Скрипели колеса

Скрипели колеса, то пела телега
О буднях крестьянской судьбы,
О том, что для голода время не лекарь,
И нет лучше тёплой избы.

Скрипели колеса,  палили наганы
Разжался крестьянской кулак…
И сеятель жизни в безвременье канул.
Идет по селу красный флаг,

И рушатся белые церкви повсюду,
И плачет крестьянская Русь.
А в храмах оставшихся правит безлюдье,
И заново рАспят Исус.

Скрипели колеса,  рыдала телега,
Прощаясь с родным табуном.
Зачем вместо плуга в руках пистолеты
И судеб крестьянских излом?

Скрипели колеса,  хрипела телега
О хворях Колымских жнеца.
Российский мужик к Богу верой прилеплен
И нет его жизни конца…


Отрывок из повести «Эхо Кельч-Острога» (Ефим Царев - мой прадед)

В тридцатые годы жизнь Ефима Царёва превратилась в непрерывное ожидание надвигающейся беды. Невесёлые думы одолевали:
– Раньше-то хоть было кому доказывать, што мы не опасны, а токма польза от нас государству. Пришло время, и разглядел в нас опору царь-батюшка. А как жа? У нас семьи стержнявые, а обчество без крепкой семьи, што дом без окладного венца. У нас дети в строгости, в страхе Божием взращены. А как жа? Верой и молитвой Россия испокон веков спасалася! А таперича, эва, Бога вообще отвергают! Твердь из-под ног выбивают. Чем людям душу питать, на што опереться? Расхристанный народ – хуже холеры, духом жидковат! Да-а-а, таперича  всем лихо – и тем, кто по старой вере ходит, и тем, кто новую принял, – горестно размышлял Ефим.
  – Давеча Луканиных  выслали, – сетовал он, – а какой хороший хозяин Пётр! Дом у няво, што пряник фигурный, а машина для сортировки пшанички да ржицы –  зверь! Всё отняли! Наёмных работников он, вишь-ты,  привлякал! А кто вместе с ними спину-то гнул? Не Пётр ли? Без хозяина ить чужие руки – крюки. Дык и я, бывало, работничков нанимал, кады сам не справлялси. Да-а-а, скоро и по мою душу притопают …
 –…Чернова Василия раскулачили… Дом отобрали, Семён, сынок яво, в Питер подалси. А какие вкусные баранки они пякли… Трудилася вся семья от зари до зари. Потому и достаток был, и уважение… Бараночек их уж боле не отведать… И слово-то какое на добрых людей навесили: «кулак»… А ить, ежели мозгой шевельнуть, кулак, можа, и не сласть, а без няво-то не шасть! Раскрестьянивают страну пролеталии, йидрит их коляску, прости Господи!!! – Ефим перекрестил рот и продолжал мысленно рассуждать о происходящих в селе событиях:
 – Петров Василь Филипыч собралси в Загорск переезжать. Умница-человек, а сколько для общины исделал! Шутка-ли, на Всероссийском съезде начётчиков  назначили яво не абы кому – самому  царю – челобитную подавать! Среди достойнейших наш Василий оказалси… А таперича бягут уважаемые люди из сяла…
Ефиму труднее оторваться от Кельч-Острога. Он и помыслить не мог, чтобы куда-то уехать. Крепко врос Ефим в этот край, богатый исконно русским духом и традициями. Ни один век семя царёвское в Кельч-Остроге произрастало и множилось, почитай полдеревни Царёвых, и все – родные, близкие, как тут уедешь? Мужик своей роднёй крепок!
У каждого человека в любой ситуации есть выбор. Выбор есть всегда. И Ефим сделал свой –  продолжал жить в Кельч-Остроге и от веры своей не отрекался.  Отречение было для него немыслимо. Отречься – значит потерять себя. Как отречься от того, что составляет смысл жизни? Преданность и стойкость, унаследованные от веками терпеливо сносивших гонения предков, питали его дух и придавали силы.
 Ефим продолжал служить Богу и делал, что мог. На Пасху и в церковные праздники ходил с братом своим, Петром Григорьевичем, по домам, «Христа славил» – читал молитвы перед иконами вместе с приветившими их домочадцами. Ефим и Пётр вставали перед иконами, за ними становились взрослые члены семьи и старшие дети. Так на дому и совершалось богослужение в то смутное время . Ефим по мере сил и возможностей оставался деятелем веры, свято чтя наказ Григория Богослова: «Сие предписываю мирянам, сие заповедую священникам…: вспомоществуйте слову все, кому дана от Бога возможность вспомоществовать. Великое дело воспрепятствовать убийству, наказать прелюбодеяние, обуздать хищничество; несравненно выше – внушить благочестие и преподать здравое учение».

Примечание автора:
Петр Луканин и его сестра Татьяна были сосланы на Колыму. Вернулись они в Кельч-Острог перед самой войной. Часть их дома была отведена под магазин, но Петру и Татьяне разрешили расположиться в оставшейся части помещения. Вскоре под магазин выделили другую постройку, и Луканиным отдали весь дом. После ссылки у Петра сильно тряслись руки, и он не мог сам писать.