что вытащенным из печи! Ужинали обычно с одной большой сковороды, черпая  по очереди деревянной ложкой. Когда я, проголодавшись, первый полез в сковороду, то сразу получил ложкой по лбу от хозяина дома. Только теперь я понимаю, почему дядя Виталий, старший сын, не поехал в город учиться как все остальные пятеро детей. Как старший в семье без отца, он отпустил всех, а сам остался в деревне с одинокой матерью. Но, это я так, к слову. Вся дружная семья, каждое лето собиралась в отчем доме хоть на неделю. Вечерами бабушка разжигала старый самовар, настругав ножом тонкие лучинки, раздувая огонь обыкновенным сапогом, как я видел в кино. Пили чай из блюдца, с кусочком сахара, который дядя Виталя давал каждому, разбив большой кусок рафинада на ладони кухонным ножом. Чай был очень вкусный и ароматный, и его пили и пили, наливая ещё. Как и всё тогда, индийский или цейлонский чай был натуральный. Он продавался во всех магазинах в небольших пачках. Сейчас такого чая нет. Все эти красивые пакетики, опущенные в кипяток, - не чай, а подкрашенная вода. Но, это тоже так, к слову. Лето пролетело, к сентябрю я вернулся  в Ситал-чай и пошёл в четвёртый класс. С утра я бежал в школу, которая была рядом, через дорогу, а после школы, быстро сделав уроки, мчался во двор, где мы с мальчишками играли в прятки и догонялки. Друзья были из этого же трёхэтажного дома и что интересно, у всех были младшие братья. Детсада тогда не было, и старшие гуляли с младшими во дворах, отвечая за них головой. Сначала малышня меня раздражала: бегают сзади за братьями, скулят, хнычут, просят взять с собой. В общем, мешают играть, но потом мне стало ужасно завидно – у всех есть братья, а у меня нет. Что-то в душе у меня перевернулось, когда я увидел, как бежавший сзади братик вдруг упал и заплакал, а старший поднял его, стал отряхивать, вытирать слёзы, обнимать и успокаивать. Или когда младший ел бутерброд или яблоко, а старший просил укусить и тот тут же его протягивал, не жалея, потому что это его брат! Или когда кто-то обижал его, отнимал игрушку, старший, бросив всё, стрелой летел защищать брата. Я чувствовал себя таким одиноким, когда вечером мои друзья, взяв младших братьев за руку, расходились по домам, а я шёл один. И вот тогда я попросил маму, чтобы она родила мне братика. В июне 1958 года мама родила Лёшку, которого в детстве я почему-то звал Лёнькой. Маме было тридцать девять лет, но я этого не понимал. Я тогда впервые увидел грудного ребёнка, маленького, смешного, беззащитного, дрыгающего ручками и ножками. Мама давала мне его нянчить и кормить из бутылочки. А когда он подрос, я доедал за ним вкусную манную кашу, немного подгоревшую, на дне кастрюльки, а когда братик грыз яблоко, он всегда давал мне его укусить. Теперь у меня был брат, и я был не одинок.