Поклонимся!..

Мужской закон

Поклонимся людям в армейских погонах,
не глядя на знаки отличий!
Глубинную сущность Мужского закона
дано от природы постичь им.
Мужчина любой – от рождения воин
и должен до смерти сражаться,
но стать настоящим солдатом достоин
не каждый, кому восемнадцать.
Лишь тот, у кого детский плач отдаётся
в душе колокольным набатом,
сумеет, как минимум стать полководцем,
как максимум – просто солдатом.
Лишь тот, кто родился с душой без изъяна,
пожертвует всем для других,
не станет бояться, ни смерти, ни раны,
причислится к Ликам Святых.



Исповедь спецназовца

Ты прости меня, Таня, родная!
Виноват! Угодил на тот свет
и теперь вот из самого рая
шлю тебе свой последний привет.
Слышишь? Пёс наш тихонечко воет.
Слышишь? В плаче заходится сын.
Видишь? Дождик старательно моет
воробья, что в проёме гардин
бьёт крылом жестяной подоконник
и стучит чёрным клювом в окно,
будто знает, что в доме покойник,
что тебе зарыдать суждено.
Вот хлестнул телефон звонкой трелью,
и тебя от волненья знобит.
Вот сейчас подполковник Савельев
тихо скажет, что я был убит..,
что отряд наш попался в засаду
и что мной был получен приказ
прорываться к кирпичному складу,
под которым заложен фугас.
Он расскажет про то, что твой Стёпа,
подполковник Степан Удальцов
поступил, как чудак-недотёпа,
пожалев одного из юнцов.
Он, конечно, так прямо не скажет,
поведёт про геройство рассказ.
Дескать, все мы умрём, коль прикажут,
дескать, все мы на то и спецназ.
Только лёгкий налёт осужденья
на красиво звучащих словах
не оставит и тени сомненья
в том, что жалок в его я глазах,
что я зря пожалел мальчугана,
утонул в синеве его глаз,
и, плечом оттолкнув капитана,
сам полез на проклятый фугас…
Перед тем, как ты стала вдовою,
а наш маленький сын сиротой,
понял я, что тебя я не стою,
что виновен я перед тобой
в том, что жизнь молодого сержанта
обменять я решил на свою,
что, увы, не хватило таланта
дать погибнуть ему в том бою…

Я из райского вырвусь чертога,
убегу из него со всех ног.
Недостоин я милости Бога:
я себя для тебя не сберёг.



В армейском госпитале...

Вот и май наступил. Даже здесь, в госпитальной теплушке
соловьиные трели отчётливо стали слышны.
Мне, считай, повезло. В ногу ранило в той деревушке,
а Серёжка Кондратьев уже не вернётся с войны...

У соседа Петра то и дело стрекочит мобильник,
Он  хватает его, чтобы к уху покрепче прижать
и расслышать сквозь бинт, пропитавшийся кровью обильно,
всё, что в трубку кричит его горем убитая мать.
Подполковник - хирург приговор ему утром озвучил,
рассказал про глаза, а, точнее, про то, что их нет.
Потрепал по плечу. «До чего же ты, парень, везучий!»
и в ладошку вложил небольшую коробку конфет…
Он три ночи подряд не даёт всей палате покоя.
Что ему до меня, до ребят и до нашей весны?..
Он лежит на спине, по-собачьи, тихонечко воет...
А Серёжка Кондратьев уже не вернётся с войны.

Я теперь без ноги. Угораздило! Вот незадача!
Да ещё, как на зло, снятся яркие, детские сны!..
Я бегу по траве… А потом просыпаюсь и плачу…

А Серёжка Кондратьев уже не вернётся с войны.



Солдат

Закат покидает столицу. Торопится нынче закат.
Опять мне сегодня приснится домой не пришедший солдат.
В Москву не пришлют похоронной с далёкой, афганской войны.
И девочки микрорайона все будут в него влюблены...
И я, выходя на прогулку с брехливой овчаркой моей,
увижу за домом, в проулке его в окруженьи друзей.
Напомнит он мне полководца из детской военной игры,
помашет рукой, улыбнётся, взлохматит густые вихры…