Мозаика

И вот началась музыка. И я встала и пошла к нему. А он этого не ожидал, и лицо у него не успело справиться с растерянностью. И я сказала: «Потанцуй со мной, пожалуйста». А он сказал: «Ну что ты, какие танцы». А я сказала: «Ну пожалуйста, пожалуйста». И он пошёл за мной.

На мне была серебристая длинная юбка, был вечер, я была уставшей, и макияж был нанесён уже давно, и волосы растрепались, и, наверное, уже не пахли лесной ежевикой, но я всё равно была красивой, и я его любила, и флюиды красоты и любви разлетались по комнате, как фейерверк, и он не мог остаться безучастным. И он обнял меня, и я положила руки ему на плечи и соединила их ниже его шеи. И мы плавно покачивались из стороны в сторону, осторожно ступая по паркету, потому что с любовью и красотой надо быть очень, очень осторожными. И я почувствовала, что это ведь в первый раз мы так близки друг другу, и я трепетала, а трепет плюс любовь плюс красота это вообще смертельно, и он тоже затрепетал.

И у него изменился голос. И изменился темп речи. И он испугался тишины между нами и поэтому говорил. А может быть, потому, что таков этикет танца – нужно занять свою партнёршу приятной и светской беседой. Но прилагательные он не запомнил. И он спросил: «Я правильно танцую?». И голос его трепетал, и был тихим, и шелестящим, и очень-очень родным. И я подняла голову и выдохнула «да».  И он спросил: «Ты научишь меня танцевать?». И я снова выдохнула «да». И он спросил: «Ты научишь меня всему хорошему?» И не стоит повторять в третий раз, что я выдохнула в ответ. А он спросил: «А плохому?» А я подумала, что сейчас у меня, прямо как в дешёвом романе, разорвётся сердце, и я улыбнулась ему и сказала: «А плохому ты меня научишь». И он улыбнулся ещё ярче, чем я, и сказал, и в голосе его была радость оттого, что всё так легко разрешилось: «Это правильно, главное с самого начала правильно распределить роли». И я подумала, прямо как в дешёвом романе, что я сейчас умру от счастья и истомы, и что если он говорит «с самого начала», то мы в августе поженимся, и будем безумно счастливы в нашем общем измерении, и будем счастливы вечно, и умрём в один день, в глубокой старости, в объятиях друг друга. И я даже тогда буду очень красивой, а он будет без памяти меня любить.

И он тоже о чём-то подумал, но у меня кружилась голова, и я не смогла прочесть его мысли. И после этой паузы он спросил меня, как того требует этикет: «Тебе понравился сегодняшний вечер?» И я выдохнула «да». И он спросил: «Действительно понравился?» И я удивилась его недоверию и протянула «да». И тогда он спросил: «А что тебе понравилось?» И я почему-то застенчиво улыбнулась и сказала: «Танцевать». А он спросил, и в голосе его была ревность: «И с директором понравилось?». А я сказала: «И с ним». И он сказал: «Ага», и ревность утроилась. И потом он сказал: «Ты хорошо танцуешь. В какой студии ты занимаешься?» И я сказала: «В моей студии при Университете». И он снова сказал: «Ты хорошо танцуешь». И я сказала: «А мне казалось, ты меня осуждаешь». И он сказал, и вместо голоса была одна ревность: «Надо ведь брать от жизни всё, правда?» И я подумала, прямо как в дешёвом романе, что мне очень больно, и неужели он правда так обо мне думает, и я простонала «нет».

А потом была ещё одна пауза, но я уже ни о чём думать не могла, а только чувствовала, что он так близко, как не был никогда, и что вот оно какое – общее измерение, и что он наклонился ко мне, и что он тоже не может ни о чём думать, а только чувствует, что я так близко, как не была никогда, и что вот оно какое – общее измерение. А я прижалась своим виском к его щеке, и он вдыхал запах моих волос, и они пахли лесной ежевикой, даже если запах уже выветрился, потому что красота и любовь пахнут лесной ежевикой и ещё чем-то, я ещё не поняла чем.

А потом всё накренилось и стены стали танцевать свой собственный танец, и не в музыку, но судьи были пьяны, поскольку был день рождения директора, и не судили строго, а стены слились с потолком и полом, и это был один большой шар, и этот шар был наше общее измерение, и он был тёплый, и многоцветный, но больше цвета апельсинового воска, и пах лесной ежевикой. И я поцеловала его в щёку, и щека была прохладной и мягкой, и по ней было легко скользить. И я соскользнула ниже, а потом ещё ниже, и мои губы были мягкими и влажными, и мне казалось, что я – это море, а он качается на моих волнах. А он прошептал: «Ты что, ну ты что, ну перестань». Но я знала, что на самом деле он не хочет, чтобы я перестала, и я скользнула ещё ниже по его щеке, а там оставалось всего несколько миллиметров, миллиарды лет, географических карт, перерождений и Божьих замыслов,  - до его рта. Но тут он тоже вспомнил про эти миллиарды, а ещё испугался, что я действительно перестану, и была такая траектория – чуть-чуть вниз, чуть-чуть вправо, чуть-чуть, и потом – доля секунды, доля доли секунды, миллиарды лет, Бог улыбнулся в свою снежную бороду, я упала на дно своего моря, мир замер и разлетелся вдребезги, и он меня поцеловал.  И я подумала, прямо как в дешёвых романах, что я уже умерла, и я чувствовала, какой тёплый и родной у него рот, и что он целует меня медленно и чувственно, а я скользнула рукой вверх по его шее и положила ладонь на его голову сзади, чтобы он не ускользнул, и был ещё ближе, и я целовала его так, как не целовала никого и никогда, и я спешила, потому что знала, что всё закончится очень скоро, как только затихнет музыка, которую я не слышу, и шар превратится в стены, и судьи поднимут свои полупьяные глаза и сделают вид, что ничего не произошло.

И он сказал мне, и в  голосе его была ревность: «Ну видишь, как у тебя всё хорошо, и танцуешь ты хорошо, и …». А я стояла посреди моря, и волны были цвета апельсинового воска, и море пахло лесной ежевикой, и оно качало меня, качало, качало…

https://ridero.ru/books/poplakat_podu...