10. Жизнь в эпизодах. Война

Паша Соколова:


     Началась война… Взрослые встревожены, а нам, детям, любопытно: что будет? Забираемся на чердак, на крышу, дескать, сбрасывать зажигалки. А как они выглядят - пока не знаем. Уже в начале июля ходят по квартирам то ли дворники, то ли кто-то из жилуправления, и всех гражданских уговаривают эвакуироваться. Каждый день об этом разговоры и настойчивые предложения. Моя семья в Рогачёве. Как они там? Оказывается, уже 28 июня немцы взяли город, потом их выбили, но они снова взяли, и так три раза. Жителям в первые же дни предложили уехать на несколько дней, взяв с собой самый минимум. Погрузили в эшелоны и увезли. Больше в Рогачёв они не вернулись.
     Людмила, с маленьким сыном Борей и со мной, решила из Кронштадта эвакуироваться…
     Вагоны переполнены. Поезд идёт очень медленно, с остановками на всех разъездах. Есть нечего. Все вокзалы, около которых поезд останавливается, забиты людьми с детьми и вещами. Мы везде ищем, нет ли кого из Рогачёва. Наконец, на одной станции мы встретили женщину, которая сказала, что видела наших. Маму на носилках сняли с эшелона и повезли в больницу. Вместе с ней вышли её дети - Маруся и Миша. Это было где-то между Сталинградом и  Камышиным. Это уже хоть что-то…
     А нас повезли в Казахстан. Ехали мы больше месяца до станции Сары-Озек. А там, на машинах и телегах, добирались километров 80 до районного центра Гвардейского района села Кугалы. Нас поселили в бывшем сарае – мазанке с глиняным полом, низким потолком и малюсенькими окнами.
     Началась переписка со всеми возможными инстанциями в поисках родных.  Наконец мы узнали, что маму высадили на станции Неткачево, а семью поселили в деревне Русские Грязнухи. Началась переписка. Мы узнали, что Павлик в первый день войны уехал в Смоленск поступать в артиллерийское училище. Он только что закончил 10 класс. Миша, имея бронь, ушёл добровольцем в авиадесантные войска. Маруся с мамой остались одни. Какое-то время они жили в деревне, и колхоз им помогал, но мама была очень больна, а о Марусе и говорить не приходится. Я всей душой рвалась к маме, чтобы забрать её с Марусей и жить всем вместе.
     В начале октября 1941 года я поехала искать маму.  Мы ещё не оправились от прошлой дороги и не вполне приспособились на новом месте. К поездке я совсем не подготовилась. На мне были «спортсменки» на резиновом ходу, лёгкое пальтишко и тонкий платок на голову.  Продуктов у меня было на два – три дня, денег – 124 рубля. На попутной телеге я доехала до станции Сары-Озек, с которой начался мой долгий путь. Я купила билет до Неткачево за 112 рублей. Мне предстояло пять пересадок на станциях Арысь, Уральск, Саратов, Ртищев, Балашов. И ещё от Неткачево надо было добираться до Русских Грязнух. На пересадках надо было компостировать билет, чтобы пересесть на нужный поезд и ехать дальше. За компостировку полагалось заплатить 1 рубль, даже без особого места в вагоне. Но пока что главное – это уехать, а я сижу на станции уже двое суток. Мимо бесконечным потоком проходят поезда с вооружением и солдатами, а больше всего – с амнистированными. Как их много! В эти поезда обычных пассажиров не берут. Начальник вокзала сжалился надо мной, и много раз подходил к этим поездам с просьбой меня взять, но всё напрасно. Наконец ему удалось меня посадить в эшелон с амнистированными. Сопровождал этот поезд уполномоченный по делам милиции некто Сыщев.  Фамилию я запомнила потому, что она ему очень подходила, и ещё потому, что в дороге он меня здорово выручил.
     В вагоне все полки  заняты, даже третий ярус. Едут одни мужчины средних лет, с измождёнными лицами и очень грустными, потухшими глазами. Меня приняли хорошо. Я объяснила, что ищу маму, что братья на фронте. Мужчины потеснились, дав мне прилечь, и я уснула крепким сном. Ведь на станции, в ожидании поезда, я не спала двое суток. Проснувшись, я первым делом проверила свой «сейф» - карман пальто, в котором спала. А надо сказать, что билет и оставшиеся 12 рублей я надёжно спрятала во внутреннем кармане пальто, да ещё застегнула его английской булавкой.
Но нет ни булавки, ни денег, ни билета!!! Я в слёзы. тут подключился весь вагон. На подозрении оказался парень с третьего яруса, исчезнувший из вагона. Вызвали Сыщева, объяснили ситуацию. Предположили, что парень ещё где-то в поезде, так как пока не было остановок на крупных станциях, где бы ему интересно было выйти. Несколько человек вызвались идти вместе с Сыщевым на поиски. Примерно через полчаса они вернулись вместе с подозреваемым. Мы были в восьмом вагоне, а его нашли в четырнадцатом. Он пытался убежать, и хотел выбросить улики между вагонами, но Сыщев сумел их выхватить. И вот он даёт мне билет и спрашивает: «Твой?» Я посмотрела и расплакалась: « Нет, не мой…»
Парень стал выхватывать билет и кричать: «Я же говорил, что это мой!» Тогда Сыщев стал его допрашивать – откуда и куда он едет. Парень плёл что-то невнятное. Тогда Сыщев спросил меня, и я всё правильно ответила. «Так это же твой билет! А что ещё у тебя было?» - спросил он. «Двенадцать рублей…» «Отдай деньги девчонке!» - приказал Сыщев парню. А тот кричит: «У меня нет денег! Нет!» Тогда Сыщев повёл его в тамбур и закрыл дверь.  Мы ждём. Наконец дверь открывается, меня подзывают.  Парень держит в руке 10 рублей и говорит: «Дать ей? Просто дать?» Я кричу: « Не дать, а ОТДАТЬ! И ещё 2 рубля!» Они опять закрылись, но двух рублей так и не нашли… Тем не менее, все были очень рады такой развязке.
     Этот эпизод как-то сблизил всех. Я поняла, что со мной ехали в основном политзаключённые, и среди них несколько уголовников. Это были те люди, которые добровольцами пошли на фронт. Их там ждали штрафные батальоны. Думаю, что мало кто из них вернулся с фронта домой… Люди эти были очень добры и внимательны. Меня подкармливали. На некоторых станциях им полагались  - по талонам – обеды. Они брали меня с собой и делились своей скудной пищей. Но… вокруг наших столов стояли толпы голодных, и кусок не лез мне в горло. Я не выдерживала этих взглядов и убегала в поезд, оставляя часть еды на тарелке…
     Я не оставалась в долгу, и развлекала своих попутчиков как могла. Я знала очень много песен, и пела все подряд. А они то хохотали до упаду, то пускали слезу. Из самых любимых ими грустных песен можно вспомнить три.
     Первая - это «Бродяга», которую я пела «со слезой во взоре»:

Эй, расскажи, бродяга,
Чей ты родом, откуда ты?!
Эх, да я не помню… Эх, да я не знаю…
Где… мой… дом…

Эх, да меня солнышко пригреет…
Я усну глубоким сном…
Эй, да я не помню… Эй, да я не знаю
Где… мой… дом…

     Или такая песня:

Позабыт, позаброшен, с молодых юных лет,
Я остался сиротою… Счастья, доли мне нет…

     Но больше всего им нравилась  «Песня заключённого», которую я услышала когда-то от соседского, рогачёвского мальчишки:

Эх, была б эта ноченька тёмная…
Эх, была б эта ночь хороша…
Пожалей меня. душенька мощная…
Эх, в неволе, в тюрьме пропаду…

Заскрипели железны решёточки…
Застучали в стенах кирпичи…
Но услышала стража тюремная:
Эй, сорви-голова, не стучи!..
И забилося сердце тревогою…
Кровь по жилам текла ручейком…
Дай спытаюсь ещё раз решёточку,
Поднажму молодецким плечом…

И… Упала железна решёточка!
Ой, упала на землю стуча!
Не услышала стража тюремная…
Не догнать вам меня, молодца!

Убегу в край далёкий-сторонушку,
Где…  всё дорого так для меня…
Обниму свою милую деточку,
И усну на груди у нея…

     Как им нравилась эта песня! Мне кажется, я пела её особенно хорошо. Думаю, что на фронте они вспоминали её не раз. Кстати, эта песня очень понравилась и моему сыну. Он сделал к ней прекрасную аранжировку, а потом и  видеозапись с моим участием. Получилось здорово!
     Из песен, которые вызывали хохот, вплоть до падения с полок, была «Кукарача». Я не понимала, почему все ржут – ведь песня такая серьёзная и трогательная. По-видимому, тут важно было видеть исполнительницу: маленькую хрупкую лохматую девчонку, которая пела со страстью, не свойственной ребёнку:

Я от злости чуть не плачу! У меня в груди вулкан!
Ты сказал мне – кукарача! Это значит – таракан!

Пусть черна я и смугла я – уж таков судьбы закон.
Почему же в таракана ты так долго был влюблён?!

     Я кукарача, я кукарача!
     Я не грущу!
     И я не плачу, нет я не плачу!
     Но обиды не прощу!

Пусть соперницу я встречу – ссоры с ней не заведу.
Ей ни слова не отвечу, даже «дура» не скажу.

Не к лицу мне быть трещоткой, и драчливой, как коза!
Просто я твоей красотке… Выцарапаю глаза!

     Я кукарача, я кукарача!
     Мне не быть теперь иной!
     Но я не плачу, нет, я не плачу!
     Всё равно ты будешь мой!

     Ну, что же тут смешного? Но я рада была, что все веселились, и поощряли меня на песни. А я их знала сотни.
     Вместе с этой кампанией мы ехали около двух недель, так как с отправкой этого поезда нигде не торопились. Его часто оставляли на каких-то разъездах, как будто вообще забывали о нём. А мимо проходили всё новые и новые поезда. Расстались мы на станции Арысь, где мне надо было пересесть на другой поезд. На прощание мне подарили кусок сала, от которого я отрезала по маленькому кусочку каждый день, благодаря чему  и сумела выжить…

Паша Соколова. Лето 2004. Белоостров.

НАЧАЛО: http://stihi.ru/2018/03/21/11607

ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://stihi.ru/2018/03/24/8989