Я останусь Хайямом. 4

Возвращение.

Назовут меня пьяным - воистину так!
Нечестивцем, смутьяном - воистину так!
Я есмь я. И болтайте себе, что хотите:
Я останусь Хайямом. Воистину так!
                Омар Хайям.

 Жара. Кругом бескрайняя степь: ни деревца ни какой бы то захудалой крыши. Дальние в мареве горы не радует глаз. Довольно большая группа людей: кто на коне, кто на осле медленно ползет по пыльной дороге – это паломники, идущие в Мекку. Впереди, сзади, по бокам охрана нанятая на общие деньги: дальний путь не безопасен: степи, горы пустыни лежащие впереди кишат враждебными племенами и разбойниками. Омар спешился: устал в седле: возраст дает о себе знать. Отстать он не боится: на километр растянулся будто живой ручей, поток двигающихся людей и животных. Одно радует скоро привал: это отдых, еда и желанный сон.
Возвращение было значительно радостнее. В каком бы селении не оказывался Омар, зеленая чалма на его голове говорила за него: «Я совершил хадж» и требовала к своему хозяину уважение и благоговение. Мекка, Мадина, Тайма, Сакака, Багдад, Дизфуль, Исфахан вставали перед ним в такой очередности и исчезали за спиной, когда приходило время. В каждом из перечисленных городов Омар задерживался: средств к существованию не было и приходилось их зарабатывать преподаванием в медресе или в сельской школе. В Багдаде Хайям прожил 5 лет. Благо, брали его охотно: человек совершивший хадж святой: он коснулся священного камня и впитал священное сияние, исходящее от гроба пророка. Но хадж не изменил Хайяма, наоборот еще больше укрепил ученого в своей правоте. Мысли свои он уже ни кому не говорил: рубаи сложенные в то время говорили за него:

Благородство и подлость, отвага и страх —
Все с рожденья заложено в наших телах.
Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже —
Мы такие, какими нас создал Аллах!

Мы источник веселья – и скорби рудник.
Мы вместилище скверны – и чистый родник.
Человек, словно в зеркале мир, – многолик.
Он ничтожен – и он же безмерно велик!

В родной Нишапур Хайям вернулся глубоким старцем. Здесь его никто не ждал. Он посилился в маленьком в две комнаты домике и брал частные уроки обучая не богатых малолетних нишапурцев за мизерную плату которую хватало на необходимое: масло для ламп, дрова на зиму и еду.

– Налей как всегда и кашу с рыбой. – Говорит Омар, влезая и усаживаясь на возвышение. Помещение, в которое он вошел не блещен богатством и чистотой: голые стены с маслеными подтеками от прикрепленных к ним ламп и серой копотью, пол земляной недавно выметенный, несколько возвышений, одинаково застланных старенькой курпой, с подушками, накиданными поверх и на каждом длинный столик, вокруг которого может разместиться от силы 8 или 10 человек. Это питейный дом. Сюда заглядывают дервиши*, простолюдины, нищие и путники, у которых нет возможности остановиться в дорогом комфортном караван сарае. Здесь можно не только выпить вина, но и перекусить недорого ячменной кашей, жаренной рыбой или отваренной головой барана. Кухня находится в отдельном помещении, и приготовленную еду выносит дочь хозяина: девчушка лет восьми девяти. Саки (виночерпий) сидит в углу залы за отдельным столом, который занимают бурдюки с вином и поднос с глиняными пиалами. Посетителей не много: обеденное время не пришло.
 – Пожалуйста, уважаемый, хаджа* Омар Хайям. – говорит саки, подавая налитую доверху пиалу. Еду сейчас принесут.
Омар кивает головой и отпевает вина. Вино слегка горчит, но прохладная влага приятно освежает рот. Из дверей подсобки выбегает девочка с ляганом, где горкой лежит каша, целая рыба и хлеб.
– Спасибо, Бахруз. Да будут дни твоей жизни светлыми и радостными, – говорит Омар, кидает на стол монету, которую ловко подхватывает девочка.
Он одет в простой местами потертый халат, под халатом виднеется белая суконная рубаха, на голове небрежно накрученная чалма, седая борода давно не стриженной лопатой лежит на груди. Выпив вина, Хайям принимается за кашу: она рассыпчатая, масленая. Рыба отложена напоследок. В помещение входят несколько человек здороваются в дверях громко и, желая ниспосланного Аллахом благоденствия, усаживаются на возвышение, делают заказ и оглядывают комнату.
– Салам, мудрейший хаджа Омар, да продлит ваши дни Аллах. – Говорит один, узнав в старике Хайяма. Хайям кивает в ответ. Он поглощен едой: нежное мясо тает во рту и приносит наслаждение. Покончив с рыбой Омар, откидывается на подушки.
«Хорошо. Сытый человек совсем иначе воспринимает окружающий мир. Чувства притупляются все кроме одного: удовольствия….
Вошедшая только что компания пьет вино и, отрывая мясо с бараньей головы, закусывает. Захмелев, они громко говорят, размахивают руками. Саки смотрит в их сторону недовольно. Вскоре он теряет терпение и просит вести себя тише. На некоторое время гуляки утихомириваются, но забывшись, опять шумят. Омар, было, расслабился: его клонит ко сну, но громкий разговор не дает это сделать. Он хмурит седые косматые брови и произносит:

Вино враждует с пьяницей, а с трезвым дружит, право.
Немного пьем — лекарство в нем, а много пьем — отрава.
Не пейте неумеренно: вам будет вред безмерный,
А будем пить умеренно — вину и честь и слава!

Компания оглядывается на него.
– О мудрейший извини. Почитай еще: мудры твои слова. – Говорит один из них. 
– Хм, еще?

Вино запрещено, но есть четыре "но":
Смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино.
При соблюдении сих четырех условий
Всем здравомыслящим вино разрешено.

– А еще?
– Еще. Я все сказал, что хотел.
К их разговору прислушиваются другие присутствующие число которых постоянно меняется: кто-то выходит, кто-то заходит.
– Для души почитай, мудрейший.
– Для души… – ворчит Хайям, но читает:

Тот, кто мир преподносит счастливчикам в дар,
Остальным – за ударом наносит удар.
Не горюй, если меньше других веселился.
Будь доволен, что меньше других пострадал.

Слушающие смеются и затихают в ожидании нового рубаи.

Если есть у тебя для жилья закуток —
В наше подлое время – и хлеба кусок,
Если ты никому не слуга, не хозяин —
Счастлив ты и воистину духом высок.

В колыбели – младенец, покойник – в гробу:
Вот и все, что известно про нашу судьбу.
Выпей чашу до дна – и не спрашивай много:
Господин не откроет секрета рабу.

Одно четверостишие за другим читает Хайям. Глаза его поблескивают. Он доволен. Здесь он может говорить, что думает. Не надо претворяться и бояться. Все кто здесь находится такие же как он безправные и битые судьбой люди. Они внемлют каждому слову и благодарны.
– А про любовь можешь? – спрашивает кто-то ломающимся юношеским баском.
Омар смеется по-стариковски тихо. Делает большие глаза.
– И тебе надо про любовь? – спрашивает он, выискивая глазами заказчика. – Что ж можно и про любовь.

Кто урод, кто красавец – не ведает страсть.
В ад согласен безумец влюбленный попасть.
Безразлично влюбленным, во что одеваться,
Что на землю стелить, что под голову класть.

– У-у-у, это не про любовь. – Слышится в том же голосе разочарование.

– Как не про любовь. А про что же? – задает свой вопрос Хайям.
– Давай про настоящую любовь.
– Про настоящую…

Говорят: нас в раю ожидает вино.
Если так – то и здесь его пить не грешно.
И любви не грешно на земле предаваться —
Если это и на небе разрешено.

– У-у-у. – опять слышится недовольство.
– Да вы привереды, как я посмотрю. – Омар улыбается одними глазами.

В дверях кухни стоит девчушка и наблюдает за происходящим. Саки занят делом. Торговля пошла бойкая: народ прибывает и прибывает.
– Дай поэту промочить горло, а потом мучай. – доносится из прибывающей публики. Кто-то тут же тянет Хайяму пиалу.
– Нет, не надо, – отказывается тот и читает:

Дай коснуться, любимая, прядей густых,
Эта явь мне милей сновидений любых...
Твои кудри сравню только с сердцем влюбленным,
Так нежны и так трепетны локоны их!

Слышится топот и довольный смех.
– Что это про любовь? – говорит Хайям, глядя в толпу.
– Да, – нестройно отвечает публика.
– А это? – спрашивает опять Омар:

Опасайся плениться красавицей, друг!
Красота и любовь – два источника мук.
Ибо это прекрасное царство не вечно:
Поражает сердца и – уходит из рук.

Присутствующие гудят, выражая, таким образом, восторг.

К черту пост и молитву, мечеть и муллу!
Воздадим полной чашей Аллаху хвалу.
Наша плоть в бесконечных своих превращеньях
То в кувшин превращается, то в пиалу.


Толпа вмиг затихает.
Задумались или испугались? Ставший серьезным взгляд Хайяма мельком проходит по лицам. Пусть подумают, пусть. Кто еще им скажет правду, думает Хайям и продолжает:

Я нигде преклонить головы не могу.
Верить в мир замогильный – увы! – не могу.
Верить в то, что, истлевши, восстану из праха
Хоть бы стеблем зеленой травы, – не могу.

– Все друзья, – говорит уставший Омар, а про себя думает, хорошего помаленьку, и поднимается уходить. Толпа не хочет его отпускать, но он непреклонен. Кто находится рядом, кидают за ворот рубахи проходящего Хайяма монеты. Омар отталкивает тянущиеся к нему руки.
– Что это вы надумали. Не надо. Несите домой, в семью. – Смущаясь, говорит он, пробивается в двери и уходит.
На улице солнцепек. Дорога пустынна. Добрый хозяин осла не выведет в такую пору. Омар заложив руки за спину идет, не торопясь к своему домику огороженному дувалом.
– Хаджа Омар, Ассаламу алейкум! – слышится окрик.
Омар оборачивается на звук. Из лавки вышел гончар и машет ему приветливо рукой запачканной в глине.
– Ва-алейкум. – Отвечает Хайям и идет на встречу.
– Взгляни, уважаемый, какой товар у меня сегодня. Хорошо заработал. Хочу поделиться с тобой, ведь здесь и твой труд есть. Хайям удивляется, но проходит.
– Показывай, что здесь у тебя, – старик осматривает лавку. – Вот взгляни. – Гончар протягивает кувшин. Кувшин изящен. Тонкий носик и большая ручка изогнуты, словно руки танцующей красавицы, а по крутым ярко раскрашенным бокам напоминающим женские бедра нанесены арабской вязью слова. Омар читает:

Когда песню любви запоют соловьи —
Выпей сам и подругу вином напои.
Видишь: роза раскрылась в любовном томленье?
Утоли, о влюбленный, желанья свои!

– И что покупают?
 – Нарасхват. Два таких же заказали с пиалами и хотят два с другим рубаи.
– Другим? Запиши.

Пей вино, ибо друг человеку оно,
Для усталых – подобно ночлегу оно,
Во всемирном потопе, бушующем в душах,
В море скорби – подобно ковчегу оно.

Или это:

Если хочешь слабеющий дух укрепить,
Если скорбь свою хочешь в вине утопить,
Если хочешь вкусить наслаждение – помни,
Что вино неразбавленным следует пить!

– Эти подойдут.
– Подойдут, благороднейший. Возьми, – говорит склонившись гончар и протягивает золотой динар.
– О, дорого ценишь ты мои рубаи.
– Не я: купцы.
– Ладно, возьму. Не грех взять заработанное. А это на сдачу:         

Что делаешь, гончар?! Одумайся, пойми,
Ты по невежеству глумишься над людьми.
Хосрова* голову и пальцы Феридуна*,
Хоть их-то с колеса гончарного сними!

И не прощаясь пошел дальше. По дороге купил на вырученные деньги масла, кинул пару дирхемов нищему и, закрыв за собой калитку, вошел в свой сумрачный дом….


Жизнь моя тяжела: в беспорядке дела,
Ни покоя в душе, ни двора, ни кола.
Только горестей вдоволь судьба мне дала.
Что ж, Хайям, хоть за это Аллаху хвала!


Хаджа* – Человек совершивший хадж, то есть посетил святую Мекку.               

Дервиш* – Мусульманский аналог монаха, аскета; приверженец суфизма.

Хосров* – Герой древнеперсидской мифологии. Персонаж «Шахнаме».

Фередун* – Герой древнеперсидской мифологии. Персонаж «Шахнаме», победитель дракона.