Про Давида Ойстраха

      Про Давида Ойстраха и высокое искусство пускать солнечные зайчики               

                Короткая предыстория

На свет я появился поздним вечером 22 апреля 1953 года в небольшом шахтерском городке на Кузбассе, Анжеро-Судженске. Я стал вторым и последним ребенком в семье; моей старшей сестре к моменту моего появления на свет исполнилось уже целых пять лет.
А всего через год после этого радостного и долгожданного для него события умирает от туберкулеза мой отец…

Своего отца я совершенно не помню, но ничуть не сомневаюсь, что я бы им страшно гордился, и, будь он жив, состояние счастливого детства, которое некоторое время обитало в моей душе, не закончилось бы столь рано. В течение жизни мне не раз приходилось слышать, что отец мой пользовался большим уважением среди тех, кому доводилось сталкиваться с ним по работе и личным делам. Он был участником советско-финской войны, где сильно подорвал свое здоровье; а еще до этого он с отличием закончил знаменитую академию имени Жуковского, но не смог сделать большую карьеру, хотя, как говорят, обладал выдающимися инженерными способностями. После академии по распределению он отправился трудиться в город Загорск (бывший Сергиев Посад) в тамошний НИИ прикладной химии. Когда в стране началась «ежовщина», и черные «воронки» почти каждую ночь одного за одним стали увозить в тюрьму его друзей и знакомых, отец решил не дожидаться своей очереди и сумел перевестись работать в Анжеро-Судженск. В Анжерке он до самой своей смерти проработал технологом на шахте. Здесь же он познакомился со своей будущей женой, моей матерью, учителем математики в местной школе.

Мать моя была дочерью терских казаков и кроме редкой красоты обладала еще и твердым характером. Во время войны она курировала детские дома на Кузбассе, а после нашей окончательной победы была избрана областным депутатом и один раз даже съездила в далекую Москву на партийный съезд, где видела самого Сталина. После смерти отца ей неоднократно предлагали снова выйти замуж, но она всем отказывала. Горе утраты и тяжелая болезнь вскоре подкосили ее, и через пять лет после смерти отца ее тоже не стало.

После смерти матери мы вдвоем с сестрой остались на руках у бабушки, которой пришлось переселиться из своего частного дома в нашу маленькую и тесную квартирку на втором этаже двухэтажного деревянно-щитового дома. Отопление было печным, общий туалет располагался на улице, а за водой приходилось с коромыслом ходить к колодцу. Единственным нашим доходом служила крошечная пенсия, которую получала бабушка. Конечно же ее ни на что не хватало, но мы как-то выкручивались. Одежду нам с сестрой давали знакомые, чьим детям она уже не подходила по возрасту, а сама бабушка, сколько я ее помню, всегда ходила в одном и том же. Питались мы скромно, а иногда вовсе ничего не видели кроме одной репы. Очень выручало то, что бабушка держала козу. Наверное, только благодаря ее необычайно жирному молоку мы с сестрой, несмотря на скудное питание, росли все же здоровыми и крепкими детьми.

Я, однако, не помню, чтобы наша бедность доставляла мне какие-то большие неудобства. Мои знакомые и друзья жили не многим лучше нас, поэтому жаловаться на жизнь даже не приходило в голову. А об уровне нашей тогдашней жизни хорошо можно судить, например, по тому, что сестра моя на свой выпускной школьный бал явилась в белом платье из марли, которое ей сшила бабушка; а ее старенькие изношенные двумя поколениями туфли по такому торжественному случаю были обклеены рыбьей чешуей. Выглядело все это, конечно, не фонтан, но кто тогда на это сильно смотрел.

Лишенный с ранних лет родительского внимания и тепла, я и сам по отношению к другим не мог проявлять ничего кроме агрессии и насмешек. А как иначе? Невозможно давать другим то, чего в тебе самом практически нет. Разве будет светить шахтерский фонарик, если не зарядить его аккумулятор. Мой тяжелый характер сопровождался еще одним немаловажным обстоятельством: с самых малых лет я был необычайно физически развит; все мои сверстники были ниже меня на голову, а размер моих кулаков вызывал у них тихую зависть. Поэтому во всех делах я чувствовал за собой право сильного и не стеснялся пользоваться этим на полную катушку. Я страстно желал быть в центре всеобщего внимания и чувствовать на себе всеобщее восхищение. Среди детей шахтеров и рабочих этого можно было добиться только с помощью постоянного и строжайшего контроля над своим поведением и, в меньшей степени, своих кулаков, на корню пресекая малейшие попытки поставить под сомнение свой авторитет.

Должен признаться, что моя беда состояла еще и в том, что мои детские амбиции простирались гораздо дальше, чем, безобидное в сущности, желание стать вожаком всей местной шпаны. Нет, этого мне было мало. Я непременно хотел достичь всесоюзной и даже мировой славы. Сейчас-то я хорошо понимаю, что это была не более чем неосознанная компенсация, возникшая во мне из-за недостатка родительского внимания. С тех пор это желание никуда не делось; с возрастом я лишь научился строго контролировать и направлять его в нужное русло. Но в то время от кипевших и зашкаливающих во мне амбиций у меня по-настоящему мутился разум. Мои товарищи, как все нормальные шахтерские дети, резались в карты, хулиганили, играли в футбол, учились затягивать косяки, прогуливали уроки и дрались, я же, помимо всего этого, непрестанно ломал свою голову еще и над тем, как бы мне поскорей стать знаменитостью. Мысленно я вовсю развешивал свои портреты на стенах родной школы по соседству с вождями мирового пролетариата и нашими партийными бонзами. Еще мне нравилось представлять, что все вокруг только и делают, что обо мне говорят; я воображал себе, что всесоюзные газеты, вроде «Пионерской правды», отводят моей нескромной персоне первые полосы, а местные и столичные журналисты выстраиваются в длинную очередь, чтобы взять у меня интервью.

Представлять в уме, как я направо и налево раздаю свои интервью, – стало даже для меня своего рода неотвязной манией, которая часто помимо воли навязчиво преследовала меня повсюду, особенно во время  школьных уроков. Мне на полном серьезе казалось, что всем окружающим невероятно важно узнать мое авторитетное мнение по любому вопросу, и я считал своим долгом важно вещать о вещах, которые выглядели для меня очевидными, но которые кроме меня почему-то никто в мире не знал. Выглядело это все в моем горячем воображении примерно так:

- Товарищ Ветров, что Вы думаете о резком падении успеваемости в нашем районе? Какие по Вашему следует принять решительные меры, чтобы это поправить? – спрашивает, прыгая вокруг меня подобно кузнечику, и записывая за мной каждое слово очкастый корреспондент местной газетки.

На секунду задумавшись и многозначительно наморщив лоб, я выдаю ему свои выстраданные за все нелегкие годы школьного об-мучения соображения на сей счет:

- Я, товарищ, журналист, как сознательный советский пионер, через Вашу уважаемую газету хотел бы донести до министерства образования и лично до генерального секретаря КПСС товарища Брежнева свою позицию по этому поводу. А именно я считаю, что оценки в школах нужно отменить вовсе, поскольку это унизительный и порочный пережиток царского прошлого. Если взрослым сильно хочется, пусть ставят оценки друг-другу, а мы, дети, если и нуждаемся в каких-то оценках, то только положительных.

- Товарищ, Ветров, - тянется ко мне с своим блокнотиком, еще одна представительница древней как мир журналистской профессии, - наших постоянных читателей интересует Ваше мнение как заядлого футболиста и болельщика. Когда же, наконец, футболисты советской сборной станут играть на таком же уровне, как и наши хоккеисты. Что по Вашему следует предпринять, чтобы в Советском Союзе появился свой Пеле?

- Спасибо, товарищ женщина, за такой важный и больной для меня вопрос, - говорю я с воодушевлением. – Действительно, футбол я обожаю и все свободное время провожу на стадионе; даже с уроков туда частенько сбегаю, но только Вы об этом, пожалуйста, не пишите в своей газете. Как болельщик, я конечно же всей душой всегда горячо болею за нашу сборную и желаю ей всяческих успехов. Но как человек, привыкший смотреть на вещи спокойно и трезво, понимаю, что при текущем раскладе, шансов выиграть грядущий чемпионат мира у нас никаких нет и, боюсь, никогда не будет, если только мы срочно не разбомбим Бразилию… ну и все остальные страны тоже. Поэтому мое мнение таково, что единственным спасением из этой безвыходной ситуации будет радикальное изменение футбольных правил. Для этого нужно пригрозить всему человечеству страшной термоядерной войной, если оно сейчас же не одумается и не изменит футбольные правила так, чтобы выигравшим считался тот, кто пропустит больше соперника. Пусть наши футболисты будут делать то, что действительно любят и умеют лучше всего – играть в поддавки. И я уверен, что, вот, при таком раскладе равных им на всей нашей планете и даже во всем ближнем и дальнем космосе просто не сыщется. Точно Вам говорю.

- Товарищ Ветров, можно задать Вам последний вопрос, - тянет руку журналист газеты «Известия». К нам в редакцию регулярно приходят письма с жалобами на несколько двусмысленно звучащие прогнозы погоды, с которыми на ночь глядя выступает шикарная блондинка с вызывающим бюстом в конце популярной программы «Время», а так же на полную невозможность верно угадать правильную комбинацию шаров в телевизионном выпуске лотереи «Спортлото». Можете ли Вы что-то посоветовать нашим читателям по данному поводу?

- Вопрос, конечно, сложный, - говорю я. – но специально для ваших читателей я могу предложить хороший выход: пусть перестанут смотреть телевизор, и проблема исчезнет сама собой. Лично у меня его нет вовсе, и я еще ни разу за четырнадцать лет своей долгой жизни об этом не пожалел. Если же сильно хочется сделать какой-то прогноз – пусть кидают монетку. Ровно в половине случаев прогноз будет верным. Точно Вам говорю. Должен только сразу честно предупредить, что это не касается прогнозов на игру нашей футбольной сборной.  Здесь даже законы статистики почему-то не работают. Просто удивительный, абсолютно анормальный случай…

         Про Давида Ойстраха и высокое искусство пускать солнечные зайчики

Насколько себя помню, в наш городской Дворец культуры регулярно приезжали какие-то артисты. Меня лично это всегда мало интересовало в отличие от бабушки, которая никогда не пропускала ни одного такого события. Она, как могла, и меня старалась  приобщить к тому, чтобы я начал интересоваться искусством, потому что видела, что улица поглотила меня с головой и боялась, что ни к чему хорошему это не приведет. Но у нее ничего не получалось. Изредка, конечно, мне и самому было любопытно пойти посмотреть на какой-нибудь известный спектакль, но я отлично знал, что в моей среде к подобного рода интеллигентским развлечениям относятся с крайним презрением. Если кто-нибудь, не дай бог, увидит, что я иду с бабушкой смотреть, допустим, чеховский «Вишневый сад», мне проходу потом не будет от насмешек:

- Привет, Ветер, ты, говорят был в театре? Ничего, что я с тобой все еще на ты?

Или:

- Ветер, ты после приобщения к высокому искусству стал такой интеллигентный. Теперь тебя просто не узнать. А скажи, там и вправду надо как в детском садике одновременно всем вместе в ладошки хлопать? Ой, как же это все интересно…

В общем, надеюсь, вы меня поняли. Я бы не дал своей заботливой бабушке ни единого шанса заманить меня в это злачное место. Но, как известно, никогда не говори никогда.

Однажды на афише нашего ДК некий принципиально не подписывающий свою мазню художник нарисовал, как умел, довольно плотного мужчину в пиджаке и при галстуке, который прижимал к своей широкой щеке нечто отдаленно похожее на балалайку. А внизу большими и явно не очень трезвыми буквами красовалось имя артиста – Давид Ойстрах. Я бы и внимание на это никогда не обратил. На этой афише все время что-нибудь малюют. Не будешь же каждый раз на это смотреть. Но тут случай был особый…

Бабушка по своей привычке стала меня уговаривать пойти с ней на концерт столичного гастролера. Я как всегда на это только брезгливо морщился. Но в тот раз, сама того не осознавая, она сделала единственно верный ход, чтобы, наконец-таки, добиться своей вожделенной цели:

- Данюшка, это же мировая знаменитость. В наш город никогда еще такие люди не приезжали. Вырастешь, потом жалеть будешь, что такую редкую возможность упустил.

Я, как обычно, равнодушно пропускал все ее речи мимо ушей. Но слова «мировая знаменитость» заставили меня вздрогнуть. Достичь мировой славы было тогда пределом всех моих мечтаний. А тут такой случай – у нас в городе появится живое воплощение всех моих самых страстных и тайных желаний. Я должен был это увидеть.

- Ладно, - говорю, - так и быть, схожу посмотрю на это чудо. Только у меня будут такие условия… - и объявил ей свой план.

Я сказал, что она должна будет прийти на концерт раньше меня и занять два места в углу последнего ряда. Я же подойду туда чуть позже. И еще сказал, чтобы она взяла с собой газету, потому что я намерен ее читать, пока не выключат свет. Я надеялся, что смешавшись с толпой зрителей и потом прикрывшись от любопытных глаз развернутой газетой, никем не буду узнан и смогу таким образом скрыть этот свой жалкий позор в полной тайне от приличного общества.

В последнюю ночь перед концертом я долго не мог заснуть: все старался придумать себе достойное оправдание на тот случай, если вдруг кто-то из знакомых-таки застукает меня в толпе зрителей возле ДК. А под самое утро мне приснился настоящий кошмар:

Мне приснилось, что я шел на концерт с бабушкой, держа ее за руку и потупив голову, а вокруг меня толпа пацанов улюлюкала и свистела, указывая на меня пальцами. И еще на пути мне попался Костя Варламов, самый авторитетный хулиган в Анжерке. Он не свистел и не улюлюкал, а стоял, засунув руки в карманы, и, ухмыляясь, молча глядел на меня, презрительно сплевывая через выбитый передний зуб. Но это было еще не самое ужасное, потому что чуть дальше я увидел Оксану из 8-го «Б». И вот здесь мне захотелось провалиться сквозь землю. Эта была моя тайная и безнадежная любовь; самая красивая девчонка в нашем городе; мечта всех парней. Так вот она, глядя на меня, просто ухахатывалась. При этом ее челка все время сдвигалась ей на лоб, и она ее очень мило поправляла… В общем, под утро я проснулся весь измученный. Я знаю, что тем, кому не приходилось с потом и кровью в драках с самыми оторванными сорвиголовами завоевывать себе авторитет, никогда меня не понять.

К моему несказанному удивлению к началу концерта перед входом собралась внушительная толпа. Это был несомненный аншлаг. Меня охватил благоговейный трепет – вот что значит быть мировой знаменитостью! Мне стало немного любопытно, что этот человек будет нам играть, поэтому я спросил первого попавшегося мужика более менее интеллигентного вида в давно не знавшем утюга и изрядно поношенном костюме:

- Скажите, что сейчас будет исполняться?

- Меня не инте-гхе-сует, что он будет и-гх-ать, - страшно картавя ответил этот гражданин. – Я п-гх-ишел на Давида Ойст-гха-ха.
Такие речи меня только еще больше подогрели. Как и я, все эти люди пришли посмотреть на живую знаменитость. Действительно, какая кому разница, что он там будет играть.

Никем не замеченный в толпе зрителей я пробрался к своему месту в углу последнего ряда. Бабушка была уже там. Я сразу же потребовал у нее газету, раскрыл ее на весь разворот, уткнулся в нее носом и с нетерпением стал ожидать, когда наконец, выключат свет и начнется концерт.

Через некоторое время бабушка удивленно меня спросила:

- Данюша, что ты делаешь?

- Читаю газету. Ты разве сама не видишь, - прошипел я.

- Но ты же ее держишь вверх ногами…

Я невольно про себя крепко выругался и уже хотел объяснить ей, что это совсем не ее дело, однако не успел, потому что тут на сцену вышел приезжий гастролер. Зал встал и бешено ему захлопал. Держался, надо признать, он по-королевски. С достоинством покланялся зрителям и начал что-то пиликать. Сначала мне было даже смешно все это слушать, но потом от этих дурацких звуков у меня сильно разболелась голова, и я какое-то время сидел с закрытыми глазами, с нетерпением ожидая, когда, закончится весь этот кошмар, пока потом не придумал кое что получше: я скатал из газеты шарики, намочил их слюной и заткнул ими себе оба уха. Это сработало - отвратительные тошнотворные визги, исходившие из под смычка музыканта с мировым именем, наконец почти перестали до меня доноситься.

От нечего делать я стал рассматривать зрительный зал, который с моего места был виден как на ладони. Мне хотелось наверняка убедиться, что никого из моих приятелей и знакомых здесь нет. Вдруг меня ослепило яркая вспышка. От неожиданности я чуть было громко на весь зал не выругался матом. Сдержался только потому, что рядом сидела моя бабушка. Она этого очень не любила. Скоро я обнаружил источник этой световой атаки. Им оказался безымянный палец на правой руке маэстро, в которой он держал смычок. Потом уже из разговоров после концерта я узнал, что на этом пальце у него был надет перстень с брильянтом. Но в тот момент я терялся в догадках о происхождении этого сияния. Сцена была освещена лучами рамп, и их яркий свет, отражаясь от руки артиста, время от времени веселой стайкой беззаботных солнечных зайчиков носился по всему залу. Я сам на школьных уроках часто развлекался тем, что осколком зеркала в ясную погоду пускал носиться солнечные зайчики по всему классу. Но чтобы тем же самым занимался со сцены в переполненном зале Дворца культуры всемирно известный музыкант – это было для меня что-то новенькое. «Во, мужик, дает» - восхищенно думал я, наблюдая за полетом искрометных брызг, которые весело разлетались во все стороны по велению воли великого музыканта. Я с большим удовольствием наблюдал, как то один, то другой зритель смешно корчит уморительные рожицы, подобно мне ослепленный неожиданной вспышкой яркого света.
Вечер перестал быть томным, и оставшаяся часть концерта пролетела для меня весело и почти незаметно. Потом были оглушительные овации, крики браво, цветы, ну и все такое. Мы с бабушкой не стали все это слушать, а пошли поскорее в гардероб забирать свои вещи, чтобы потом не томиться в длинной очереди. И лишь только на улице я вспомнил, что у меня заложены уши. Я вытащил слюнявый газетный комочек из правого уха и услышал, что бабушка интересуется как мне понравилось выступление.

- Шикарный концерт, – без тени иронии сказал я, и принялся выковыривать из левого уха вторую затычку.

Прием, который наши горожане устроили приезжему музыканту, поразил мое детское воображение. Я тоже мечтал как и этот скрипач быть в центре всеобщего внимания, ничего особо выдающегося при этом не вытворяя и, вдобавок, развлекаясь пусканием солнечных зайчиков.
Еще  целую неделю после концерта лавры Давида Ойстраха не давали мне покоя. Я рисовал в своем воображении как стану мировой знаменитостью и, овеянный уже мировой славой, тоже заеду однажды в наш город и дам свой сольный концерт в том же самом Дворце культуры. «Все мои дружки точно придут на меня поглазеть - мечтал я. - Хорошо бы еще и Оксана из 8-го «Б» тоже бы заявилась. После моего триумфального выступления она бы громче всех кричала мне «Браво!»; и я бы обязательно у нее спросил, когда она, с большим трудом пробившись сквозь осадившую меня со всех сторон толпу поклонников, вручала бы мне огромный букет:

- Ну что, девочка, как тебе мой концерт?

И, не дожидаясь ответа, обнял бы ее и поцеловал  взасос, прямо на глазах ее парняги, Кости Варламова. Он бы мне и слова не сказал. Еще бы и гордился потом…».

Через неделю я решился и пошел в нашу музыкальную школу, чтобы начать учиться играть на скрипке. Ага, как же, так меня там и ждали. Ихняя директриса сказала мне:

– Мальчик, где тебя раньше-то носило?. Чтобы научиться играть на скрипке, тебе нужно было к нам сюда еще в первом классе прийти. А теперь тебя с твоим медвежьим слухом можно разве что на барабане научить играть. Да и то не факт…

Короче, отшила меня самым беспардонным образом. Ну и зол же я был на нее! Этой же ночью я не поленился пойти и выбить у них в школе все стекла. С последним выбитым стеклом злость моя прошла. И желание стать великим скрипачом тоже куда-то испарилось. По большому счету я был только рад, что меня туда не взяли. Визжащий звук, который издают струны, когда по ним взад вперед елозят смычком, на мой вкус, ничуть не лучше, чем зубодробительный скрежет, который исходит от стекла, если со всей силой водить по нему острым гвоздем. Думаю, если бы я стал знаменитым музыкантом, мне всегда бы приходилось играть с затычками в ушах и вынимать их только в самом конце концерта, когда обычно раздаются аплодисменты и крики браво. Не пропускать же их мимо ушей, в самом деле. А ради же чего еще, скажите, выделываются на сцене все эти артисты?