Адам Загаевский. Отправляясь во Львов

Моим родителям

Отправлюсь во Львов.
Но с какого вокзала?
Разве с вокзала снов, на рассвете,
когда роса блестит на чемоданах
и зарождаются экспрессы и "торпеды".
Вдруг поеду во Львов,посреди ночи, днем,
 в марте или сентябре.
Если, зачехленный границами,
Львов и вправду существует не только
внутри моего паспорта,
если флаги ясеней и тополей
звучно дышат, словно индейцы,
ручьи лепечут на своем темном эсперанто,
а ужи, будто мягкий знак в русском языке,
уползают в траву.
Соберу вещи и поеду, не прощаясь, в полдень,
как падают в обморок женщины.
А еще лопухи, зеленая армия лопухов, а под ними,
как под зонтиками венецианского кафе,
улитки беседуют о вечности.
А кафедральный собор, помнишь,
отвесно уходит ввысь, как воскресенье,
и белые салфетки,и ведро с малиной стоит на полу,
и мое вожделение, которого еще не было,
лишь сады, сорняки и янтарь черешни, и стыдный Фредро.
Львова всегда было чересчур, никому не понять всех его районов,
не разобрать шепота всех раскаленных от солнца камней,
церковь в ночи молчала совсем не так, как кафедральный,
иезуиты крестили растения, лист за листом,
но они росли, росли, обо всем позабыв,
а радость подстерегала повсюду:
в коридорах, в кофемолках, что сами крутились,
в лазурных чайниках, в крахмале, который был первым формалистом,
в каплях дождя и шипах роз.
И желтела под окном замерзшая форзиция.
Били колокола, дрожал воздух, чепцы монахинь,
как шхуны, проплывали у театра,
было так много света, что ему приходилось
 все время выходить на бис,
а публика сходила с ума и не хотела расходиться.
 Мои тетки еще не знали, что однажды я их воскрешу,
жили убежденно и одиноко,
служанки, чистенькие и отглаженные,
бежали за свежей сметаной,
а дома было немножко злости и так много надежды.
Бжозовский приезжал с  лекцией, а мой дядя сочинил поэму
с названием "Почему", которую посвятил всевышнему,
да, было чересчур Львова, он не вмещался в емкости,
разрывал стаканы, разливался из прудов и озер,
дымил из всех труб, становился пламенем и бурей,
посмеивался молниями,затихал, возвращался домой,
читал Новый Завет, засыпал на диване под гуцульским ковром.
Львова было чересчур, а теперь нет совсем, рос буйно,
а ножницы обрезАли, зимний садовник - черемуховый холод - безжалостно,немилосердно, как обычно в мае,
ах, погоди, придет теплый июнь, мягкий папоротник,
бескрайнее поле лета или жизни.
А ножницы резали, по шву или поперек волокон,
портные, садовники, цензоры перекраивпали тело или венец,
неустанно работали секаторы, как в детской забаве,
где надо вырезать лебедя или косулю.
Ножницы, складные ножи, бритвы скребли, состригали и подрезали
пышные наряды прелатов, площадей, каменных зданий,
 словно в джунглях, беззвучно падали деревья,
кафедральный дрожал и прощался поутру без слез и носовых платков,
губы такие сухие, никогда больше тебя не увижу,
так много смерти у тебя впереди,
 для чего каждому городу становиться Иерусалимом,
и евреем - каждому человеку, всегда, ежедневно
собирать впопыхах вещи, на последнем дыхании ехать во Львов,
потому что он есть, безмятежный и ясный, как персик.
Львов есть везде.

с польского перевел А.Пустогаров

прим. переводчика

Торпеды -
У 1939 на Галичині курсували так звані "люкс-торпеди" - дуже футурустичні на той час моторисси на двигунах внутрішнього згоряння, які розганялись до 120 км\год. Незвична аеродінамічна форма, відсутність диму як у паротягу - завжди привертало увагу до цього виду транспорту.
Люкс-торпеди обслуговували таки маршрути як - "Львів-Борислав", "Львів-Коломия", "Львів-Тернопіль", "Тернопіль-Чортків-Заліщики".
Цікаво, що 195 км від Львова до Коломиї "Люкс-торпеда" проїздила за 2 години і 10 хвилин. А сьогоденний пасажирський № 608 "Львів-Чернівці" витрачає на ці ж 195 км більш ніж 4 години.

Зимний садовник - https://pl.m.wikipedia.org/wiki/Zimni_ogrodnicy

Бжозовский -вероятно, Станислав Бжозовский, анархист,хотя тот умер в 1911 году.

Adam Zagajewski
"Jecha; do Lwowa"
Rodzicom

Jecha; do Lwowa. Z kt;rego dworca jecha; do
 Lwowa, je;eli nie we ;nie, o ;wicie,
gdy rosa na walizkach i w;a;nie rodz; si;
ekspresy i torpedy. Nagle wyjecha; do
Lwowa, w ;rodku nocy, w dzie;, we wrze;niu
lub w marcu. Je;eli Lw;w istnieje, pod
 pokrowcami granic i nie tylko w moim
nowym paszporcie, je;eli proporce drzew
jesiony i topole wci;; oddychaj; g;o;no
 jak Indianie a strumienie be;koc; w swoim
ciemnym esperanto a zaskro;ce jak mi;kki
 znak w j;zyku rosyjskim znikaj; w;r;d
 traw. Spakowa; si; i wyjecha;, zupe;nie
 bez po;egna;, w po;udnie, znikn;;
tak jak mdla;y panny. I ;opiany, zielona
armia ;opian;w, a pod nimi, pod parasolami
weneckiej kawiarni, ;limaki rozmawiaj;
o wieczno;ci. Lecz katedra wznosi si;,
 pami;tasz, tak pionowo, tak pionowo
jak niedziela i serwetki bia;e i wiadro
 pe;ne malin stoj;ce na pod;odze i moje
pragnienie, kt;rego jeszcze nie by;o,
 tylko ogrody chwasty i bursztyn
 czere;ni i Fredro nieprzyzwoity.
 Zawsze by;o za du;o Lwowa, nikt nie umia;
zrozumie; wszystkich dzielnic, us;ysze;
 szeptu ka;dego kamienia, spalonego przez
 s;o;ce, cerkiew w nocy milcza;a zupe;nie
inaczej ni; katedra, Jezuici chrzcili
ro;liny, li;; po li;ciu, lecz one ros;y,
 ros;y bez pami;ci, a rado;; kry;a si;
wsz;dzie, w korytarzach i m;ynkach do
 kawy, kt;re obraca;y si; same, w niebieskich
 imbrykach i w krochmalu, kt;ry by; pierwszym
formalist;, w kroplach deszczu i w kolcach
r;;. Pod oknem ;;;k;y zamarzni;te forsycje.
Dzwony bi;y i dr;a;o powietrze, kornety
 zakonnic jak szkunery p;yn;;y pod
teatrem, ;wiata by;o tak wiele, ;e musia;
 bisowa; niesko;czon; ilo;; razy,
 publiczno;; szala;a i nie chcia;a
opuszcza; sali. Moje ciotki jeszcze
 nie wiedzia;y, ;e je kiedy; wskrzesz;
i ;y;y tak ufnie i tak pojedynczo,
s;u;;ce bieg;y po ;wie;; ;mietan;,
 czyste i wyprasowane, w domach troch;
z;o;ci i wielka nadzieja. Brzozowski
 przyjecha; na wyk;ady jeden z moich
wuj;w pisa; poemat pod tytu;em Czemu,
 ofiarowany wszechmog;cemu i by;o za du;o
Lwowa, nie mie;ci; si; w naczyniu,
rozsadza; szklanki, wylewa; si; ze
 staw;w, jezior, dymi; ze wszystkich
 komin;w, zamienia; si; w ogie; i w burz;,
 ;mia; si; b;yskawicami, pokornia;,
wraca; do domu, czyta; Nowy Testament,
 spa; na tapczanie pod huculskim kilimem,
by;o za du;o Lwowa a teraz nie ma
go wcale, r;s; niepowstrzymanie a no;yce
ci;;y, zimni ogrodnicy jak zawsze
 w maju bez lito;ci bez mi;o;ci
 ach poczekajcie a; przyjdzie ciep;y
 czerwiec i mi;kkie paprocie, bezkresne
 pole lata czyli rzeczywisto;ci.
 Lecz no;yce ci;;y, wzd;u; linii i poprzez
 w;;kna, krawcy, ogrodnicy i cenzorzy
 ci;li cia;o i wie;ce, sekatory niezmordowanie
 pracowa;y, jak w dziecinnej wycinance
 gdzie trzeba wystrzyc ;ab;dzia lub sarn;.
 No;yczki, scyzoryki i ;yletki drapa;y
 ci;;y i skraca;y pulchne sukienki
pra;at;w i plac;w i kamienic, drzewa
pada;y bezg;o;nie jak w d;ungli
i katedra dr;a;a i ;egnano si; o poranku
 bez chustek i bez ;ez, takie suche
wargi, nigdy ci; nie zobacz;, tyle ;mierci
 czeka na ciebie, dlaczego ka;de miasto
 musi sta; si; Jerozolim; i ka;dy
 cz;owiek ;ydem i teraz tylko w po;piechu
pakowa; si;, zawsze, codziennie
 i jecha; bez tchu, jecha; do Lwowa, przecie;
 istnieje, spokojny i czysty jak
brzoskwinia. Lw;w jest wsz;dzie.