Ода по случаю восшествия

И человек сказал: «Я — русский»,
И Бог заплакал вместе с ним.
Николай Зиновьев

глуховата на левое ухо,
с батогом в узловатой  руке,
гренадерского вида старуха
по дороге бредет налегке.
мимо брошенных пашен и пастбищ,
мимо хижин, дворцов и лачуг,
из руин восстановленных капищ
(богу – кукиш, маммоне – свечу).

вот идет она, солнцем палима,
и, тревожа вечернюю гладь,
то в бесхозный присядет малинник,
то помянет японую мать,
что раззявила пасть на Курилы,
на исконные земли славян.
и чего она там обкурилась,
узкоглазая желтая рвань?

и с Европой делишки не лучше -
англичанка  с цепи сорвалась,
Макарон этот с бюргершей – клушей, -
а вчера еще в дружбе клялась,
улещала обманной свирелью,
завела в непролазную топь…
ведь когда-то же пикнуть не смела,
прежде срока не гигнуться штоп.

вот и верь после этого людям…
где былая девичья краса:
наливные молочные груди,
да пшеничного цвета коса?
синеока была, черноброва,
выйдет в круг – точно лебедь плывет,
то коня на скаку остановит,
то в горящую избу войдет.

хороща была Маша, да Russia,
вот и вышел с девицей курьез…
сплюнет бабка и шлепает дальше,
и тихонько мурлычет под нос
на какой-то мотив залежалый,
в тихом свете весеннего дня:
-я любила и старых, и малых,
но никто не полюбит меня.

нет любви до скончания света,
обоюдной до смертной межи…
нет…  любили.. народ и  поэты,
но поэт – это ж рази мужик?

как повадится пачкать бумагу,
так, считай, и пропал для семьи.
нынче их точно зэков в ГУЛАГе,
каждый третий к тому же семит.

ляпнул Грозный, князька укоряя,
что сбежал в чужеземный удел,
мол, Россия – не Запад, Израиль…
и накаркал, как в воду глядел…

так идет она вдоль по дороге,
за верстой отмеряя версту:
прихожане спешат в синагогу,
ДПСники спят на посту,
плечевые дежурят на трассах,
новый барин гнобит мужика,
тут скины черномазых дубасят,
там коллектор трясет должника.

выпадая из общей картины
бестолковой мирской суеты,
как татарник колючий в куртине,
как на фоне планктона киты,
не у черта на самых куличках,
а совсем даже наоборот,
невысокий стоит мужичишка,
подпирая собой небосвод.
не Атлант, не Алеша Попович,
неказистый такой гражданин,
и никто не приходит на помощь –
так и держит все небо один,
обливаясь слезами и потом,
из последних, наверное, сил…
ох, тяжелая это работа,
хучь кого б подменить попросил.

в бабке борются гордость, и жалость,
плачет, бедный, но держит – каков!
а в Европе, поди, не осталось
ни блаженных таких дураков,
ни дорог без конца и без края,
и не будет уже никогда…
врешь ты, Ванечка, Русь - не Израиль,
и не Запад, конечно, – Орда.

бабка пот мужику утирает,
на носу убирает соплю,
тут страдалец глаза открывает:
- чё такое? изыди, не сплю
кто ты, бабка?
                - да я-то – Рассея,
сам-то чьих будешь, мил человек?
да не тужься ты так – окосеешь.
по обличию вроде не грек.
али витязь какой на распутье?
не признаю, уж ты не брани.

и сказал человечек: Я - Путин,-
и Рассея заплакала с ним.

        *****
"Пасхальный трезвон"
Василий Шульженко

        *****
в первой редакции было так:
"и сказал человече..."
в сети случайно напоролся на ролик:
https://www.youtube.com/watch?v=4B3dxC8WY6M -
"ПАДЕЖИ русского языка, которые НЕ ИЗУЧАЮТ В ШКОЛЕ".
я не филолог (что приличным людям видно сразу и без микроскопа), Лотмана никогда не читал (и не тянет),но интуитивно чувствовал какую-то неправильность в использовании именно этой формы.
пусть будет - "человечек", так оно и вернее, мелковат персонаж, обещает много, не умеет держать слова, не пацан, короче.