Сила слова во благо и на гибель - часть 34я Имена

1я публикация части 34й ( «Имена»)
на Стихи ру 2018 03 22


Если вы читаете текст повторно,
он может быть уже немного другим -
т.е. точечно или фрагментарно
изменён, дополнен, сокращён,
найденные ошибки исправлены и т.д.
См. выше дату "ближайшей редакции".



                *******ВАЖНО

Говорила об этом,
но есть необходимость повторить:
не все авторы (и произведения),
упомянутые ниже,
могу назвать любимыми.
Не всегда разделяю мысли и чувства авторов и персонажей.
Иногда – лишь предлагаю «ознакомиться». Чтобы помнить: и так бывает. *******





                Лидия Кузьмина-Сапогова
 

                СИЛА СЛОВА ВО БЛАГО И НА ГИБЕЛЬ –
                часть 34я
                («ИМЕНА»)

               
                «Да здравствует право читать,
                Да здравствует право писать.

        Правдивой страницы
        Лишь тот и боится,
        Кто вынужден правду скрывать».

                Роберт Бёрнс
                "За тех, кто далеко" 


                ))))))) Повторю
(немного изменив)

                "предварение"
из предыдущих 24х частей –
для тех, кто их не видел. 


_____Начало:

вступление, объяснения –
в трёх предыдущих публикациях: 

*«Автор Галина Гостева - тема Тотальный диктант-2017
(1я публикация на Проза и Стихи ру 2017 03 17)
и

**«О тотальном диктанте 2018 – и не только – 1»    

***… и  «… - 2»
 
(1я публикация частей 1й и 2й на Проза и Стихи ру 2017 12 09)


_____ Название:

из моего прошлогоднего
рифмованного опуса
                «Пейто – богиня убеждения».
Текст с комментариями есть на страницах.
На Стихи ру – отдельно,
на Проза ру – совместно с «Апостериори».

(Для меня там главное –

      шедевр Ивана Андреевича Крылова

        «СОЧИНИТЕЛЬ И РАЗБОЙНИК»)


_____Содержание:

произвольная подборка
    «о языке»,
          его возможностях  -
                в широком смысле. 

Не только миницитат –
но фрагментов, отрывков,
а коротких произведений и целиком),

интересных и
являющих собой «великолепные образцы» (по мне).

Плюс факты, рассказы, мнения, комментарии, «умозлоключения» (не только мои).
От анекдотов и прочих забавностей – до…

Планирую энное количество частей – как получится. 
Иногда «общего плана», иногда сужая тему.
.

_____Решила не ждать новых писем от организаторов ТД - как повода:
материал есть, мариновать его незачем.

_______________Ничего разособенного:
многое вы знаете, конечно –
но кое-что, возможно, забыли,
а то и прочтёте впервые.


_____Подбирать стараюсь не из «самых известных».
Но делаю исключения.
И даже повторы: кое-что приводила в прежних публикациях по разным поводам –
но там вы можете не увидеть.
Если в этом цикле уместно – то (даже для читавших прежнее) повторение, думаю, оправдано.
 

_____Ключевые слова:

интерес,
знание,
раздумья.


                * NB   
Мнение «говорящего» (т.е. цитируемого)

с моим совпадает не всегда.
Иногда просто представляет интерес - разного рода.


______ На страницах помещу всё «наэтотемное» в отдельную папку.


_____ Сейчас публикую подборки «на скорую руку», поддавшись порыву - увлекло, захватило.
Не претендую на «полное раскрытие темы» - лишь затрагиваю.

План:
вернуться и «улучшить» по возможности
(в нынешнем варианте выбирала из вспомнившегося по теме сразу) –
добавлю, поменяю.
Так хотелось бы… время покажет.


_____ Прошу прощения за возможные «ляпы».
Буду исправлять по мере обнаружения.


                ** NB ещё раз:
вынуждена подчеркнуть
ввиду несладкого опыта. ___________ Материал в предлагаемой форме –

на любителя, да.
И по объёму тоже – велик, согласна.
____Но пишу для тех,
кому всё равно будет интересно,
не вижу смысла «усреднять для удобочитания» –
потому что сама такое читала бы.

                Портал позволяет вольность изложения, без оглядки на формат –
для меня это бесценно.


                ))))))) Пожалуйста,
если такая «подача»
    вам не по вкусу –

                просто не читайте. )))))))




                Часть 34я_________«ИМЕНА»________№№ 401 – 420 


 

_________________ № 401 Самуил Маршак «Имена»


«Имена, имена, имена…
В нашей речи звучат не случайно.
Как загадочна эта страна,
Так и имя — загадка и тайна.
В этой жизни, а может быть, в той
Под земною звездой и небесной
Охраняет любого святой,
Не для каждого, впрочем, известный.
Посреди разоренной земли
На ветру разгорелась рябина.
В сентябре прозвучит Натали,
В октябре отзовется Марина.
И осыплется с веток листва,
Не убавить уже, не прибавить.
Имена ведь — не просто слова,
А почти воплощенная память.
Ради вечной надежды своей
Вспоминайте судьбою хранимых,
Имена самых верных друзей,
даже боль приносивших любимых…
Имена, имена, имена –
В этой жизни звучат не случайно.
Как загадочна наша страна,
Так и имя — загадка и тайна.


***

«Если только ты умен, не давай ребятам
Столь затейливых имен, как Паром и Атом.
Удружить хотела мать дочке белокурой,
Вот и вздумала назвать дочку Диктатурой.
Хоть семья ее звала сокращенно Дита,
На родителей была девушка сердита.
Для другой искал отец имя похитрее,
И назвал он, наконец, дочь свою Идея.
Звали мама и сестра девочку Идейкой,
А ребята со двора стали звать Индейкой.
А один оригинал, начинен газетой
Сына Спутником назвал, дочь назвал Ракетой.
Пусть поймут отец и мать, что с прозваньем этим
Век придется вековать злополучным детям».



______________________________________ № 402


                Сразу вспомнился Андрей Некрасов
– его «Приключения капитана Врунгеля»
(1937 !).
Больше знают по замечательному мульту конца семидесятых (с песнями под стать) Давида Черкасского.
О, голос Зиновия Гердта! (Да и другие там хороши.)
Напоминаю мультпесенку «про имя».
Музыка Георгия Фиртича, автор текста Ефим Чеповецкий.


«В море синем, как в аптеке,
Всё имеет суть и вес.
Кораблю, как человеку,
Имя нужно позарез.
Имя вы не зря даёте,
Я скажу вам наперёд,
Как вы яхту назовёте,
Так она и поплывёт.
Как вы яхту назовёте,
Так она и поплывёт.

Назовите геркулесом
И скомандуйте вперёд,
И она без ледореза
Льды на полюсе пробьёт.
А корытом назовёте
Не уйдёте от беды,
Эта яхта и в болоте
Нахлебается воды.
Эта яхта и в болоте
Нахлебается воды.

В море синем, как в аптеке,
Всё имеет суть и вес.
Кораблю, как человеку,
Имя нужно позарез.
Имя вы не зря даёте,
Я скажу вам наперёд,
Как вы яхту назовёте,
Так она и поплывёт.
Как вы яхту назовёте,
Так она и поплывёт».


_______________  Bз книги.


«А утром меня ждал страшный сюрприз: я не только сутки хода потерял с этой аварией — я потерял название корабля!
Вы, может быть, думаете, что название роли не играет? Ошибаетесь, молодой человек! Имя для корабля — то же, что фамилия для человека. Да вот, недалеко ходить за примером: Врунгель, скажем, звучная, красивая фамилия. А будь я какой-нибудь Забодай-Бодайло, или вот ученик у меня был — Суслик… Разве я мог бы рассчитывать на то уважение и доверие, которым пользуюсь сейчас? Вы только представьте себе: капитан дальнего плавания Суслик… Смешно-с!
Вот так же и судно. Назовите судно «Геркулес» или «Богатырь» — перед ним льды расступятся сами, а попробуйте назовите свое судно «Корыто» — оно и плавать будет, как корыто, и непременно перевернется где-нибудь при самой тихой погоде.
Вот поэтому я перебрал и взвесил десятки имен, прежде чем остановил свой выбор на том, которое должна была носить моя красавица яхта. Я назвал яхту «Победа». Вот славное имя для славного корабля! Вот имя, которое не стыдно пронести по всем океанам! Я заказал медные литые буквы и сам укрепил их на срезе кормы. Начищенные до блеска, они огнем горели. За полмили можно было прочесть: «Победа».
И вот в тот злополучный день, под утро, я стою один на палубе. На море штиль, порт еще не проснулся, после бессонной ночи клонит ко сну… Вдруг вижу: пыхтит портовый катерок-работяга, подходит прямо ко мне и — хлоп на палубу пачку газет! Честолюбие, конечно, в известной мере порок. Но все мы люди, все человеки, как говорится, и каждому приятно, когда в газете пишут про него. Да-с. И вот я разворачиваю газету. Читаю:
«Вчерашняя авария на старте кругосветного похода как нельзя лучше оправдала оригинальное имя, которое капитан Врунгель дал своему судну…»
Я несколько смутился, но, признаться, толком не понял, о чем разговор. Хватаю другую газету, третью… Тут в одной из них мне бросается в глаза фотография: в левом углу я, в правом мой старший помощник Лом, а посредине наша красавица яхта и подпись: «Капитан Врунгель и яхта „Беда“, на которой он отправляется…»
Тогда я все понял. Я бросился на корму, посмотрел. Так и есть: сбило две буквы — «П» и «О».
Скандал! Непоправимый скандал! Но сделать уже ничего невозможно: у газетчиков длинные языки. Врунгеля, капитана «Победы», никто не знает, зато весь мир узнал уже о моей «Беде».
Но долго горевать не пришлось. С берега потянул ветерок, паруса зашевелились, я разбудил Лома и стал поднимать якорь.
И пока мы шли морским каналом, нам со всех кораблей, как назло, кричали:
— Эй, на «Беде», счастливого плавания!
Жалко было красивого имени, но ничего не поделаешь. Так на «Беде» и пошли.



_____________ ________Сама я, честно сказать, не уверена в такой уж фатальности имени.
Но что это ОЧЕНЬ важный выбор – уверена.




___________________________ № 403 Александр Солженицын «Раковый корпус»


«Другое дело - Авиета, Алла. Авиета - жемчужина русановской семьи. Отец и мать не припоминают, когда она доставляла им огорчения или заботы, ну, кроме школьного озорничанья. И красавица, и разумница, и энергичная, очень правильно понимает и берёт жизнь. Можно не проверять её, не беспокоиться - она не сделает ошибочного шага ни в малом, ни в большом. Только вот за имя обижается на родителей: не надо, мол, было фокусничать, называйте теперь просто Аллой. Но в паспорте - Авиета Павловна. Да ведь и красиво. Каникулы кончаются, в среду она прилетает из Москвы и примчится в больницу обязательно.
      С именами - горе: требования жизни меняются, а имена остаются навсегда. Вот уже и Лаврик обижается на имя. Сейчас-то в школе Лаврик и Лаврик, никто над ним не зубоскалит, но в этом году получать паспорт, и что ж там будет написано? Лаврентий Павлович. Когда-то с умыслом так и рассчитали родители: пусть носит имя министра, несгибаемого сталинского соратника, и во всём походит на него. Но вот уже второй год, как сказать "Лаврентий Павлыч" вслух пожалуй поостережёшься. Одно выручает - что Лаврик рвётся в военное училище, а в армии по имени-отчеству звать не будут.
      А так, если шепотком спросить: зачем это всё делалось? Среди Шендяпиных тоже думают, но чужим не высказывают: даже если предположить, что Берия оказался двурушник и буржуазный националист, и стремился к власти -- ну хорошо, ну судите его, ну расстреляйте закрытым порядком, но зачем же объявлять об этом простому народу? Зачем колебать его веру? Зачем вызывать сомнения? В конце концов можно было бы спустить до определЈнного уровня закрытое письмо, там всё объяснить, а по газетам пусть считается, что умер от инфаркта. И похоронить с почётом».




____________________ № 404 Джон Голсуорси «Сага о Форсайтах» («В петле»)

«Представьте себе помесь Форсайта с повесой - это и будет юный Публиус Валериус Дарти. Из юноши с таким именем вряд ли могло получиться что-нибудь иное. Когда он родился, Уинифрид, пылая возвышенными чувствами и жаждой оригинальности, решила, что назовет своих детей так, как еще никто не называл. (Какое счастье, - думала она теперь, - что она не назвала Имоджин Фисбой.) Но имя Вала было изобретением Джорджа Форсайта, который всегда слыл остряком. Случилось так, что Дарти, спустя несколько дней после рождения своего сына и наследника, обедал с Джорджем и рассказал ему о высоких замыслах Уинифрид.
      - Назовите его Катон, - сказал Джордж, - это будет здорово пикантно.
      Он как раз в этот день выиграл десятку на лошадь, которая так называлась.
      - Катон! - повторил Дарти. (Они были слегка навеселе, как принято было говорить даже и в то время.) - Это не христианское имя.
      - Эй! - крикнул Джордж лакею в коротких штанах и чулках. - Принесите-ка из библиотеки Британскую энциклопедию на букву К.
      Лакей принес.
      - Вот оно! - сказал Джордж, тыкая сигарой. - Катон Публиус Валериус, чистокровный, сын Лидии и Виргилия. Вот как раз то, что вам нужно. Публиус Валериус вполне христианское имя.
      Дарти, вернувшись домой, сообщил об этом Уинифрид. Она пришла в восторг. Это было так шикарно. И младенца окрестили Публиус Валериус, хотя впоследствии выяснилось, что этот Катон был не самый знаменитый. Однако в 1890 году, когда маленькому Публиусу было около десяти лет, слово "шикарно" вышло из моды, и на смену ему пришло благоразумие; Уинифрид начали одолевать сомнения. Эти сомнения превратились в уверенность, когда сам маленький Публиус вернулся из школы после первого полугодия, горько жалуясь, что ему жить не дают, называют его Пубби. Уинифрид, женщина решительная, немедленно поместила его в другую школу и переименовала Вэлом, так что Публиус исчез даже из инициалов.
      В девятнадцать лет это был стройный веснушчатый юноша с большим ртом, светлыми глазами с длинными темными ресницами, с обаятельной улыбкой, с весьма обширными знаниями того, чего ему не следовало знать, и полным неведением того, что знать полагалось. Редко кто из мальчиков был так близок к исключению из школы - милый бездельник».




__________________ № 405 Николай Гоголь «Мёртвые души»


«В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал детям на шею салфетки.— Какие миленькие дети, — сказал Чичиков, посмотрев на них, — а который год?— Старшему осьмой, а меньшему вчера только минуло шесть, — сказала Манилова.— Фемистоклюс! — сказал Манилов, обратившись к старшему, который старался освободить свой подбородок, завязанный лакеем в салфетку.Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя, которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на «юс», но постарался тот же час привесть лицо в обыкновенное положение.— Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции?Здесь учитель обратил все внимание на Фемистоклюса, и казалось, хотел ему вскочить в глаза, но наконец совершенно успокоился и кивнул головою, когда Фемистоклюс сказал: «Париж».— А у нас какой лучший город? — спросил опять Манилов.Учитель опять настроил внимание.— Петербург, — отвечал Фемистоклюс.— А еще какой?— Москва, — отвечал Фемистоклюс.— Умница, душенька! — сказал на это Чичиков. — Скажите, однако ж... — продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, — в такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности.— О, вы еще не знаете его, — отвечал Манилов, — у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, — продолжал он, снова обратясь к нему, — хочешь быть посланником?— Хочу, — отвечал Фемистоклюс, жуя хлеб и болтая головой направо и налево».



__________________________________________ № 406 Марина Цветаева


«Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.
Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток…
С именем твоим — сон глубок».




___________ № 407 Ханс Кристиан Андерсен «Ребячья болтовня»
 

« У богатого купца был детский вечер; приглашены были все дети богатых и знатных родителей. Дела купца шли отлично; сам он был человек образованный, даже в свое время окончил гимназию. На этом настоял его почтенный отец, который был сначала простым прасолом, но человеком честным и трудолюбивым и сумел составить себе капиталец, а сын еще приумножил его.
Купец был человек умный и добрый, хотя люди говорили не столько об этих качествах, сколько о его богатстве.
Он вел знакомство и с аристократами крови и, что называется, с аристократами ума, а также с аристократами и крови и ума вместе и, наконец, с теми, которые не могли похвалиться ни тем, ни другим.
Так вот, большое общество собралось у него в доме, только исключительно детское; дети болтали без умолку — у них, как известно, что на уме, то и на языке. В числе детей была одна прелестная маленькая девочка, только ужасно спесивая. Спесь в нее не вбили, а "вцеловали", и не родители, а слугиродители были для этого слишком разумны. Отец малютки был камер-юнкером, и она знала, что это нечто "ужасно важное".
— Я камер-юнкерская дочка! — сказала она.
Она точно так же могла быть дочкой лавочника — от человека не зависит, кем он рождается. И вот она рассказывала другим детям, что она "урожденная" такая-то, а кто не "урожденный", из того ничего и не выйдет. Читай, старайся, учись сколько хочешь, но, если ты не "урожденная", толку не выйдет.
— А уж из тех, чье имя кончается на "сен", — прибавила она, — никогда ничего путного не выйдет. Тут уж упрись руками в бока да держись подальше от всех этих "сенов"!
И она уперлась прелестными ручонками в бока и выставила острые локотки, чтобы показать, как надо держаться. Славные у нее были ручонки, да и сама она была премиленькая!
Но дочка купца обиделась: фамилия ее отца была Мадсен, стало быть, тоже оканчивалась на "сен", и вот она гордо закинула головку и сказала:
— Зато мой папа может купить леденцов на целых сто риксдалеров и разбросать их народу! А твой может?
— Ну, а мой папа, — сказала дочка писателя, — может и твоего папу, и твоего, и всех пап на свете пропечатать в газете! Все его боятся, говорит мама: ведь это он распоряжается газетой!
И девочка гордо закинула головку — ни дать ни взять, принцесса крови!
А за полуотворенною дверью стоял бедный мальчик и поглядывал на детей в щелочку; мальчуган не смел войти в комнату: куда такому бедняку соваться к богатым и знатным детям! Он поворачивал на кухне для кухарки вертел, и теперь ему позволили поглядеть на разряженных, веселящихся детей в щелку; и уже одно это было для него огромным счастьем.
"Во: бы мне на их место!" — думалось ему. Он слышал болтовню девочек, а слушая ее, можно было пасть духом. Ведь у родителей его не было в копилке ни гроша; у них не было средств даже выписать газету, а не то что самим издавать ее. Ну, а хуже всего было то, что фамилия его отца, а значит, и его собственная, как раз кончалась на "сен"! Из него никогда не выйдет ничего путного! Вот горе-то! Но родился он, казалось ему, не хуже других; иначе и быть не могло.
Вот какой был этот вечер!
Прошло много лет, дети стали взрослыми людьми.
В том же городе стоял великолепный дом, полный сокровищ. Всем хотелось видеть его; для этого приезжали даже из других городов. Кто же из тех детей, о которых мы говорили, мог назвать этот дом своим? Скажете, это легко угадать? Нет, не легко! Дом принадлежал бедному мальчугану. Из него всетаки вышло кое-что, хоть фамилия его и кончалась на "сен"Торвальдсен.
Ну, а другие дети? Дети кровной, денежной и умственной спеси, из них что вышло? Да, все они друг друга стоили, все они были дети как дети! Вышло из них одно хорошее: задатки-то в них были хорошие. Мысли же и разговоры их в тот вечер были так, ребячья болтовня»!




_____________________ № 408 Джанни Родари «Династия лентяев»


«Не впадая в пристрастие,
Расскажу вам, ребята,
О лентяйской династии,
Что царила когда-то.

Самый первый по счету
И по времени Лодырь
Впал с рожденья в дремоту
Или в сонную одурь.

Четверть века он правил
И, предвидя кончину,
Королевство оставил
Тоже Лодырю - сыну.

Этот Лодырь Второй,
По прозванию Соня,
Тихо правил страной,
Ибо спал он на троне.

И пошли от него
Короли друг за дружкой:
Лодырь Третий, кого
Звали просто Подушкой,

И Четвертый, что стал
Класть в постель к себе грелки
(А поэтому спал
И под гром перестрелки).
Дальше царствовал Пятый,
По прозванию Мятый.

В бок толчок получал он,
Чуть во сне помаленьку
Со ступеньки сползал он
На другую ступеньку.

А Шестой пролежал
Сто четыре матраца.
А Седьмой не желал
И совсем просыпаться.

А Восьмой себя звал
По ошибке Девятым.
Значит, сын его стал
Поневоле Десятым.

Он отпраздновал брак,
Взяв принцессу Зевоту,
И семнадцать Зевак
Народил он по счету.

Всем будившим его
Он давал подзатыльники
И носил оттого
Кличку "К черту будильники!".

Был ленив, как тюлень,
Лодырь номер Одиннадцать,
Целый день было лень
С места Лодырю сдвинуться.

Он скончался давно,
И в истории края
Королем "Все равно"
Именуют лентяя.

Он смотрел без участья
На чужие несчастья,
На войну и на мир,
На рагу и на сыр,
На людей и на кошек,
На морковь и горошек,
На индейку и зайца,
На капусту и яйца...

Не имел он пристрастия
Ни к чему никогда.
И, последний в династии,
Он исчез без следа».




_____________ № 409 Братья Гримм «Гном-Тихогром»


«- У меня больше ничего нет, кроме благодарности, - ответила она.
- Этого мне мало - сказал человечек. - Ты скоро станешь королевой. Обещай мне отдать своего первого ребёнка - и я сейчас же сяду за прялку. А нет - прощай!..
Кто знает, что ещё будет - подумала Мельникова дочка. - Может, король вовсе и не женится на мне? Может, у меня и детей-то никогда не будет... - И она пообещала человечку своего первенца.
Человечек опять сел за прялку. И, когда король поутру вошел в комнату, он зажмурился и закрыл лицо руками: вокруг лежало столько золота и оно так блестело, что даже смотреть на него было больно.
Король сдержал слово. Не прошло и трёх дней, как во дворце сыграли пышную свадьбу. И Мельникова дочка стала королевой.
А через год у неё родился ребёнок.
Королева была очень счастлива и даже думать забыла о человечке и о своём обещании.
И вот как-то раз ночью, когда она сидела у колыбели, в углу что-то заскреблось, словно мышка хотела выкарабкаться из подполья на волю.
Королева вздрогнула, подняла глаза и увидела, что рядом с ней стоит маленький юркий человечек - большеголовый, длиннорукий, на тонких ножках.
- Ну - сказал он - моё - мне! Давай-ка сюда то, что обещала! - И он протянул к ребёнку свои длинные руки.
Ах, как испугалась королева! Как горько она заплакала, умоляя человечка взять у неё все драгоценности, все богатства в королевстве - даже мантию и корону - и только оставить ей ребёнка!.. Но человечек стоял на своём.
- Нет - говорил он. - Живое, тёпленькое для меня милее всех сокровищ на свете.
Тут уж королева едва не лишилась чувств. Она упала перед человечком на колени и сказала, что умрёт, если он не сжалится над ней.
И человечек сжалился.
- Хорошо - сказал он. - Даю тебе три дня сроку. Если за это время ты узнаешь, как меня зовут, дитя твоё останется у тебя. - И с этими словами он исчез.
Всю ночь королева перебирала .в памяти имена, которые когда-либо слышала. На рассвете она разослала во все концы своего королевства гонцов и велела им разузнать в городах и деревнях, какие где встречаются имена и прозвища.
…
Один за другим гонцы возвращались во дворец, но никто из них не сказал королеве ничего нового.
Наконец вошёл последний гонец.
- Королева! - доложил он. - Целый день ходил я по горам и лесам но не услышал ни одного неизвестного нам прозвания. Имён на свете меньше, чем людей. Новые люди рождаются и получают старые имена. Я уж хотел было возвращаться домой, да зашёл невзначай в такую чащу, где только лисы да зайцы желают друг другу доброй ночи, а человечьего духу и не бывало. И тут, меж тремя старыми деревьями, увидел я маленький-маленький домик. Перед домиком был разложен костёр, а вокруг костра плясал человечек - большеголовый, длиннорукий, на тоненьких ножках. Он подскакивал то на одной ноге, то на другой и распевал.
Пусть клубится дымок,
Пусть печётся пирог -
Славный выкуп мне завтра дадут!
На земле никому, никому невдомёк,
Как меня под землёю зовут.
А зовут меня Гном,
А зовут меня Гном,
А зовут меня Гном-Тихогром!
Можете себе представить, как обрадовалась королева, услыхав это имя. Она щедро наградила гонца и села у колыбели поджидать человечка.
Он скоро появился, потирая свои длинные руки и посмеиваясь.
- Ну, госпожа королева - сказал он - как меня зовут?
- Может быть, Франц? - спросила она.
- Нет.
- Может быть, Кунц?
- Нет.
- А может быть, Гейнц?
- Нет.
- Ну так, может быть, Гном-Тихогром?
- Это тебе сам чёрт подсказал! Сам чёрт подсказал! - закричал человечек и от гнева так сильно топнул ногой, что она ушла в землю под самое бедро».




_____________________ № 410 Александр Пушкин


«Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я...»




___________ № 411 Александр Волков «Царьградская пленница»


__________(Не устаю напоминать:
у Волкова есть что прочесть и кроме «Волщебника Изумрудного города».)


«Рыбак спросил Неждана, почему он получил такое имя.
– У бати с матушкой сколько лет детей не было, они уж и ждать перестали. И вдруг родился я. Вот и назвали меня Нежданом.
По церковным записям парень числился Василием. В ту пору многие русские люди носили два имени: обиходное, славянское, и крещеное, взятое из святцев. Оружейник Пересвет, придя к попу на исповедь, отзывался на имя Софроний. Да и сам князь Ярослав Мудрый при крещении получил имя Георгий (Юрий), но никто его так не называл».

1969



___________________ № 412 Джером К.Джером «Падение Томаса-Генри»


 «Из всех котов, которых я когда-либо знал, Томас-Генри был самым респектабельным. Наречен он был Томасом, но называть его так казалось просто немыслимым. Это все равно как если бы семейство из Хардена стало называть мистера Вильяма Гладстона - Билем. Попал к нам Томас из "Реформ-клуба" по рекомендации мясника, и в тот самый момент, как я увидел его, я почувствовал, что он не мог быть взращен ни в каком другом клубе Лондона. Он, казалось, насквозь был пропитан царящим там духом солидности, достоинства и незыблемого консерватизма. Почему он покинул клуб, я сейчас, по прошествии столь долгого времени, не могу с уверенностью сказать, но склонен думать, что произошло это вследствие расхождения во взглядах с новым шеф-поваром, деспотической личностью, претендовавшей на то, чтобы единовластно распоряжаться плитой. Мясник, услышав о ссоре и зная, что у нас нет кошки, предложил выход, который одинаково приветствовали обе враждующие стороны. Расстались они, надо думать, весьма холодно, и Томас прибыл к нам в дом заранее расположенный в нашу пользу.
      Моя жена, как только взглянула на него, решила, что ему гораздо больше подойдет имя Генри. Мне пришло в голову, что комбинация этих двух имен будет еще более уместной, и таким образом в тесном семейном кругу его стали звать Томас-Генри. Упоминая о нем в беседе с друзьями, мы называли его не иначе, как Томас-Генри, эсквайр.
      Он выказал нам свое расположение в свойственной ему спокойной, сдержанной манере. Он выбрал для себя мое любимое кресло и не пожелал с ним расставаться. Всякого другого кота я выставил бы оттуда в два счета, но Томас-Генри был не из тех котов, которые допускают подобное обращение. Если бы я дал ему понять, что возражаю против того, чтобы он занимал мое кресло, он, вне сомнения, смерил бы меня таким взглядом, каким бы, наверное, посмотрела королева Виктория, если бы эта всемилостивейшая дама удостоила меня дружеским визитом, а я сообщил бы ей, что занят, и попросил заглянуть как-нибудь в другой риз. Он поднялся бы и ушел, и проживи мы потом хоть всю жизнь под одной крышей, он не стал бы со мной разговаривать».




____________ № 413 Илья Ильф, Евгений Петров «Двенадцать стульев»


«— Мне нужны деньги.
   — Но у вас же их никогда нет. Вы ведь вечно рыщете за полтинником.
   — Я купил много мебели и вышел из бюджета.
   — И много вы купили мебели? Вам за вашу халтуру платят столько, сколько она стоит, — грош.
   — Хороший грош! Я такой стул купил на аукционе…
   — В форме змеи?
   — Нет. Из дворца. Но меня постигло несчастье. Вчера я вернулся ночью домой…
   — От Хины Члек? — закричали присутствующие в один голос.
   — Хина!.. С Хиной я сколько времени уже не живу. Возвращался я с диспута Маяковского. [374]Прихожу. Окно открыто. Ни Хунтова, ни Ибрагима дома нет. Ия сразу почувствовал, что что-то случилось.
   —  Уй-юй-юй! —сказал Персицкий, закрывая лицо руками. — Я чувствую, товарищи, что у Ляпсуса украли его лучший «шедевр» — Гаврила дворником служил, Гаврила в дворники нанялся.
   — Дайте мне договорить. Удивительное хулиганство! Ко мне в комнату залезли какие-то негодяи и распороли всю обшивку стула. Может быть, кто-нибудь займет пятерку на ремонт?
   — Для ремонта сочините нового Гаврилу. Я вам даже начало могу сказать. Подождите, подождите… Сейчас… Вот! Гаврила стул купил на рынке, был у Гаврилы стул плохой. Скорее запишите. Это можно с прибылью продать в «Голос комода»… Эх, Трубецкой, Трубецкой!.. [375]Да, кстати, Ляпсус, почему вы Трубецкой? Никифор Трубецкой? Почему вам не взять псевдоним еще получше? Например, Долгорукий! Никифор Долгорукий! Или Никифор Валуа [376]? Или еще лучше — гражданин Никифор Сумароков-Эльстон? Если у вас случится хорошая кормушка, сразу три стишка в «Гермуму», то выход из положения у вас блестящий. Один бред подписывается Сумароковым, другая макулатура — Эльстоном, а третья — Юсуповым… [377]Эх вы, халтурщик!.. Держите его, товарищи! Я расскажу ему замечательную историю. Вы, Ляпсус, слушайте! При вашей профессии это полезно».



____________________ № 414 Кристина Нестлингер «Долой огуречного короля»


«На кухонном столе восседало нечто, приблизительно с полметра ростом. Если бы у этого существа не было глаз, и носа, и рта, и рук, и ног, его можно было принять за огурец-исполин или за не слишком крупную усохшую тыкву. Его голову увенчивала корона. Золотая корона с рубиновыми камушками на каждом зубчике. Ручки его были упрятаны в белые нитяные перчатки, а ногти на ногах отсвечивали красным лаком. Коронованный тыкво-огурец отвесил поклон, уселся по-турецки и проговорил низким голосом: «Наз носовать король Куми-Ори Фтор из роду Подземлинги!»




________________________________________ № 415 Корней Чуковский
Загадка


«Марьюшка, Марусенька, Машенька и Манечка
Захотели сладкого сахарного пряничка.
Бабушка по улице старенькая шла,
Девочкам по денежке бабушка дала:

Марьюшке — копеечку,
Марусеньке — копеечку,
Машеньке — копеечку,
Манечке — копеечку,—
Вот какая добрая бабушка была!

Марьюшка, Марусенька, Машенька и Манечка
Побежали в лавочку и купили пряничка.

И Кондрат задумался, глядя из угла;

Много ли копеечек бабушка дала?

                (Бабушка дала только одну копеечку,
так как Марьюшка, Марусенька, Машенька и
Манечка —
одна и та же девочка.)»




_________________ 416 № Борис Шергин «Ваня Датский»


«У Архангельского города, у корабельного пристанища, у лодейного прибегища, в досельные годы торговала булками честна вдова Аграфена Ивановна. В летнюю пору судов у пристани – воды не видно; народу по берегам – что ягоды-морошки по белому мху; торговок – пирожниц, бражниц, квасниц – будто звезд на небе. И что тут у баб разговору, что балаболу! А честну вдову Аграфену всех слышней. Она со всем рынком зараз говорит и ругается. Аграфена и по-аглицки умела любого мистера похвалить и обложить.
Горожане дивились на Аграфену:
– Ты, Ивановна, спишь ли когда? Утром рано и вечером поздно одну тебя и слыхать. Будто ты колокол соборный.
– Умрем, дак выспимся, – отвечала Аграфена. – Я тружусь, детище свое воспитываю!
Был у Аграфены одинакий сын Иванушко. И его наравне с маткой все знали и все любили. Не только своя Русь, но и гости заморские. Не поспеет норвецкое суденышко кинуть якорь, Иванушко является с визитом, спросит: поздорову ли шли? Его угощают солеными «бишками» – бисквитами, рассказывают про дальные страны.
Иванушко рано запросился у матери в море. Четырнадцати лет приступил вплотную:
– Мама, как хошь, благослови в море идти!
Мама заревела, как медведица:
– Я те благословлю поленом березовым! Мужа у меня море взяло, сына не отдам!
– Ну, я без благословенья убежу.
Ваня присмотрел себе датский корабль, покамест тот стоял у выгрузки-погрузки. Явился к капитану:
– Кэптен, тэйк эброд! (Возьмите с собой!)
У капитана не хватало матросов. Бойкий паренек понравился.
– Хайт ин зи трум! (Ступай в трюм!)
Ваня и спрятался в трюм. Таможенные досмотрщики не приметили его. Так и уплыл Аграфенин сын за море.
Аграфена не удивилась, что сын не пришел ночевать. Не очень беспокоилась и вторую ночь: «На озерах с ребятами рыбу ловит». Через неделю она выла на весь рынок:
– Дитятко Иванушко! В Датску упорол, подлец!
И не было об Аграфенином сыне слуху двадцать лет…
Нету слез против матерних. Нет причитанья против вдовьего. По утренним лазорям Аграфена выходила на морской бережок и плакала:
Гусем бы я была, гагарой,
Все бы моря облетела,
Морские пути оглядела,
Детище свое отыскала.
Зайком бы я была, лисичкой,
Все бы города обскакала,
Кажду бы дверь отворила,
В каждо бы оконце заглянула,
Всех бы про Иванушка спросила…
А Иванушко за эти годы десять раз сходил в кругосветное плаванье. В Дании у него жена, родилось трое сыновей. Ребята просили у отца сказок. Он волей-неволей вспоминал материны песни-былины. Видно, скопились старухины слезы в перелетную тучку и упали дождем на сыновнее сердце.
Припевая детям материны перегудки, Ваня слышал материн голос, мать вставала перед ним как живая…
А Ивану было уже тридцать четыре года. Тут по весне напала на него печаль необычная. Идет Иванушко по набережной и видит – грузится корабль. Спрашивает:
– Куда походите?
– В Россию, в Архангельской город.
Забилось сердце у нашего детинушки: «Маму бы повидать! Жива ли?…» И тут же порядился с капитаном сплавать на Русь и обратно в должности старшего матроса.
Жена с плачем собрала Ваню в путь:
– Ох, Джон! Узнает тебя мать – останешься ты там…
– Не узнает. И я не признаюсь, только издали погляжу.
Дует Пособная поветерь. Шумит седой океан. Бежит корабль, отворив паруса. Всплывают русские берега .
На пристанях в Архангельском городе людно по-старому. Точно вчера Иванушко бегал здесь босоногим мальчишкой… Теперь он идет по пристани высокий, бородатый. Идет и думает: «Ежели мама жива, она булочками торгует».
Он еще матери не видит, а уж голос ее слышит:
– Булочки мяконьки! По полу катала, по подлавочью валяла!
Люди берут, хвалят. И сын подошел, купил у матери булочку. Мать не узнала. Курчавая борода, одет не по-русски.
У пристани трактир. Ваня у окна сидит, чай пьет с маминой булочкой, на маму глядит…
Неделю корабль стоял под Архангельском. Ваня всякий день булочку купит, в трактире у окна чай пьет, на маму смотрит. У самого дума думу побивает: «Открыться бы!… Нет, страшно: она заплачет, мне от нее не оторваться. А семья как?»
В последний день, за час до отхода, Ваня еще раз купил у матери булочку и, пока Аграфена разбиралась в кошельке, сунул под булки двадцать пять рублей.
Так, не признавшись, и отошел в Данию.
Аграфена стала вечером выручку подсчитывать – двадцать пять рублей лишних! Зашумела на всю пристань:
– Эй, женки-торговки! Кто-то мне в булки двадцать пять рублей обронил! Может, инглишмен какой полоротой?… Твенти файф рубель!
Никто не спросил ни завтра, ни послезавтра.
После этого быванья прошла осень грязная, зима протяжная. Явилась весна разливна-красна. Закричала гагара за синим морем. Повеяли ветры в русскую сторону.
Опять Иванушко места прибрать не может: «Надо сплавать на Русь, надо повидать маму».
Опять жена плачет:
– Ох, Джон! В России строго: узнает мать – не отпустит.
– Не узнает. Я не скажусь ей, только издали погляжу.
Опять он порядился на корабль старшим матросом и приплыл к Архангельскому городу. Идет в народе по пристани. И мамин голос, как колокольчик:
– Булочки-хваленочки: сверху подгорели, снизу подопрели!
Ваня подошел, купил. Потом в трактире чай пьет, из окна глядит на маму. И жалко ему: постарела мама, рученьки худые… Упасть бы в ноги! Может бы и простила и отпустила!… Нет, страшно!
Неделю корабль находился в порту, каждодневно сын у матери булочки покупал, а не признался. Только в последний день, перед отходом, сунул ей в короб пятьдесят рублей и ушел в Данию.
Аграфена стала вечером выручку подсчитывать – пятьдесят рублей лишних! Все торговки подивились:
– Что же это, Аграфена! Прошлый год ты у себя в булках двадцать пять рублей нашла, сейчас пятьдесят. Почто же мы ничего не находим? Уж не сын ли тебе помогает?
– А и верно, сын! Больше некому! – И заплакала. – Дитятко мое роженое, почто же ты не признался! Поглядела бы я на тебя… Верно, уж большой стал. Дура я, детища своего не узнала! Теперь каждому буду в руки смотреть.
Таковым побытом опять год протянулся, с зимою, с морозами, с весною разливной. Веют летние ветры, кричит за морем гагара, велит Иванушке на Русь идти, мамку глядеть. Плачет жена:
– Ох, Джон! Я не держу тебя, только знай: не так я беспокоилась, когда ты на полгода уходил в Америку, как страшусь теперь, когда ты плывешь одним глазом взглянуть на мать…
Дует веселый вест, свистит в снастях Иванова кораблика. Всплывают русские берега… Вот сгремели якоря, опустились паруса под городом Архангельском. На горе стоят, как век стояли, башни Гостиного двора. Под горой сидит, как век сидела, булочница Аграфена. Теперь она зорко глядит в руки приезжим морякам: не сунет ли кто денег в булки?
Иванушко тоже свое дело правит: у мамы булку купит, в трактире чай пьет, на маму глядит.
И в последний раз, как булку купил, сует матери в корзину сто рублей. А старуха в кошельке роется, будто сдачу ищет, а сама руки покупателя караулит.
Как он деньги-те пихнул, она ястребом взвилась да сцапала его за руки и разинула пасть от земли до неба:
– Кара-у-ул! Грабя-ят!!!
Ване бы не бежать, а он побежал. Его и схватили, привели в полицию.
Аграфена тихонько говорит приставу:
– Это не грабитель, это мой сын. Он мне сто рублей подарил. Он двадцать три года терялся. Я хочу, чтобы он сознался.
Пристав подступил к Ване:
– Признавайтесь, вы ей сын?
– Ноу, ноу! Ноу андестенд ю!
Аграфена закричала с плачем:
– Как это «но андерстенд»! Не поверю, – чтобы можно было отеческу говорю забыть… Иванушко, ведь я тебя узнала, что же ты молчишь!
Ваня молчит, как бумага белый. И все замолчали. А народу множество набилось. По рынку, по пристани весть полетела, что Аграфена сына нашла. А она снова завопила:
– Ежели так, пущай он рубаху снимет! У него на правом плече три родимые пятнышка рядом.
Пристав приказывает Ивану:
– Раздевайтесь!
Тогда Ваня пал матери в ноги:
– Маменька, я твой сын! Только не губи меня, отпусти! У меня в Дании жена и трое сыновей. Вот тебе все мои деньги – пятьсот рублей. Возьми, только отпусти!
Аграфена застучала кулаком по столу:
– Убери свои деньги! Мне не деньги – мне сын дорог. Я без сына двадцать три года жила. Я о сыне двадцать три года плакала…
Заплакал и Ваня:
– Мама, пожалей своих внучат! Пропадут они без отца…
Заревели в голос и торговки:
– Аграфена Ивановна, отпусти ты его!
Аграфена говорит:
– Ладно, дитя, я тебя прощаю и отпускаю тебя. Только ты сними с божницы Спасов образ, сними своими руками и поклянись мне, что на будущий год сам приедешь и старшего внука мне на погляденье привезешь.
Действительно, на другой год привез старшего сына. Аграфена внука и зимовать оставила:
– Я внученька русской речи, русскому обычаю научу.
Мальчик пожил у бабушки год и уезжать не захотел. Ваня привез среднего сына. И этот остался у бабки, не пожелал лететь из теплого русского гнездышка. Тогда приехала жена Ванина с младшим сыном. И полюбилась кроткой датчанке мужнева мать:
– Джон, останемся тут! Здесь такие добрые люди.
Аграфена веселится:
– Вери гуд, невестушка. Где лодья ни рыщет, а у якоря будет.
Аграфенины внуки-правнуки и сейчас живут на Севере, на Руси.
По имени Вани, который бегал в Данию, и фамилия их –датские».




____________________ № 417 Сакариас Топелиус «Сампо-Лопарёнок»


«Жили-были в Лапландии муж и жена, лопарь и лопарка. Они жили в местечке Аймио, на берегу реки Тено-йоки.
Место это пустынное и дикое, но лопарю и его жене оно очень нравилось. Они были уверены, что нигде больше нет такого белого снега, таких ясных звёзд и такого красивого северного сияния, как в Аймио.
Здесь они построили себе чум.
Чум получился очень хороший - так, по крайней мере, думали лопарь и лопарка. В нём было тепло и удобно, хотя спать надо было прямо на полу.
У лопаря и лопарки был маленький мальчик, которого звали Сампо. Но у него было ещё другое имя.
Вот как это получилось.
Однажды к чуму подъехали какие-то чужие люди в огромных, неуклюжих шубах. Они привезли твёрдые белые кусочки снега. Такого снега лопари никогда раньше не видели. Этот твёрдый снег назывался сахаром. Он был очень вкусный и очень сладкий. Приезжие люди дали несколько кусочков сладкого снега Сампо, потрепали его по щеке и сказали: "Лопарёнок! Лопарёнок!" Больше они ничего не могли сказать, потому что никто из них не умел говорить по-лапландски. Потом они уехали. Старой лопарке очень понравились эти люди. Она часто вспоминала сладкий снег, который они привозили, и даже стала называть сына так же, как они, - Лопарёнок.
Но старому лопарю это было не по душе.
- Разве Сампо плохое имя? - говорил он с досадой. - По-моему, это самое красивое имя. И оно ещё принесёт нашему сыну счастье и богатство. Вот увидишь, старуха, наш Сампо будет когда-нибудь первым человеком в Лапландии, повелителем пятидесяти чумов и хозяином тысячи оленей.
- Очень может быть, - говорила лопарка. - Но, по-моему, и Лопарёнок неплохое имя.
И она называла сына Лопарёнком, а отец называл его Сампо. Поэтому мы будем называть его Сампо-Лопарёнком».




______________ № 418 Фрэнсис Скотт Фицджеральд «Великий Гэтсби»


«Джеймс Гетц — таково было его настоящее, или, во всяком случае, законное, имя. Он его изменил, когда ему было семнадцать лет, в знаменательный миг, которому суждено было стать началом его карьеры, — когда он увидел яхту Дэна Коли, бросившую якорь у одной из самых коварных отмелей Верхнего озера. Джеймсом Герцем вышел он в этот день на берег в зелёной рваной фуфайке и парусиновых штанах, но уже Джеем Гэтсби бросился в лодку, догрёб до «Туоломея» и предупредил Дэна Коди, что через полчаса поднимется ветер, который может сорвать яхту с якоря и разнести её в щепки.
Вероятно, это имя не вдруг пришло ему в голову, а было придумано задолго до того. Его родители были простые фермеры, которых вечно преследовала неудача, — в мечтах он никогда не признавал их своими родителями. В сущности, Джей Гэтсби из Уэст-Эгга, Лонг-Айленд, вырос из его раннего идеального представления о себе. Он был сыном божьим — если эти слова вообще что-нибудь означают, то они означают именно это, — и должен был исполнить предначертания Отца своего, служа вездесущей, вульгарной и мишурной красоте. Вот он и выдумал себе Джея Гэтсби в полном соответствии со вкусами и понятиями семнадцатилетнего мальчишки и остался верен этой выдумке до самого конца.
Больше года он околачивался на побережье Верхнего озера, промышлял ловлей кеты, добычей съедобных моллюсков, всем, чем можно было заработать на койку и еду. Его смуглое тело получило естественную закалку в полуизнурительном, полуизнеживающем труде тех дней. Он рано узнал женщин и, избалованный ими, научился их презирать — юных и девственных за неопытность, других за то, что они поднимали шум из-за многого, что для него, в его беспредельном эгоцентризме, было в порядке вещей.
Но в душе его постоянно царило смятение. Самые дерзкие и нелепые фантазии одолевали его, когда он ложился в постель. Под тиканье часов на умывальнике, в лунном свете, пропитывавшем голубой влагой смятую одежду на полу, развёртывался перед ним ослепительно яркий мир. Каждую ночь его воображение ткало всё новые и новые узоры, пока сон не брал его в свои опустошающие объятия, посреди какой-нибудь особо увлекательной мечты. Некоторое время эти ночные грёзы служили ему отдушиной; они исподволь внушали веру в нереальность реального, убеждали в том, что мир прочно и надёжно покоится на крылышках феи.
За несколько месяцев до того инстинктивная забота об уготованном ему блистательном будущем привела его в маленький лютеранский колледж святого Олафа в Южной Миннесоте. Он пробыл там две недели, не переставая возмущаться всеобщим неистовым равнодушием к барабанным зорям его судьбы и негодовать на унизительную работу дворника, за которую пришлось взяться в виде платы за учение. Потом он вернулся на Верхнее озеро и всё ещё искал себе подходящего занятия, когда в мелководье близ берегов бросила якорь яхта Дэна Коди.
Коди было в то время пятьдесят лет; он прошёл школу Юкона, серебряных приисков Невады и всех вообще металлических лихорадок, начиная с семьдесят пятого года. Операции с монтанской нефтью, принёсшие ему несколько миллионов, не отразились на его физическом здоровье, однако привели его чуть не на грань слабоумия, и немало женщин, учуяв это, пытались разлучить его с его деньгами. Страницы газет 1902 года полны были пикантных рассказов о тех хитросплетениях, которые помогли журналистке Элле Кэй играть роль мадам де Ментенон при слабеющем духом миллионере и в конце концов заставили его спастись бегством на морской яхте. И вот, после пятилетних скитаний вдоль многих гостеприимных берегов, он появился в заливе Литтл-Герл на Верхнем озере и стал судьбой Джеймса Гетца.
Когда юный Гетц, привстав на вёслах, глядел снизу вверх на белый корпус яхты, ему казалось, что в ней воплощено всё прекрасное и всё удивительное, что только есть в мире. Вероятно, он улыбался, разговаривая с Коди, — он уже знал по опыту, что людям нравится его улыбка. Как бы то ни было, Коди задал ему несколько вопросов (ответом на один из них явилось новоизобрётенное имя) и обнаружил, что мальчик смышлён и до крайности честолюбив. Спустя несколько дней он свёз его в Дулут, где купил ему синюю куртку, шесть пар белых полотняных брюк и фуражку яхтсмена. А когда «Туоломей» вышел в плаванье к Вест-Индии и берберийским берегам, на борту находился Джей Гэтсби».




_______________ № 419 Валентин Катаев «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона»


«Я заревел и стал лягаться, но курсистки спасли меня от студента и сунули мне в руку сухой апельсин и шоколадку с передвижной картинкой на обертке — шоколадка, наверное, долго лежала в кармане и размякла.
— Мальчик, как тебя зовут? — спросила одна курсистка, прижимая меня к груди.
— Валя, — ответил я.
— Какая прелесть!
— А как твоя фамилия?
— Катаев.
— Странно. Это твой папа?
— Мой. А что?
— Родной папа?
Я не понимал, чего они от меня хотят, и молчал.
— Ты, мальчик, наверное, что-то путаешь. Просто не понимаешь или притворяешься.
— Я не притворяюсь.
— Так скажи же нам, Валюша, как зовут твоего папочку? Антон Павлович, правда?
— Ничего подобного!
— А как же?
— Петр Васильевич.
— Странно. Он писатель?
— Не писатель, а учитель, — сердито сказал я.
— Странно, — сказала одна из курсисток, та самая, что дала мне сухой апельсин и мягкую шоколадку.
— Ничего странного, а просто он учитель в епархиальном училище и немножко в юнкерском.
— Значит, он не Чехов? — разочарованно сказала курсистка. — Странно. Во всяком случае, поразительное сходство: бородка, лучистые глаза, пенсне со шнурком, мягкая улыбка… Гм… Чего ж ты стоишь, мальчик? Иди к родителям, они, наверное, беспокоятся, что ты можешь упасть в воду.
В тот же миг я остался один, как Чацкий на балу. А папа и мама, которые все слышали, сидели, прижавшись друг к другу плечами, засунув руки в рукава, на фоне бегущего моря, и хохотали до слез, а мама все повторяла, морща под вуалью нос:
— Я же тебе говорила, Пьер, что в этом пенсне ты вылитый Чехов.
Мне показалось, что папа несколько смущен.
— Мама, — спросил я, — что такое Чехов?
— Вот научишься читать, тогда узнаешь, — сказала мама.
Все же у меня остался неприятный осадок, что мой папа не Чехов».




___________________________ № 420 Александр Куприн «Юнкера»


«Они разговорились понемногу. Она сказала ему свое имя - Зинаида Белышева.
   - Только мне оно не очень нравится. Отдельно Ида - это еще ничего, это что-то греческое, но Зинаида - как-то громоздко. Пирамида, кариатида, Атлантида...
   - Очень красиво - Зина, - подсказал юнкер.
   - Да, для мамы и папы, - схитрила она. - Но вы, может быть, не знаете, что есть мужское имя Зина?
   - Признаться, не слыхал.
   - Да, да. Я уж не помню, у кого это, у Тургенева или у Толстого, есть какой-то мужик Зина. И кажется, не очень-то порядочный.
   - А Зиночка?
   - Это ничего еще. Так меня зовут родные. А младший брат - просто - Зинка-резинка.
   - Я вас буду мысленно называть Зиночкой, - сболтнул юнкер.
   - Не смейте. Я вам это не позволяю, - сказала она, непринужденно смеясь.
   - Но кто же может знать и контролировать мысли? - возразил Александров, слегка наклоняясь к ней.
   Она воскликнула с увлечением:
   - Вы сами. Мало быть честным перед другими, надо быть честным перед самим собою. Ну вот, например: лежит на тарелке пирожное. Оно - чужое, но вам его захотелось съесть, и вы съели. Допустим, что никто в мире не узнал и никогда не узнает об этом. Так что же? Правы вы перед самим собою? Или нет?
   Юнкер поклонился головою.
   - Сдаюсь. Мудрость глаголет вашими устами. Позвольте спросить: вы, должно быть, много читали?
   И тут девочка рассказала ему кое-что о себе. Она дочь профессора, который читает лекции в университете, но, кроме того, дает в Екатерининском институте уроки естественной истории и имеет в нем казенную квартиру. Поэтому ее положение в институте особое. Живет она дома, а в институте только учится. Оттого она гораздо свободнее во времени, в чтении и в развлечениях, чем ее подруги».



_________________________________  В заключение.


                Самуил Маршак


«Когда-нибудь, с течением веков
Совсем не будет у людей фамилий,
А только имена, - как у богов,
Что так недавно на Олимпе жили.
Как Афродита, Гера, Аполлон,
Да будет каждый оценён, замечен
И, если даже смертен будет он,
Оставленный им образ будет вечен.
Недаром, полюбив, мы и сейчас
По имени любимых называем.
Так пусть их будут множества. У нас
Источник нежности неисчерпаем».





__________________ Конечно, хотелось включить стихотворение Ярослава Смелякова «Хорошая девочка Лида».
Удержалась. Но перечитала.


__________ Добавляю два оч известных текста –
в подборку уж не поставила (по этой причине);
напоминаю.


_______________ Александр Пушкин «Евгений Онегин»


XXIV
Ее сестра звалась Татьяна...
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и в наших именах
(Не говорим уж о стихах);
Нам просвещенье не пристало,
И нам досталось от него
Жеманство, — больше ничего.

XXV
Итак, она звалась Татьяной».


___________________ Марина Цветаева


«Кто создан из камня, кто создан из глины,-
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти -
Тем гроб и нагробные плиты...
- В купели морской крещена - и в полете
Своем - непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня - видишь кудри беспутные эти?-
Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной - воскресаю!
Да здравствует пена - веселая пена -
Высокая пена морская»!



============================================ 2018 03 22