Белый дом

БЕЛЫЙ ДОМ



I
Кристалл воды мурановским стеклом
Сверкал внизу под городом искристым.
Мерцали яхты, шедшие на Искью,
В Неаполь белый отходил паром.
Кристалл воды, застывший на холсте,
Казался моментальным отраженьем.
Волна, утратив волю и движенье,
Взирала на туристов всех мастей.

II
Арсений любовался на залив.
(Поскольку на картину не хватало,
Представился писателем, ни мало
Не сторговал за этот эксклюзив).
На карте берег был у самых ног.
На деле вышло, километром ниже.
Обрыв покруче, да отель пожиже.
Но был и вправду райский уголок.

III
Арсений Палыч, химик и поэт,
Лауреат и первооткрыватель,
Под новый грант, случившийся так кстати,
На Капри прибыл. Двадцать с лишним лет
Во сне он видел этот образец.
Сперва с тоской, всегда перед болезнью,
Потом с печалью тихой, бесполезной,
И с приступами счастья, наконец.

IV
Он был успешен, глубоко женат,
Случайно в девяностые не спился,
Но как-то выгреб, хоть пообносился,
И нынче жил ни беден, ни богат.
А, между прочим, редкий винодел
К плодам трудов его не приобщился.
Арсений много, радостно трудился,
Но странную привычку заимел –

V
«Вернись в Сорренто» часто напевал,
Хоть никогда в Сорренто не бывал…

VI
Любовь, конечно. Вечер февраля.
Еще Союз, квартиры не снимали.
Сначала по подъездам кочевали.
Обнявшись, замирали. Алия
Была, конечно, замужем тогда.
Высокая и стройная брюнетка
С глазами голубыми, а кокетка,
Каких не часто встретишь в те года.

VII
Из дочек дипломатов и жена
Такого же, балованный ребенок,
Но с ним она менялась, мой котенок,
Была тиха, послушна и нежна.
(И как же он не знал, не замечал,
Какие камни, валуны какие
В душе ее ворочались, давили
Все дни их встреч, а больше по ночам).

VIII
Идут в кино, она на каблучках
В сапожках по колена, лисьей шапке,
В пальтишке с лисьим мехом, на подкладке
Заветный лейбл в незнаемых значках.
Ему казалось, все на них глядят –
Какой-то хмырь с такой роскошной птицей.
Он торопился в темноте укрыться
И пить ее покорный влажный взгляд.

IX
В троллейбусе заснеженной Москвой,
Пешком, скрываясь в сумерках метели,
Они, порой, спешили к тайной цели –
К нему домой, бывало, к ней домой.
В такую ночь при свете фонаря
Сквозь плотные задернутые шторы
Он видел мир единственный, который
Имел и смысл, и гармоничный ряд.

X
Потом приспела ранняя весна.
Многоголосье первых электричек,
Очнувшихся от спячки. Перекличка:
Апрелевка, Удельная, Дрезна.
Никто их не заметил, не признал,
Когда они на деревянной лавке
Сидели чинно с книжкой и тетрадкой,
И уплывал Савеловский вокзал.

XI
Потом Казанский, Киевский… Друзья,
Арсений хоть и не без недостатков,
Но ведал лес, звериные повадки,
И четко знал, что можно, что нельзя.
В сыром лесу мог развести костер,
Сложить шалаш, он разбирался в травах.
Он с Лешим по грибы ходил на пару,
И Лихо отводил за косогор.

XII
Леса им стали домом в эти дни.
Густая ель – высоким балдахином,
Китайской ширмой – заросли малины.
А сколько здесь чудес для Алии:
Во-первых, белка - легкая душа,
Потом сорока - взбалмошная птица,
Ревнивая и вздорная девица;
Сердитое пыхтение ежа.

XIII
Она как Ева узнавала сад,
Для городского жителя закрытый,
И полюбила хвойных и копытных,
И птиц распознавала наугад.
На равных с мурашами на посту
Шаманила хорошую погоду
И редкому зеленому восходу
Ладони подставляли как листву.

XIV
О чем поговорить в вечерний час,
На электричке в город возвращаясь?
О чем-нибудь высоком и печальном,
О чем-нибудь, что всяко больше нас.
О будущем не смели говорить…
Судьба за них судила и рядила,
И места им вдвоем не находила
Как ни старалась ткань перекроить.

XV
По счастью, рядом не было войны.
Обычные двухмесячные сборы
Для рядовых ученых, у которых
Ни брони, ни знакомых, ни казны.
Прощанье вышло скомканным, она
Считала, что печальные их ласки
Его в разлуке распалят напрасно.
А, между тем, кончался их роман.

XVI
Он ей писал, как будто бы письмо
Могло его к возлюбленной приблизить,
Как будто в этой иллюзорной жизни
Реально только составленье слов.
Как будто словом можно ухватить
Ту струнку, что, вытягиваясь, длилась.
Он знал еще, она его любила,
Но чувствовал, как истончалась нить.

XVII
Теряла силу пыльная листва,
Змеился поезд к Курскому вокзалу.
Письмо неделю сердце согревало –
Любовь и нежность на пяти листах.
Рюкзак закинув за спину на раз,
Скорее к телефону-автомату
Идет. Звонит. И телеграфно – кратко:
«Встречаемся? На том же. Да, сейчас».

XVIII
«Ты не поймешь – твердила – не поймешь»
Он вправду ничего не понимает –
«Да что с тобою, милая, родная?
Ну что томишь ты, мучаешь и ждешь?»
Она опять, что «надо все забыть».
Да что же за неделю здесь случилось?
Глядит в глаза ей – нет, не изменилась,
Все тот же взгляд. И хочется завыть…

XIX
Звонит опять. Встречаются, и что ж?
Иголкой по заезженной пластинке,
Верней, по сердцу режет паутинку:
«Ты не поймешь – и снова – не поймешь»…
И вновь звонит, и в тот же сквер идет.
Теперь она и вовсе не приходит.
Часы стоят, он места не находит,
Звонит – теперь и трубку не берет.

XX
Москва пропахла медом и вином,
И ощущеньем предстоящей смуты.
О чем-то всё орали поминутно,
И радио ходило ходуном.
Арсений приходил в пожухлый сквер.
Достав бутылку и буханку хлеба,
Кормил нахальных птиц и сам обедал,
Давясь вином на Веничкин манер.

XXI
Герой мой пил и медленно тупел.
Жить без нее не мог и не хотел.

XXII
Все началось с Чайковского. Народ
По всем программам наблюдал Одетту.
Но бедный автор этого либретто,
Он с музами простился наперед.
Янаева нервический куплет,
Адажио фланирующих танков
И Лебедя три фуэте анданте –
Сюжетец простоват, для оперетт.

XXIII
Народ сперва не понял ничего,
К обеду вышел из анабиоза
И забузил тихонько, но серьезно.
Все ждали разъяснений. В пять часов
На сцену вылез сам ГКЧП.
Одной главы уже как не бывало,
Вторую как-то в сторону мотало,
А третья вся тряслась, как в ЗКП.

XXIV
Двадцатого, нащупав слабину,
Почуяв безнаказанность и волю,
Мы хлынули на площади толпою
И затопили город и страну.
Москва кипела, Ленинград бурлил,
На Пресне возводили баррикады.
Опять на Пресне, Красной, Боже Правый!
И стройкой комсомол руководил.

XXV
Смешалось всё: бродяги из ЦК,
Барыги комсомольских комитетов,
Рабочие, студенты и поэты.
Нацистов только не было пока.
Тонул мой Китеж в озере людском.
Накатывали волнами «таманцы».
И в гибельном разорванном пространстве
Ковчегом представлялся «Белый Дом».

XXVI
Я выбрал перекресток двух дорог,
Не собираясь драться со спецназом.
И не в толпе, и при народе разом,
При трех путях отхода в крайний срок
В ночные переулки и дворы.
Ну как без топора сражаться с «альфой»?
Вы зря смеетесь, мой коллега, Алька,
Топор под курткой прятал до поры.

XXVII
Мой школьный друг, мой дальний друг, Илья,
Ты помнишь свет и теплоту той ночи?
Мы блеск России видели воочью,
Но сроков не могли определять.
Потом пугали нас, что штурма ждут,
Что всех нас пустят в «Дом», где безопасней.
И, словно в довершенье всех напастей,
Из «Дома» Ростроповича ведут.

XXVIII
Он огляделся, вроде был смущен.
Охрана шепчет: «Здесь спокойней будет».
А как же те, а как же эти люди?
Присутствием кумира потрясен,
В далеком детстве тоже музыкант,
Невольник и тиран виолончели,
Мой друг впадает в самоотреченье,
И топчется вокруг, как экскурсант.

XXIX
И я ушел. На площадь. Для меня
Там грели чай и яблоко делили,
И, улыбаясь, девушки шутили.
Господь с Фавора их благословлял.
Я обошел со стороны реки,
Здесь было пусто, только на ступенях,
«Парламентом» дымя, сидел Арсений,
Да «ржали» на буксире моряки.

XXX
Арсений от Никитских шел к метро,
Когда подхвачен был толпой студентов
И унесен потоком на Смоленку,
Где вовлечен в другой водоворот.
Он вдруг решил испытывать судьбу.
Он спрыгнул с парапета на троллейбус.
За ним другие на рожон полезли,
Когда он в кровь разбил себе губу.

XXXI
Одной рукой прижав к лицу платок,
Другой со всеми двигая железо,
Он ожил вновь, решительно и трезво.
Так боль души он болью превозмог.
Так оказался в центре, где Арбат,
У самого Чайковского тоннеля,
Куда не глядя воины влетели
И растерялись между баррикад.

XXXII
Никто не собирался умирать.
И воевали больше понарошку –
Вот пошумят служивые немножко
И сядут за свободу выпивать.
Убить кого-то? Упаси Господь!
Но БМП умеет, что умеет,
Ослепшая, оглохшая в тоннеле
Металась и рвала людскую плоть.

XXXIII
Как будто стон пронесся по толпе.
Летели вниз бутылки, камни; в свалке
Нашелся и бензин, и зажигалка,
И вспыхнула шальная БМП…
Потом пришел какой-то мизерабль,
Пошли переговоры и братанье…
Лишь трое мальчиков ушли в воспоминанья,
Как экипаж в космический корабль.

XXXIV
Арсений жаждал действия. Теперь
Он ждал развязки, так или иначе,
Обманчиво расслаблен по-кошачьи…
Но время шло, и не явился зверь.
Чайковским начинался беспредел,
На улице Чайковского и сгинул,
Развеялся, как морок тот пустынный,
Где нынче Суровикин* преуспел.

XXXV
Малинин пел забытое ретро.
Светало. Расходились на работу
Случайные творцы переворота,
Теряясь в переполненном метро.
Тянулся день, и длилась кутерьма
Кипучая, веселая, живая.
Свобода, как закваска дрожжевая
Вздымала пену с юного вина.

XXXVI
Кирпичный двор. Как он забрел сюда?
И, главное, зачем он травит душу,
Выбрасываясь, как дельфин на сушу,
В тот мир, где воздух выпит навсегда?
Но в этот раз под граем воронья
Узнал ее сварливого соседа
И понемногу вывел на беседу
О темных окнах против фонаря.

XXXVII
- «Погнали их с работы, вроде, мля».
- «Да нет, недавно. А вчера свалили.
Народных денег, видно, прикопили…
Она все озиралась, говорят».
- «В Италию, в Сорренто, что ли, мля…
А что, теперь здесь будет не до жиру,
Свобода, мля, держи карманы шире…
Эх, сам свалил бы, были б у меня

XXXVIII
Такие деньги, связи «за бугром»,
Да белый дом на берегу крутом».

XXXIX
Кристалл вселенной яблоками звезд
Светился изнутри, мерцал игриво.
Летел болид неспешно над заливом,
Совсем как апельсин, когда б не хвост.
Арсений поднял руку, увидал
Мерцанье на ладони, на запястье –
Он в мирозданье был структурной частью
И сам его строенье повторял.

XL
В нем повторялись звезды, млечный путь
Огней жилья по берегу напротив...
Московских фонарей печальный профиль
И он, склонивший голову на грудь.
Арсений от Никитских брел к метро,
Вошел, толпу студентов раздвигая.
Арбатская, Смоленская… Другая
Сияла жизнь полночным серебром.

XLI
Над ним входила техника в тоннель,
Колонной отсекая демонстрантов
От Пресни, от реки, от наших танков,
Бессмысленно стоявших в стороне.
Там «альфа» штурмовала «Белый дом»,
Там Алька прыгал, топором махая,
Там я глядел на небо, не мигая,
И Ростропович ткнулся в землю лбом.

XLII
Арсений шел, не зная, что уже
Закрыты все вокзалы и границы.
Ей никуда не деться из столицы,
Им не оставить наших рубежей.
С триумфом возвратился Горбачев,
Примерно Язов вызван для допроса,
В ЦК вошли Гайдар и Ходорковский,
Министром обороны стал... Грачев…

XLIII
Погас болид, замедлилась душа.
Он все стоял на смотровой площадке,
Давя окурок меж камней брусчатки:
«Вот… и прошла… Так, без нее прошла…»
От Анакапри до материка
Рукой подать. Горят огни Термини,
Потом Масса-Лубренсе, и за ними
Скала сирен. И долго ль до греха.

XLIV
На той скале, на камени седом
Там Алии светился белый дом.

2017
*Победитель ИГИЛ (запрещена в РФ) в Сирии в 2017 году генерал С.В. Суровикин в августе 1991 года в звании капитана командовал мотострелковым батальоном во время инцидента на Садовом корльце.