Ленинград в январе 1982-го

У чёрных ленинградских стен,
у тусклых окон Петроградской,
едва не преклонив колен,
я клялся вязким током вен
любить твоё непостоянство.

Над Невским плыл неслышный снег,
в заброшенных домах шуршали
обои, призраки во сне
белели плотью, только не
рождались и не умирали.

Я мог бы тут не только быть.
Но и — не-быть. И вот что странно:
в часы свободы от судьбы
религией пропитан быт
и силу источают раны.

Спустись в подвальные миры,
куда есть выход из пельменной —
там валтасаровы пиры
смущают смелостью игры
с озябшей русской Мельпоменой.

Пусть кипяток всего лишь, соль,
навар костей зовут бульоном,
подземный пролетарский ноль,
употребляя алкоголь,
смолит и смотрит фараоном.

Есть рифма лёгкая с Москвой
в стереометрии вокзалов
и в том, как раздаётся вой
метро и прячется конвой
за ширмой кумачёво-алой.

Шарами стыли фонари,
свет истекал необъяснимо,
летели строем упыри
в какой-то свой, четвёртый Рим,
и кто-то припаял им нимбы.

Под тёмным сводом долгих зим
слежался чёрствым серым хлебом
национальный наш энзим,
палитрою невыразим,
но явно предоставлен небом.

На страже Зингер. Клодтов конь
неукротим, как плеск расплава,
и синь рассвет, как молоко,
и храм в сиянии икон,
как солнце, заливает слава.


янв. 1982 — февр. 2018