Март

В доме Латецких в Горках с самого утра было неспокойно. Ещё на прошлой неделе хозяином твёрдо решено было ехать в город. Сам Латецкий выезды эти не любил, совершал их редко, поэтому всегда тянул с ними до времени, когда уже было невозможно их больше откладывать. Но в этот раз нужно было обязательно попасть на масленичную ярмарку, которая, из-за поздней в этом году Пасхи, выпала на первые дни марта.
От тяжёлой кибитки было решено отказаться: снег, начавший уже таять, размяк и порыхлел. Дорога становилась весенней, слякотной и почти ненадёжной. Поэтому для поездки были выбраны дровни — плохонькие, небольшие, неудобные для пассажира и неказистые. Из-за этого и багаж пришлось сильно подсократить. Василий Петрович приготовился взять с собой только свой видавший виды, но проверенный, дорожный саквояж и узелок с гостинцами для Витеньки, старшего сына, который уже перебрался в город и был там принят в реальное училище. Хотели было передать гостинцев побольше, но подумали, что раз места не хватает, то остальное можно будет купить в городе, прямо на ярмарке.
Мать, Анна Владимировна, заправляла стряпнёй, шедшей на кухне. Дом проснулся засветло, когда ещё даже самая робкая в это время года заря не нарисовала на востоке и узенькой светлой полоски. Решено было выпечь для Витеньки пирожки, обязательно чтобы свежие, «утрешние». Захотелось сделать и сдобных, во что бы то ни стало понадобилась корица. Не найдя её ни на кухне, ни в кладовке, послали искать в закрытые на зиму комнаты, где корицу и нашла, выдыхая пар и кутаясь в шаль, Фёкла, среди вещей, вынесенных, чтобы освободить место в тёплой теперь части дома. (В ноябре для этого были отобраны все плетёные кресла и пара сервантов. Хотели вынести и рояль, но мать встала за него намертво, поскольку инструмент точно бы испортился от сырости). В одном из сервантов, за нижними дверцами, и нашлась нужная теперь стеклянная баночка с коричневыми трубочками внутри. Из-за поисков чуть задержались, но сейчас дело подходило к концу. Сладкие, с пряным запахом пирожки остывали на расшитом петухами льняном рушнике, положенном поверх доски с мукой, готовясь присоединиться к уже лежащим в узелке своим мясным и капустным собратьям.
Подошёл отец, с аккуратно собранным саквояжем, и стал поторапливать. К нему подбежал Мика, средний сын, раскрасневшийся и запыхавшийся.
— Передайте, пожалуйста, Витеньке, — и Мика сунул отцу обрывок помятой и слегка липкой, видимо, оторванной от обёртки сахарной головы, бумажки, на которой был обозначен следующий ход короля белых.
Еще в прошлом году, на исходе лета, в августе, когда всевозможные детские забавы были уже испытаны, а уличные игры прекратились из-за затянувшихся дождей, Витенька обучил Мику игре в шахматы. Мика обучился на удивление быстро и перешёл за две недели от Kindermatte к классическим партиям, иногда ставя и Витеньку в трудное положение. Уже умея писать, он также научился и записывать ходы. Перед самым отъездом, они с братом обговорили, как будут вести игру по переписке, передавая свои ходы с нарочными.
Шахматная доска с развернутой на ней партией теперь стояла у Мики в комнате, на второй сверху полке тонконогой, тёмного дерева этажерке в стиле модерн. К этажерке было наказано всем строго-настрого не подходить, да и сам Мика делал это крайне осторожно — однажды, бегая по комнате и чуть задев локтем одну из фигур, он с ужасом понял, что вряд ли сможет правильно восстановить по своим записям шахматную позицию.
Игра сильно затянулась из-за того, что в город ездили редко, и, несколько оживившись во время долго стоявшей тёплой и сухой осени, теперь практически замерла. За февраль получилось передать записки о ходах лишь дважды: в самом начале месяца, когда отец ездил в земство разбираться по поводу прошлогодней потравы, а также на Сретение.
Но, тем не менее, игра подходила к эндшпилю. Доска сильно проредилась, и большинство фигур уже лежали в своих сафьяновых углублениях внутри лакированной коробочки для шахмат. Белых в коробочке было заметно больше.
Отец взял обрывок и бережно убрал его во внутренний карман сюртука. В этот момент часы забили девять, чётко отбивая каждый удар по нежному, казавшемуся слегка надтреснутым, колокольчику. Услышав этот звон, кучер, уже давно стоявший у двери в сени и до этого безмолвно переминавшийся с ноги на ногу, робко проговорил:
«Барин, поторапливаться бы надо, с утра крепко подморозило, а вот сейчас солнце выглянуло, припекает, можем у Мартынова хорошо застрять.»
Село Мартыново лежало на их пути в Тверь. Через всё село проходил глубокий овраг, пересекавший дорогу в город. Весной, когда начиналось таянье снегов, этот овраг, имевший короткий, но крутой подъём на одном из своих скатов, становился практически непреодолимым препятствием. Обозники, незнакомые с этим оврагом и случайно свернувшие в Мартыново, надеясь сократить путь, застревали здесь весной иногда на несколько дней, до тех пор, пока случавшийся морозец не прихватывал дорогу. А те, кто знавали Мартыново, с лёгким сердцем делали крюк в почти двадцать вёрст, через Сумское или Вяжемское.
Мать спохватилась: «Закройте же скорее дверь, Манечку простудите!» Но тревога её была напрасной: насмотревшись на стряпню, шедшую на кухне, трёхлетняя Манечка, проснувшаяся вместе со всеми ни свет ни заря, уже ушла в свою комнату и крепко спала, прижав к себе свою любимую куклу, сшитую матерью из своего старого сарафана.
Анна Владимировна убрала оставшиеся пирожки в узелок, обернув их предварительно в промасленную бумагу, и отдала тот отцу. Отец, накинув пальто, взял свой багаж и вышел в сени к кучеру Семёну. Пока Василий Петрович застёгивался, он с удовольствием смотрел на подрумяненные солнцем доски, обшивавшие стены изнутри сеней. От уже не по-зимнему припекающего солнца, воздух в сенях стал сухим и как-то особенно по-весеннему тёплым.
Попрощавшись с семьёй и закрыв дверь сеней, Василий Петрович с кучером вышли на крыльцо. В дровни, стоявшие неподалёку, была запряжена рыжеватая Лихая, норовистая, но очень сообразительная и быстрая лошадь. Снег лежал на скатах крыши крыльца, уже пообтаявший, похожий на упавший откуда-то сверху белый блин с поджаренными краями. Громко цокала капель. Внезапно, большой пласт снега с шумом съехал с крыши и плюхнулся, намертво влипнув в сугроб.
Выходя из дома, Василий Петрович глянул на стоявшее рядом дерево и, уже в который раз, не смог сдержать улыбку. Почти на самой верхушке висел скворечник, чуть цепляясь за тонкие ветки и выделяясь своей белизной на фоне тёмных веток.
Вместе с Витенькой несколько лет назад они смастерили вместе этот скворечник, но повесить не успели — отцу срочно понадобилось уехать из Горок на несколько дней. Витя, сгорая от нетерпения, позвал одного из своих деревенских друзей. Вместе с ним они наклонили дерево с помощью накинутой верёвки и неумело, но, тем не менее,
крепко, приладили скворечник к веткам. Отец, вернувшись, ничего не сказал, но урок самовольству получился серьёзный. Ни в тот, ни в следующий год, птицы не поселились в своём домике — будка скворечника болталась на тонких ветках от дуновения самого лёгкого ветерка и чуть ли не билась о край крыши в сильную бурю. Но в этот раз улыбка резко покинула лицо Василия Петровича. «Надо будет нам с Микой его перевесить, как вернусь,» - погрустнев, и как бы спохватившись, вдруг подумал он.
— «Патрикеевна приходила,» — заметил кучер, — «Вон, смотрите,» — и показал на цепочку следов на снегу, ведшую в лес. Рядом со звериными следами снег был местами вдавлен — похоже, лиса тащила что-то тяжёлое. Кучер добавил: «Никак петуха подрезала — очень уж трудно шла.»
Воздух чуть заметно играл и переливаясь струился у самого края крыши, нагревшись на тёмной кровле. Ещё длинные утренние тени сиреневыми дорожками лежали на желтоватом снегу. Лошадь ждала, спокойно пожёвывая сено, чуть подёргивая при этом левым ухом. «Надо сказать конюху проверить клещей,» — заметил себе Василий Петрович.
Но сейчас было не до того. Он положил аккуратно свою поклажу, сел в дровни, накинул на себя старый тулуп и довольно крикнул кучеру: «Езжай!». Семён, натянув поводья, чуть причмокнул губами, как бы целуя воздух. Лихая, мгновенно сообразив, что от неё требуется, тронулась, оставив глубокие следы четырёх подкованных копыт в ещё промёрзшей, но уже размякшей и податливой, подобно плотной глине, почве, и резво побежала по дороге из перемешанных снега, сена и грязи в сторону города.