Возвращение к истокам

или застольное размышление о русской литературе.


     Все господа сочинители пьют. Пили, пьют и, надеюсь, будут пить, ибо нет ничего лучшего для стимуляции творческого начала русского ума, чем алкоголь. Пьют, спиваются и снова пьют. Пьют из рюмок, лафитников, хрустальных бокалов, граненых стаканов, даже из кружек, если верить сакраментальному пушкинскому «Выпьем с горя, где же кружка?» И как пьют! Русский поэт, автор известнейших романсов Аполлон Григорьев писал: «На беду, на одном обеде, на который притащили меня больного... я напился, как сапожник - в аристократическом обществе... 30 августа нашего стиля я проснулся после страшной оргии... с отвратительным чувством во рту, с отвратительным соседством на постели цинически бесстыдной жрицы Венеры Милосской... Я вспомнил, что это 30 августа, именины Островского - постоянная годовщина сходки людей, крепко связанных единством смутных верований, - годовщина попоек безобразных, но святых своим братским характером, духом любви, юмором, единством с жизнью народа, богослужением народу...».
     Непьющий литератор сумрачен и депрессивен, склонен к самокопанию и нравоучениям. Таковые заметны сразу окладистостью своих бород. Пьющий же писатель всегда гладко выбрит, или имеет незначительную растительность на лице своем. И, хотя, вид и качество напитка для русского литератора имеет мало значения и находится в прямой зависимости от его финансового положения, по натуре он гурман. Но не во французском, классическом стиле; он равнодушен к кулинарным изыскам, он знает «на что устрица похожа», но уважает веселую компанию и хороший стол с обильными горячими закусками, разносолами и изобилием разнообразных напитков, кои смешивает сообразно своему характеру и настроению. И только потом могут появиться гениальные строки:
Я пригвожден к трактирной стойке.
Я пьян давно. Мне всё - равно.
Вон счастие мое - на тройке
В сребристый дым унесено...
     Валерий Брюсов вспоминал, как к нему пришел Максим Горький с Блоком: «Ко мне на квартиру заявились Усач и Саша, в изодранном макинтоше, с полумертвым щеглом за пазухой и разбитой в кровь скулой. Усач заорал: «Мне – полуштоф, а для Пьеро – графин портвейну и валерьянки!»
     Русский классик пьет в независимости от дня и времени суток, для него не существует понятия «вечер пятницы», поскольку утром у него нет необходимости собираться на службу и проводить в присутствии ежедневно часов восемь, а то и более. Он ведет жизнь свободную, праздную и часто пьяную. А при такой жизни, не то, что стихотворение, и роман написать можно. Куприна, засыпающего в процессе возлияний частенько будили словами «Александр Иванович, замечательный коньяк!»  При этом «действие этих слов было магическое – Куприн сразу проснулся…пришлось подать коньяк еще до обеда.» А, напившись с Александром Грином, развлекались они тем, что поливали друг друга отборным матом, называя это «борьбой талантов.» И все же как замечательна у них проза! Справедливости ради, стоит заметить, что многие западные господа сочинители тоже были подвержены влиянию Бахуса, но причина их возлияний – собственные комплесы. Наши же пьют потому, что пьют, из любви, так сказать, к искусству. Но талант то не пропьешь!
     А мы, нынешнее поколение, из всех талантов сохранили лишь любовь к обильным возлияниям, подумалось мне, и, выдохнув, я опрокинул очередную рюмку холодной и прозрачной, как родниковая вода, водки, закусив тающим во рту белорусским салом, положенным на кусок поджаренного бородинского хлеба с одурманивающим ароматом тмина и укрытым тонким ломтиком белого лука. И грустные мысли, вызванные размышлениями, тут же отступили. Потому что, классика.