Провидец

Лет пятнадцать, а может и все двадцать, назад я случайно  увидел сюжет о выставке последних достижений в области обеспечения общественной безопасности и контроля за её состоянием со стороны различных спецслужб. В этом сюжете, помимо всего прочего, какой-то молодой человек рассказывал и о возможности вставить в ротовую полость под видом зубной пломбы – хоть своему, хоть чужому – микрочип. Недавно я каким-то странным образом об этом вспомнил и написал поэму, в которой незатейливая правда перемежается с незатейливым вымыслом


В старом парке в конце девяностых,
На скамье, в книгу вту;пив свой взгляд,
Ужасаясь делам козаностры,
Я молочный жевал шоколад.

В общем, было тепло и уютно:
Как же тут не забыть обо всём,
Если в это погожее утро
Я и автор полмира спасём.

Я соседа не сразу заметил…
Он, плащом зашуршав, закурил.
«Что читаем?» – спросил. Я ответил.
«Страшный суд» – мой сосед протрубил.

Он – в летах, я – студент-первокурсник…
Он продолжил: «Ты знаешь, сынок:
Жизнь смешна, но совсем не капустник,
И едва ли полезный урок.

Но и в том и другом выраженье,
Наше время – сплошной детектив,
Занимательный способ движенья,
Неразгаданный императив!»   

Я сидел рядом с ним без опаски,
Будто ждал я его тут всегда;
Будто он мне рассказывал сказки,
Неизвестно в какие года.

Будто съел с ним немало я каши…
И зачем я его слушать стал?…
Он и начал рассказ, не назвавшись,
И закончив, себя не назвал.

«То была не службишка, а служба –
Тюратам, Байконур, Космодром –
И великие Родины нужды,
И величия тайны синдром.

Ну конечно, я этим гордился:
Я – дитя превосходной страны – 
В деле эдаком ей пригодился!..
Все мы к лучшему устремлены.

Валька службу тащил в смежной части,
Клуб же был в гарнизоне – на всех…
Так мы с ним и сошлись в одночасье,
Разделив клубной сцены успех.

С той поры мы всерьёз задружили,
Хоть со мной его ловко свели:
Он фиксировал мысли чужие,
Чтоб затем их читали «свои».

Он приставлен был сторожем тайным
К восторженной персоне моей.
Дом души моей стал обитаем –
Он ввалился в него без затей.

Тем усилили зоркое бденье,
В рамках самой великой страны,
За сугубо моим поведеньем –
Отклик ближневосточной войны.

В нём прожжённость весёлую видя,
Я ему доверял, как себе.
Он ни разу меня не обидел,
Потому что… хотел в КГБ.

Я, конечно, об этом не ведал,
В нём надёжного друга ценя…
Впрочем, он меня так и не предал,
Ведь предать невозможно меня:

Я был честным до ужаса малым,
Чтоб во мне ещё что-то вскрывать;
И меня ни на чём не поймали
И не стали со мной воевать.

После этакой хитрой проверки,
После службы в казахских степях,
Было воздано Вальке по мерке,
Ну, и мне заодно, второпях.

Пусть во мне не нашёл он крамолу,
Без труда поступал он уже
В кагебешную Высшую школу –
Особист был его протеже.

Ну, а я загремел «под фанфары»
Романтических взглядов своих
Прям на курсы лихих комиссаров –
Честный малый, не жлоб и не псих.

Диамат и истмат изучая,
Я тогда умудрился понять,
Как закон с беззаконьем случая,
Можно хлеб у голодных отнять.

Удивился я и ужаснулся
И, примерив свой максимализм
На действительность, больно споткнулся
О зашоренный социализм.

Как же равенство всем обеспечить
Даже, если, не сбившись с пути,
Коммунизм прямо противоречит
Диалектике, как не крути?

Утопистов всегда порицая,
И не веря святым чудесам,
Полуправды оружьем бряцая,
Коммунизм был утопией сам.

Уравнять, вишь, они захотели,
Над землёю свой стяг вознеся,
Всех нас разных. Во лживой купели
Раскрестить, оглупив всех и вся.

Удалось, облеклось, получилось…
Сочный, вроде бы, вызрел гибрид.
Беспредельна Господняя милость!
И, кто верует – правду узрит!

А узрит ли её, кто ворует?
Философский ли это вопрос?
Правда равно увечит, врачует
И, ликуя, доводит до слёз.

Ну, а мой как бы друг закадычный,
Постигая иные азы,
Постигал их, увы, на «отлично»,
Не пуская дешёвой слезы.

Он прагматиком был безусловным:
Защищать коммунизм? – без проблем.
Честным образом ли, уголовным –
Защищать. Был бы меч, щит и шлем.

Овладеть психотронным оружьем,
Помыкать самым мощным умом,
Примиряя дыханье с удушьем…
Ну, а совесть? … А совесть – потом.

С диалектикой я побратался,
С повседневностью каверзной – нет;
Был наивным и им же остался,
Невзирая на блеск «эполет».

Ведь служил я не пошлой идее,
А стране, где не всё было так…
Но надеясь… На совесть надеясь
И на чудо надеясь, простак.

Вальку я поминал добрым словом,
Знать не зная, где он и что с ним.
Но однажды в московской столовой
Со знакомцем столкнулся одним.

Он сказал мне, печально вздыхая:
«Валька вот поступил, а я нет».
Он тоскливо глядел, но не хаял
Романтический тот Комитет:

«В КГБ, в Высшей школе наш Валька».
Я был счастлив, несказанно рад,
«Ну, рассказывай, друже, давай-ка,
Подскажи, как найти, комарад?»

В лейтенантской парадной шинели
Я потом обошёл пол-Москвы,
Заглянул в те возможные щели,
Что всегда на устах у молвы.

И за этим упорным стремленьем
Засветился немедленно я…
Так у входа в одно учрежденье
Я «троянского» встретил «коня».

Был он Валькин земляк-однокурсник –
Озабоченный чем-то курсант.
Блёкло так произнёс, безыскусно:
«Он у тёщи своей квартирант».

Дал мне адрес без лишних вопросов.
Преисполненный радостью, я
Полетел через вечер белёсый,
Загордясь, что мы с Валькой друзья.

Я к нему наезжал, но не часто.
Он же как-то почтил мой барак
Офицерский с лицом безучастным,
Чтоб увериться: что я и как.

Был всегда он чуть-чуть настороже,
И сторожкость свою не скрывал.
(Я всё это потом подытожил;
В жизнь его я свой нос не совал).

Сам не раз я ему открывался –
Другу так открывается друг…
Говорил, в чём Карл Маркс ошибался,
В чём триумф современных ворюг.

Почему в слепоте называем,
Пошло вляпавшись в феодализм,
Строй общинный общественным раем
(Как назначил марксизм-ленинизм)…

Я твердил, что система сложилась,
И что гибель системы близка…
Столько личных богатств накопилось,
Что аукнется наверняка.

И разрушатся мифа основы,
За которым – пустые слова,
И придётся рассказывать новый –
Диалектика вечно права.

В середине тех семидесятых
Было глупо с моей стороны
Это всё: мы ведь помним распятых
За идею… Но судьбы страннЫ.

Валентин меня, в общем, не предал
(Он в другой ипостаси был спец),
Но начальству, конечно, поведал
Обо мне психотронный боец.

Видно я был не очень им страшен,
Непечатный наивный чудак;
Слишком мелкая сошка. И кашу
Из меня заварить, ну никак.

Но присматривать, всё-таки, надо –
За мудрёными нужен контроль –
Чтоб не очень-то рвался из стада
И играл только нужную роль.

Ироничною кличкой «провидец»
Наградив, в картотеки внесли…
(Я за это на них не в обиде –
Бог им суд!) И с тех пор «повели».

«Повели», вставив с пломбой зубною –
Чтоб понять: а он всё-таки чей –
Микрочип. Никого за спиною,
Просто ловкость умельцев врачей.

(Я об этом проведал недавно –
Чин большой мне о том намекнул
Как бы походя, как бы неявно,
Хохотнув, безобидно сболтнул).

Мы же с Валькой встречались всё реже,
И однажды, исчезли совсем
Друг для друга. Ведь был я отслежен
В перспективе без всяких проблем.

Проявляя служебное рвенье,
Я не быстро, но всё-таки рос:
Продолжая заочно ученье,
На филфаке лишился волос;

Дослужился до славного чина
(Под началом до тыщи солдат),
И остался дурак дурачиной –
Так все близкие мне говорят.

Отхватить мог вторую квартиру,
Разведясь нарочито с женой…
Но не личило это мундиру,
Я и впрямь был какой-то иной.

В смутный час разом всё повалилось
(Кто готовился к этой беде?),
Подловить либеральную милость
Мог и я в этой мутной воде.

Но не рад был я этому «чуду» –
В миг один развалилась страна,
Предалась несусветному блуду
(Чтоб ему не покрышки, ни дна).

Описать мои честные чувства
Невозможно. Одно, брат, скажу:
Было сразу и тошно и грустно –
И противно: кому я служу?

Знал давно, что такое случится,
Но когда-а-а тот настанет черёд? …
И пришлось мне всерьёз огорчиться
За пропащий советский народ. 

Независимость – страшное слово –   
Тряпка красная для дураков
Вся в заплатах, но как бы обнова
На потребу куриных мозгов.

Побежали солдатики резво –
В Украину, в Литву, на Кавказ…
Независимость строить и резать
Всех других независимых нас.

С этим страшным взрывным сумасбродством
Воевать мой черёд не настал:
Всё! Заняться пора пчеловодством –
Я об этом давненько мечтал.
 
И покинув военную службу –
Благо выслужил двадцать семь лет –
Свёл я с пчёлами честную дружбу,
Сделал ставку на пчёлопакет».

И сосед, расплываясь в усмешке,
Словно мой предваряя вопрос,
Подчеркнул: «Вот такие потешки»,
И затем, погрустнев, произнёс:

«Где ты, Валька, дружок закадычный?
Тоже, знать, оттрубил, как и я.
Пенсион получаешь приличный …
Или отбыл в чужие края?

Может быть, на участок садовый
Был ты жизнью суровою слит?
Или ловконько втиснулся в новый
Строй адептов всё тех же элит?

Всяк из нас для чего-то, да нужен.
Нет совсем непричастных людей:
Ты прослушкой, как прежде, загружен.
Я – предмет для прослушки твоей».

Он спокойно ко мне повернулся:
«От судьбы никуда не убечь».
Покачал головой, улыбнулся
И закончил неспешную речь:

«Мне хотелось бы с ним повидаться …
Может быть, и не друг я ему,
Суждено ему другом остаться
В моей памяти вот почему:

Оба мы присягали народу
И служили Великой стране,
А не бонзам партийным в угоду…
Ну… и был симпатичен он мне.

Вот такая история, хлопче.
Память наша – престранный архив.
Извини, что не вышло короче.
Возвращайся-ка в свой детектив».

Он хотел закурить сигарету,
Но, заметив, что пачка пуста,
И мой ступор тяжёлый заметив,
Произнёс: «Жизнь до жути проста…»

«Ну, а пломба» – спросил я наивно.
«Пломбу вышибли, мой дорогой,
В подворотне, легко и спортивно…
Ни за что… Вместе с зубом…  Ногой».

Был он трезв и больным не казался…
Что за исповедь? Что за расклад?
Что за сон? Он ушёл, я остался…
Но читать стало как-то не в лад.