Симд нартов... Татьяна Бирченко

Симд нартов
Татьяна Бирченко
                Из нартских легенд.

Кто не слышал про Аколу, раскрасавицу-девицу!
       Девушка – сиянье неба и краса земли – росла
у семи счастливых братьев; холили сестру, любили,
       защищали от напастей. Раз к ним с просьбой подошла:

«Выстройте, мои родные, башню да на перепутье.
       Семь дорог чтоб там сходилось, и меж двух морей пришлось
место для железной башни». Там она и поселилась,
       и жила уединённо. Никому не довелось

заглянуть в лицо Аколе, а пыталось много нартов
       доблестных найти дорогу к ней, – никто того не смог.
Как-то Урызмаг, с охоты возвращаясь, удивился:
       на горе огромной Чёрной нартский симд, и из-под ног

у танцоров гром, как с неба, скалы разбивает в щебень,
       содрогаются деревья, трескаются их стволы,
и земля вокруг трясётся. «Что творится с вами, нарты?
       Топотом подобным насмерть всех перепугали. Злы,

что ли, вы, а может, радость пляшет с вами в круге симда?»
       «Что ж, ради чего танцуем, без утайки рассказать
мы берёмся. Знаешь башню, что стоит на перепутье?
       Для красавицы Аколы нынче решено плясать.

Ни один мужчина нартский не видал красу-девицу.
       Но известно: совершает каждый день она полёт,
крыльями в полнеба машет, – это крылья Кандзаргаса.
       Вот, надеемся – заметит нашу пляску. И придёт

счастье взгляд привлечь Аколы к нарту из танцоров симда.
       Не случится это чудо, – всё-таки лицо её
нам покажется». – «А жаль вас! Что подарите, коль скоро
       приведу сюда Аколу?» – «Всё, что лучшее – твоё!»

«Меч разящий мой получишь!» – «Эх, коня не пожалею!»
       «Лук свой и стрелу, что гору пробивает, я отдам!»
Громки крики именитых, симд, однако, не прервали.
       После всех Батрадза слово: «Обещаю – думай сам –

лук свой, промаха не знавший, только замани Аколу!»
       Урызмаг хлестнул Арфана, пегому сказал: «Скачи
побыстрей к железной башне. А как будешь виден сверху,
       притворись хромым, и сколько б ни стегал тебя, молчи.

И тащись, как будто время издыхать коню настало».
       Точно так скакун и сделал, как хозяин приказал:
гром небесный так грохочет, как его удары плетью,
       но ни с места конь. «Да что там? Вниз бы кто сходил узнал,

гром ли это, что другое?» Ну, прислужница вернулась:
       «Путник старый появился, исхлестал коня, но тот
упирается, не едет». – «Пусть старик почтенный в гости
       к нам проследует с ночлегом, и скакун здесь отдохнёт».

И сошла служанка к нарту, передала приглашенье.
       «Ах, беспечна ты, как воду можешь, девушка, пролить
счастье. По гостям не езжу – было бы на это время,
       уж давно бы дом не хуже вашего нашёл. Спешить

должен: полчища агуров к берегу подходят моря,
       там сестры моей жилище, сильно я к ней тороплюсь.
И спасти её надеюсь, ну а если не сумею,
       повидаюсь хоть пред смертью». Девушка к Аколе. «Груз

тяжкий страха принесла ты, одиноко, без опоры
       мы живём, врагов боюсь я», – и с вершины башни вниз
тут сама она спустилась. Пригласила Урызмага:
       «Заночуй у нас, почтенный. Что назначено – свершись

утром». Как не согласиться? Этого и жаждал старый,
       что Акола предложила. Гостю уж и стол накрыт.
На рассвете он поднялся, вывел верного Арфана,
       так погнал, как будто пегий во мгновение домчит

до придуманного дома. Но как только удалился
       на такое расстоянье, что не видным с башни стал,
то остановил Арфана, сам на травке повалялся.
       И задумку завершая, вновь к Аколе поскакал.
 
Издали завидев замок, закричал что было силы:
       «Эй, спасайтесь, да скорее!» Просят сверху: «Задержись
хоть на слово!» Подъезжает и прислужницам, волнуясь,
       говорит: «Сестру не встретил. И лечу, спасая жизнь

всей семьи моей, – агуры захватили берег моря».
       Стала умолять Акола: «Бог тебя вознаградит,
если де'вицу не бросишь на несчастие, отсюда
       заберёшь». Безумно рад он, сделал же, однако, вид,

что красавица Акола сильною обузой будет.
       А она, как птичка, бьётся: «Жизнь кому не дорога'?!»
«Тяжело смотреть, Акола, на беду твою... Ну ладно!
       Собирайся, подожду я». Приказала запрягать

резвых шестерых лошадок в крытую сукном повозку
       на ходу пружинном, лучшие сокровища туда
отнести она велела. Под охраной Урызмага
       в путь пустилась, подсказала: «Думаю, что нет вреда,

если сядешь ты в повозку, а коня привяжешь в упряжь».
       Сел с Аколой на сиденье Урызмаг и направлял
их возок на гору к нартам – до сих пор плясали в симде,
       пыль вздымая чёрной тучей над вершиной. Возглавлял

симд Сослан булатногрудый. Пыльную завесу видя,
       спрашивает Урызмага девушка о ней, а тот
отвечает: «Войско нартов нападение агуров
       отражать навстречу вышло. Кто к нам на' гору взойдёт,

под защиту попадает». И подумавши, решила
       на горе искать спасенья бедная: «От злых врагов
кто оборони'т нас лучше, чем противники агуров?»
       Ну понятно, согласился Урызмаг. Без лишних слов

их возок взлетел на гору, и тогда в окно взглянула.
       Искроглазому Сослану взгляд направился в лицо.
Встрепенулся он, пред нею гордо встал: «Прошу, Акола,
       симд спляши со мною вместе! Как замкнём с тобой кольцо

танца нартского, веселья против прежнего прибудет».
       «Да, Сослан хорош собою, встала со стальным бы в симд,
только родом с гор он, если не найду фасал-травы там,
       чтоб вложить Сослану в арчи, то меня постигнет стыд, –

чего доброго, прибил бы!» Вышел он из круга симда:
       «Жертвою за наших горцев стать бы, девушка, тебе,
что носить привыкли арчи». Саууай Низкорослый,
       Кандза сын, Аколу просит: «А со мной возьмёшь разбег

в танце нашем?» – «Я могла бы, но боюсь, что если руку
       кто тебе пожмёт из нартов, то расплющится рука».
«Приглашу тебя, Акола!» – сам Хамыц разволновался.
       «В симде за тобой пошла бы, только вижу: далека

у тебя была дорога, в бороде твоей к весенним
       травам примешалось много и осенних горьких трав».
«Я сыскал тебя, и мне ты не откажешь, – жду ответа!» –
       повести Аколу в симде хочет Урызмаг. «Неправ

ты, старейший нарт; а в симде с радостью с тобой стояла б,
       но строга твоя Шатана, если ей не угожу,
плохо будет мне». – «Чтоб в жертву принесли моей хозяйке
       эту умницу!» – с досадой отошёл он. «Я скажу!

Милая, спляши со мною!» – то Батрадз булатный просит.
       «Вот с тобой бы я сплясала, без пороков ты один.
Знаешь ли: пятно на чести у Батрадза – Кандзаргасом
       был похищен предок рода? И теперь он господин

старому Уону, сделал уаиг крылатый нарта
       пастухом. В страданьях гнусных жизнь свою влачит Уон.
Ходит лишь в одной нагольной, старенькой шубёнке вечно,
       гнидами она покрыта, сильно мучается он.

В дождь вытягивает шубу, солнце же её коробит.
       Если ты спасешь Уона и сокровища возьмёшь
семиглавого дракона Кандзаргаса, то – достоин,
       приглашай Аколу смело, в симде 'ты' со мной пойдёшь».

Точно по губам ударил кто Батрадза, повернулся
       парень к старшим: «Отправляюсь я, о нарты, в дальний путь.
И прошу: до возвращенья моего пляшите в симде,
       пусть никто из вас Аколу не обидит; зная суть

моего похода, слова резкого никто не скажет».
       Это наказав, как ветер в дом отцовский поскакал,
кинулся затем к Шатане: «Нана, нана, мне откроешь,
       сохранился ли от предков старый меч? И панцирь взял

я б, испытанный боями». – «Жертвой за тебя готова
       нана стать, сынок! Железный в горнице стоит сундук,
и оружие найдёшь в нем, и доспехи наших предков.
       Попроси по-хатиагски, сам откроет крышку». Лук

уж имел Батрадз и стрелы, а в сокровищнице нартской
       попросил по-хатиагски тот сундук открыться. Вмиг
поднялась, играя, крышка, и из множества доспехов
       выбрал панцирь, из оружья меч облюбовал, – проник

блеск оружья нарту в душу. Показался нежной нане:
       «Нана, нана, мне идут ли панцирь предков, славный меч?»
«Пусть за голову Батрадза в жертву принесут Шатану,
       от сияния доспехов людям глаз не уберечь!

На груди горы высокой так лучи сияют солнца.
       Так весной роса сверкает в стрелках молодой травы,
как твой острый меч сияет!» – «Попрошу еды немножко
       положить в дорогу, нана. Не слыхала ли молвы, –

от пропавшего Уона конь остался и уздечка?»
       «Есть его седло с уздечкой, в старом доме всё лежит.
Их возьми и в лес дремучий отправляйся. На поляну
       ночью белый конь Уона травки пощипать бежит,

днём в теснине горной скрыт он. Так-то много лет пасётся,
       и протоптана тропинка меж поляной и горой.
Если доблести Батрадза хватит на его поимку,
       попадётся прямо в руки. Если нет – конёк не твой».

Взял Батрадз седло с уздечкой, узкую нашёл тропинку.
       Смотрит – дерево склонилось, да почти на водопой.
На раскидистых ветвях он с вечера и примостился.
       Поздно ночью появился конь Уона, белый, злой.

Сверху нарт на спину прыгнул, стиснул скакуна ногами.
       По поляне тот понёсся, но Батрадз его схватил
сильною рукой за горло, – челюсти разжал упрямец.
       Конь ретивый снова вспомнил резкий вкус стальных удил.

Быстро нарт седло на спину положил, надел уздечку.
       Взвился конь подобно птице, свечкою под облака,
но хлестнул Батрадз три раза по нему с такою силой,
       что куски кровавой кожи отскочили на боках.

На две пары арчи кожи сорванной хватило б нарту.
       После натянул поводья и туда, куда хотел,
скакуна заставил мчаться. Непокорный подчинился.
       Стало длинное коротким под копытами. Летел,

словно буря, укрощённый конь. Хозяина спросил он:
       «Знать бы: а куда мы едем?» – «Семиглавый Кандзаргас
выкрал нашего Уона, в логове своем оставил.
       Отыскать его мне нужно». – «Этого тебе как раз

не суметь. Известно, сколько положил трудов отец твой,
       чтоб до чудища добраться, – но не вышло ничего.
Путь двумя горами заперт – как драчливых два барана,
       сталкиваются вершины и расходятся. Того

расхожденья нам довольно, если сильных три удара
       нанесёшь – такими точно ты меня и укротил.
И когда с твоих ладоней кожи слезет, сколько нужно
       на подошвы пары арчи, то считай, что проскочил.

Или же погибнем вместе. Твой отец не с должной силой
       плёткою меня ударил, – горы защемили хвост.
Вот с тех пор хожу я куцый, а за горы не попали».
       Так, беседуя, к преграде доскакали. Только врозь

расходиться стали горы, натянул Батрадз поводья,
       три таких нанес удара, что с боков коня сорвал
столько кожи, что хватило б даже и на пару арчи,
       а с ладоней слезло кожи – на подошвы к ним. Пылал

он желанием прорваться, эхо от ударов плети
       многократным громом горы оглушило, и они
на мгновение застыли. Конь со всадником рванулся –
       очутились за горами. Пастбища кругом видны, –
 
медленно и мерно, словно все в движении едином,
       табуны пасутся, тучи жирных племенных коров.
И до края неба земли сплошь отарами покрыты.
       Одинокий старец смотрит за животными. «Здоров

будь, отец мой, дней счастливых множество тебе желаю».
       «Будь и ты, о солнце, счастлив. Как сюда, скажи, попал?
Сколько здесь ни нахожусь я, ни прохожий, ни проезжий,
       даже по' небу летящий никогда не навещал.

Никого не пропускает семиглавый повелитель.
       Кандзаргас крылатый – ужас на окрестности навёл.
Что за диво ты такое? И зачем сюда приехал?» –
       спрашивал старик Батрадза, а вокруг коня все шёл,

плакал горько, шёл и плакал. «Почему в слезах ты, дада?
       Неужели грустно видеть нарта, что тебя нашёл?»
«Рад, сынок, тебе. Когда я богом проклятому змею
       в руки угодил, с конём и разлучился. Очень зол

и горяч был конь мой верный... Так уж твой скакун напомнил
       моего. Да что я? Волки, юноша, давно должны
растерзать его. И горько оттого душе Уона».
       «'Своего' коня узрел ты пред собою, не нужны

слёзы больше. Уаига брось бояться, сын Хамыца
       вызволить сюда добрался, и освободить смогу».
«Гость мой, подойди поближе. Пальцами тебя ощупав,
       строй костей твоих проверю, а иначе разожгу

любопытство, да и только: сын ли нашего Хамыца
       ты действительно», – поближе нарт по просьбе старика
подошёл. По телу парня пальцы быстрые порхнули:
       «Наш, конечно, строй у тела, – чувствует моя рука.

Пропадёшь ты, разве мало, что Уон в плену погибнет?»
       «Ах, отец, ведь от печали проку нету. Как попасть
мне в жилище уаига?» – «Место это, парень, знаю,
       только что ты можешь сделать? Велика дракона власть.

Кандзаргаса все боятся, нету существа живого,
       кто б ему не подчинился, силы нет его сильней.
Птицы пролетать боятся над его страной, Вселенной
       не снести его злодейства. Будет мне ещё больней,

если здесь и ты погибнешь». Но Батрадз не отступает.
       Нехотя исполнил просьбу старый нарт: «В верху горы
видишь чёрную пещеру? Вход в нее скалой завален,
       человека нет на свете, кто её бы сдвинул». Три

раза повторять не надо, и Батрадз в мгновенье ока
       оказался пред пещерой и толкнул плечом скалу.
Под булатной силой тяжко отодвинулась преграда!
       Внутрь жилища проникает: грудой жуткой на полу

спит противник семиглавый, храп стоит, хоть стой, хоть падай.
       Все семь пастей пышут жаром, и огонь взлетает вверх,
достигая свода, после низвергается золою,
       чёрным покрывалом на пол осыпается. У тех

спящих морд сидит в печали Солнца дочь, сама Хорческа,
       нежно на груди сияет солнце у неё. В ногах
злобного дракона тоже юная сидит Мысырхан,
       дочь Луны, со светом лунным на груди. У них в руках

листья лопуха, и машут, мух сгоняют с уаига,
       сон его оберегают. Перед каждой фынг стоит,
гнутся оба этих фынга до земли от яств обильных,
       но красавицы не смотрят на еду. Душа болит,

видно, девушек прекрасных, – не переставая плачут,
       катятся водой прозрачной все слезинки с их колен
и алмазами по полу рассыпаются звеняще.
       «Де'вицы, не надо плакать! Заберите жизнь взамен

у Батрадза!» – «Мы желаем вечную тебе удачу,
       сын Хамыца, но зачем же, милый, принесли сюда
ноги нарта – на погибель? Потому, Батрадз, мы плачем,
       что проснётся наш владыка, и набросится тогда

на рабынь, и нашей кровью жажду утолит и голод.
       Пищею, что здесь в избытке, он пять месяцев кормил
нас, а скоро, пробудившись, острые вонзит нам шила
       в пятки и упьётся кровью. Так, покуда до могил

не домучает, не выйти нам отсюда». Не сдержался
       юноша, за меч схватился: «Я чудовище убью!»
Испугались, задрожали: «Нет, не смей! Ты лишь разбудишь,
       меч ничей его не сгубит, смерть найдешь, Батрадз, свою».

«Как же суждено погибнуть уаигу Кандзаргасу?»
       «За литою дверью спрятан преогромнейший сундук.
Меч волшебный сберегает – смерть ужасного созданья.
       Но сундук ты не откроешь, – разве хватит силы рук,

сотня пар быков потянет – крышку еле приподымет».
       Попросил по-хатиагски нарт сундук открыться. Вот
и сама взлетела крышка, открывая меч бесценный.
       Им с плеча одним ударом рубит головы. Живёт

голова одна, седьмая. Поднялась на длинной шее
       и вещает: «Сын Хамыца, недостойно нападать
на того, кто спит!» – «Да, правда, но горит вино обиды,
       что нанёс ты нартам, – разве мог себя я удержать!»

«Так не дли мои мученья и кончай скорей со мною,
       и вторым ударом голову последнюю руби!»
«Мне рубить не подобает ещё раз! Ахсартаггата
       с первого разят удара, чтоб дракона погубить».

Уаиг ещё раз поднял голову седьмую, тщетно
       попытался приподняться, но плохи' его дела.
Навзничь на полу свалился, со своей расстался жизнью.
       Так пришёл конец злодею. Ох, и радость же была!

Высохли печали слёзы, слёзы радости, подобны
       зёрнам жемчуга бесценным, покатились по щекам
девушек обеих. «Нашим будь защитником навеки», –
       и склонились пред Батрадзом, словно два лесных цветка.

«Де'вицы, свои сердечки успокойте: не покину».
       И тогда они Батрадзу стали тайны открывать:
«Есть в пещере Кандзаргаса чудных свойств большая кожа –
       все богатства мира лягут без хлопот на ней. Связать

что б ни захотел, возможно – драгоценною верёвкой,
       и от этого теряет вес всё то, что обернёшь,
легче мотылька поднимешь. Пара есть пружинных крыльев,
       унесут, куда прикажешь, только им рукой махнёшь.

И об озере молочном наш рассказ, Батрадз, послушай.
       В складках горных притаилось; если искупаться в нём
пожилому человеку, – юность возвратит счастливец,
       с первыми усами только познакомится притом».

Дряхлого Уона мигом к озеру Батрадз доставил.
       Искупал его, и юношею снова стал Уон.
Доверху мешок из кожи молоком налил чудесным,
       после этого сокровища собрал в пещере он.

Весь запас зерна дракона и животных нарт поставил
       на расстеленную кожу да верёвкой обернул.
Ею всё добро связал он, поместил его на крылья,
       и Хорческу, и Мысырхан усадил туда, сомкнул

кожи глянцевой поверхность, белого коня с Уоном
       разместил, себе местечко не забыл оставить. Сел,
и как паруса поплыли крылья в синем поднебесье,
       выше гор взлетели, к солнцу, только воздух засвистел.

Сверху посмотрел: сшибались, точно два барана, горы,
       на мгновенье разбегались и опять сходились. Им
это было уж не страшно, – в нартскую Страну летели.
       Там спустились и верёвку развязали. Слышно симд –

именитых нартов танец в ожидании Батрадза
       так и длился. Сын Хамыца кожаный тючок раскрыл,
и отары с табунами, и стада оттуда вышли
       и равнину сплошь покрыли. Свёл Батрадз с пружинных крыл

девушек, помог Уону, с ними на' гору поднялся.
       А красавица Акола возвращения ждала
нарта смелого, и окна у повозки затворяла,
       и не выходила к симду, честь девичью берегла.

Сшила юноше одежду – вынесла ему подарок.
       Подошёл Батрадз к Хамыцу да целебным молоком,
что из озера набрал он, окатил отца. Вновь юным
       сделался Хамыц. Решенье объявил Батрадз потом.

К дочери Луны Мысырхан повернулся и сказал ей:
       «Будешь ты женой Уона, девушка, не прячь лица!»
К дочери прекрасной Солнца обратился со словами:
       «Ты, Хорческа, воцаришься в доме моего отца!»
 
А красавица Акола предназначена Батрадзу.
       И фандыры заиграли, свадьбы весело поют.
Целую неделю нарты ели, пили и гуляли,
       счастья молодым желали, в дом порядок и уют.



"Женитьба Батрадза или симд нартов". Картина Азанбека Джанаева.


© Copyright: Татьяна Бирченко, 2014
Свидетельство о публикации №114080709771