блок-ада-

Я не знаю куда бежать.
В Питере, в вагонах метро, вижу только спящих до следующей жизни старух.
Люди кружатся сворой мух над гниющими венами обессиленных улиц, измученных камней на площадях, стоптанных улочек, где каждый задыхаясь кричал, любил и героически умирал, чуть раньше бежал как чумной, не касаясь людей и парапетов, лишь бы успеть, пока любовь кем-то другим не раздета и каждый раз стоически горевал, запивая тебя красным полусухим на холодном сером.
Ты мне кажешься за каждым каменным поворотом, резным углом, эхом душишь в дворах-колодцах.
Ты не здесь, поэтому небо не знает солнце, ложится на мои плечи тяжёлым дымом отчаяния
Всех любимых и в одиночестве, распятых и брошенных под мрамор храмов, утопленных в твёрдых слезах каналов, спасённых на тёплой чужой крови.
Синие отпечатки губ на фарфоровой, в трещинках от горя, холодной коже
На ощупь помню. Обнимаю, мне больно, чуть позже, замыкаю тебя собой.
Пахнет солью, умирающим заточенным морем, бьющимся каждой волной залива о разбитые тысяч любовников ноги, зацелованные, позже изгнанные ступни,
Обреченные каждым шагом измерять глубину песка и горя, взглядом разыскивать алые, от сосудов двух разбитых сердец, паруса, после отчаиваться, сбегать, но возвращаясь сюда же, лелея слова творца - больше не будет больно.
Я одна у ледяного чужого дворца.
Вспоминаю и ты прижимаешь меня к своим шелковым шрамам, свежим любовным ранам,
Заглядываешь в зыбкую рябь зрачков, глубоких от беспомощности и страха тебя терять, отполированных слезами и ветром.
Целуешь сильно и мягко, исцеляя, в нахмуренный от подступающего к горлу комка очередного отлучения, лоб, измученный колючими строчками, вывернутыми мыслями, бессильными "я люблю".
Как тряпичная кукла, обесточена ненужностью, перерезана сворой дорог, ведущих от меня не к тебе, сплёвывая боль на железные кости, разлучённых насильно мостов.
Продлевая судороги истерик твоего насущного отсутствия, незримого другим присутствия, убегая от наступающего на пятки, только твоего хэппи энда, проигрывая в прятки с самой собой.
Считая вагоны глубокого, адово-красного на Маяковской метрополитена, не находя на креслах молодых, насильно состаренных горем загнанной, умирающей в сердце любви, двадцатилетних старух,
Сажусь в несущийся угол, не прислоняюсь к спасению и двери, опираюсь, мысленно и немыслимо для других, на твоё крепкое тело, как тогда в зимней тёплой глуши, подземный каменный муравейник растворяется, бесшумно кишит, не выкрикивает из тишины твоё имя.
Ты прижимаешь мои покатые белые плечи, проводишь ладонями по растрёпанным жизнью без тебя волосам, я разучилась, но как ребёнок снова смеюсь, поезд бьет себя искрами по натуженным тормозам.
Сплю до следующей жизни, узнаю тебя в толпе встречающих, улыбаешься, я тяну слепые руки, схватывая твои никогда не прочитанные письма, расталкивая обреченные души бульварных зевак, зачеркивая юродивые "никогда, никогда".
Мы стоим в центре вечного круга, прижимая друг друга так, будто Эрос загнал, загарпунил и бросил нас.

Я единственный живой блокадник города твоей неживой любви.