ЗОНА. Сокамерник. Дополнение в начало главы VI

Дал «обвиниловку» мне Галкин,
А это значит – будет суд.
Тут не сказали б и гадалки,
Какой мне срок теперь дадут.
Он всем их методам познанья
В моей статье не подчинён:
Совсем не тяжестью деянья
Он должен быть определён,
А тем, насколько ты сломался
И стал безвреден, словно труп,
И оттого лишь разболтался,
Что просто классово был глуп.
И, коль вполне я образован,
Сыграть я должен простачка,
Чей знаньем мозг парализован,
А не трудягу-дурачка.
Притворство – лучшее орудье,
Когда оружья ты лишён,
Лги – спрячет когти правосудье:
Гуманен к глупости закон.
Но если ты не оступился,
Властям на лапу наступил,
«Идейно не разоружился»,
А поучать судей решил,
Пусть даже ты привёл цитаты
Из Маркса с Лениным, браток,
Лоб разобьёшь ты о догматы
И схватишь максимальный срок.
Конечно, если б суд открытый,
Как при царях проклятых, был,
Ты власть, пусть и в неравной битве,
Перед народом заклеймил.
Так нет, мой суд закрытым будет,
Чтоб вся не ведала страна,
Что за слова жестоко судят,
Как в сталинские времена.
Злодей своё злодейство прячет…
Сижу я в камере своей
И слышу: кто-то часто плачет
Как будто о судьбе моей.
Вдруг с громом дверь мою открыли
Под мрачный плач стальных петель:
И человечка подселили:
Держал в обнимку он постель.
Мне вертухай кивнул: «В окопах
Не плакал бывший фронтовик,
Но плачет здесь, хоть не в оковах, –
К окну с решёткой не привык!»
– Ну и решили вы задачу!
Вы б обратились к докторам!
Что, мне лечить его от плача?!
Ведь я с трудом не плачу сам! –
Я произнёс слова протеста,
Красноречивый сделав жест,
Забыв: тюрьма ГБ – то место,
Где глупо выглядит протест.
Но надзиратель с уваженьем
Сказал мне, как эксперт большой:
«Неправда: с вашим поведеньем
У нас вы прямо, как герой».
(«Но не Советского Союза!» –
Добавил я, но всё ж не вслух).
Передо мной моя обуза
Стоит и переводит дух.
Как педагог ему толкую:
Заплачет – на его беду               
Я тотчас в камеру другую,               
Как в мир покоя, перейду.               
Знать, слов моих он испугался,          
Иль уж психолог я такой,
Но он от слёз отмежевался,
Стал твёрдым, словно принял бой.
Он мне сказал: «Я не от страха
Здесь плакал, что сижу в тюрьме,
Жизнь, как дырявая рубаха,
И так была моей семье.
На Театральном, но в хибаре
С дырявой крышею живут
Все вместе, мучаясь в кошмаре,
Еду простейшую жуют
Жена, невестка, дочка, внуки,
Низка зарплата их мужей,
Но велики в труде их муки,
Как велики труды вождей.
Я воевал, я был в сраженье
Опасно ранен… ордена…
И кончилось моё терпенье,
О мать моя, моя страна!
Державы сущность и основу
Я словом потрясти решил:
Я написал письмо Хрущёву,
Да подписать его «забыл».
Ну, старики, понятно, глупы,
К тому ж забывчивы они(!):
«…Во чреве выгнившей халупы
С семьёю коротаю дни.
На внуков дождик льёт сквозь крышу,
Совсем не греет печь, дымя,
И половицы тяжко дышат,
Боясь не удержать меня.
Меня вы, может, не поймёте,
Особенно слова в конце,
Ведь так давно уже живёте
Вы в царском золотом дворце!
Не обижайтесь, бога ради,
То вас Некрасов смог воспеть,
Сказав, что толст вы и присядист,
И в праздник красен вы, как медь!
Нет, я не шлю вам укоризну,
Но у меня к вам есть вопрос:
Как может ехать к коммунизму
Моя халупа без колёс?!.»               
И надо ж, черти, раскопали,               
Кто анонимку написал:
Их в этом деле мудрый Сталин
Давно надёжно подковал:
Благое дело не забыто!
Я «подковал» не просто так
Сказал: ведь у чертей – копыта
И тонкий нюх, как у собак.
Искали именем закона
И днём с огнём, и без огня,
Как заграничного шпиона,
Везде по почерку меня.
Из отдалённого района
Ростова я письмо послал,
Но, чтобы вычислить «шпиона»,
Рогами землю сыск копал.
Верней, все домоуправленья
Ростова начали копать.
В них стали кипы заявлений
Жильцов по почерку сверять…
Наш город – город миллионный,
В нём домоуправлений – тьма,
Как перебрать бумажек тонны
Во всех них, не сойдя с ума!
Но их отважные эксперты
Нашли, скрипя умом своим,
Листая папки и конверты,
Бумажку с почерком моим.
Просил, понятно, безуспешно,
Я нашу крышу починить,
Зато за мной явились спешно
От крыши той освободить
И проводить в тюрьму, где крыша –
И не надейся! – не течёт,
Здесь хорошо, здесь вольно дышит
Весь надзирательский народ.
Чтоб в путь отправиться недолгий,
Не «чёрный ворон» подан был,
Меня в салон шикарной «волги»
Как робот, опер, усадил.
Но там, уж заняв середину,
Сидел эксперт, неколебим,
И влез я кое-как в кабину
И плотно боком слился с ним.
Но тут же с ловкостью удава
Железный опер-голиаф
За мною вслед уселся справа,
В эксперта задницею вжав.
Я чуть не заорал от боли:
Уж стали до тюрьмы пытать?
Иль мысли задние о воле
Скорей пытаются изгнать?
С шофёром следователь рядом,
Вольготно развалясь, сидел,
Но явно чувствовалось: задом
И он блистательно владел.
Везли на «волге», чтобы плохо
Народ не думал о властях,
Сейчас не Сталина эпоха –
Ну, в «волге» еду – был в гостях!
Хоть обвинение сурово,
В нём правосудья торжество:
Я агитировал Хрущёва
Против него же самого!
Теперь мне это всё без разниц…
Я жизни собственной не рад…»
– И я меж двух чекистских задниц
Был в «волге», как в тисках зажат! –
Дивясь, я перебил соседа. –
Сильна задами наша власть!
Так это не случайность – метод
Заставить с ходу духом пасть!..
Но рот-то мне не зажимали –
Свободу слова я имел!
Но так они мне душу смяли,
Что я б и пикнуть не сумел.
Я понял: умной головою               
Верхи не очень дорожат,               
Но там ты – свой, коль под тобою
Идейно выдержанный зад!..
Как звать вас? – «Пётр Никитич Редин.
Внушал мне следователь мой,
Что я не беден, нет, а вреден,
Хоть воевал, но не герой.
Ещё бы! Ордена, медали
Они при обыске сгребли,
Хоть не они их мне вручали,
Одну ж награду не нашли:
Внучок, хоть младший, молодчина,
Её особенно любил,
Медаль «За взятие Берлина»
Он хлебной коркою прикрыл…               
А я теперь не по капризу –
По кодексу страны моей
За ту большую экспертизу
Ей должен тысячу рублей».               
Поскольку был помолвлен раньше,       
Чем я, с тюрьмою мой сосед,
Он первым шёл к судебной чаше,
А я пойти был должен вслед.
Да, повезут беднягу скоро
На «воронке» на тайный суд,
А после злого приговора
В другую камеру запрут,
Чтоб я, ещё не осуждённый,
Предугадать не мог свой рок,
Надеждой жалкой осенённый,
Узнав его тюремный срок…
Чего лишь нет в тюремном мире!
Глядь – карандашный стерженёк!
Ура! Оставит друг в сортире
В бумажке крошечной свой срок!
И вот с суда вернулся Редин…
Какой трепещущий кусок
От жизни у него отъеден?
Узнать я этого не мог.
Ведут в сортир, там вижу: близко
От вечно капающих вод
Лежит мельчайшая записка
С печатным шрифтом: «Дали год».
Записку подменили явно, 
Её заметив, мусора.
Хитры! Но я хитрей подавно!
Ещё не кончена игра! 
И в каменные нас колодцы
Ведут из камер «погулять»,
Как под конвоем, входит солнце
В колодцы страждущих обнять.
С тем, кто за каменной стеною,
Здесь говорить запрещено.
Но человеку быть собою
И в каменной норе дано.
Я обнял солнца луч, как гостя,
И кашлянул, глотая свет,
И прогудел мне Редин: «Ко-остя!
Ты слы-ышишь? Дали мне пять лет…»
– Я слы-ышу!..» – В дворики вбежали
К нам сгустки злобы – мусора,
Обоих в камеры загнали.
А в небе – чёрная дыра…


10 апреля 2018 г.
(23:25).
Москва.