Инвалид Уилфрид Оуэн

Он ждал, дрожа в коляске, темноты;
В пиджачной жуткой паре - серый цвет,
Штанины брюк и рукава пусты.
Мальчишек голоса со всех сторон
Звенели в парке эхом прошлых лет,
Пока не заглушил их добрый сон.

Обычно к ночи город был одет
Неоном ламп в деревьях голубых;
Чем гуще тьма, тем девушки милей –
Тогда ходил он на своих двоих.
Теперь не ощутить, как ни жалей,
Их талий стройность, нежных рук тепло.
Касанья этих рук не для больных.

Один художник год назад с ума
От юного лица его сходил.
Теперь спина не держится сама;
В чужом краю он юный цвет пролил
В воронку так, что вены запеклись,
И вырвала полжизни злая тьма,
А из бедра хлестнул багрянец ввысь.

Он как-то на футболе ранен был,
И даже на руках несли его.
Тогда ж,  надравшись как свинья, решил
Пойти служить и он. – Но отчего?
От чьих-то мнений, что кругом слышны,
Как будет в килте словно бог хорош,
В глазах своей девчонки крутизны;
А там с улыбкой записали ложь,
Что, мол, двадцатый шёл ему годок.

До Австрии и немцев, их вины 
Ему и дела не было. Далёк
Был Страх. Он предвкушал парад войны,
Блеск стали; гром салютов и огни;
Как едет в отпуск; отдаёт свой долг;
Esprit de corps;* забавы солдатни.
Финал был скорым: почесть вместо ног.

Но гол толпе дороже, чем солдат.
Пришёл один тут, правда, лил елей,
Был о душе ему напомнить рад;

А впереди тоска госпиталей,
И боль, и жалость, если уделят,
И подчиненье правилам чужим.
Вон как с него метнулся женский  взгляд
На тех парней, кто цел и невредим.
Так зябко и темно! Что ж не идут
Забрать его в постель? Всё не идут?

1917

* Esprit de corps (фр.) - честь мундира

***

Disabled

He sat in a wheeled chair, waiting for dark,
And shivered in his ghastly suit of grey,
Legless, sewn short at elbow. Through the park
Voices of boys rang saddening like a hymn,
Voices of play and pleasure after day,
Till gathering sleep had mothered them from him.

About this time Town used to swing so gay
When glow-lamps budded in the light blue trees,
And girls glanced lovelier as the air grew dim,-
In the old times, before he threw away his knees.
Now he will never feel again how slim
Girls' waists are, or how warm their subtle hands.
All of them touch him like some queer disease.

There was an artist silly for his face,
For it was younger than his youth, last year.
Now, he is old; his back will never brace;
He's lost his colour very far from here,
Poured it down shell-holes till the veins ran dry,
And half his lifetime lapsed in the hot race
And leap of purple spurted from his thigh.

One time he liked a blood-smear down his leg,
After the matches, carried shoulder-high.
It was after football, when he'd drunk a peg,
He thought he'd better join. - He wonders why.
Someone had said he'd look a god in kilts,
That's why; and maybe, too, to please his Meg,
Aye, that was it, to please the giddy jilts
He asked to join. He didn't have to beg;
Smiling they wrote his lie: aged nineteen years.

Germans he scarcely thought of; all their guilt,
And Austria's, did not move him. And no fears
Of Fear came yet. He thought of jewelled hilts
For daggers in plaid socks; of smart salutes;
And care of arms; and leave; and pay arrears;
Esprit de corps; and hints for young recruits.
And soon, he was drafted out with drums and cheers.

Some cheered him home, but not as crowds cheer Goal.
Only a solemn man who brought him fruits
Thanked him; and then enquired about his soul.

Now, he will spend a few sick years in institutes,
And do what things the rules consider wise,
And take whatever pity they may dole.
Tonight he noticed how the women's eyes
Passed from him to the strong men that were whole.
How cold and late it is! Why don't they come
And put him into bed? Why don't they come?

1917

Wilfred Owen