Хирург в 2 часа пополуночи. Из Сильвии Плат

Хирург в 2 часа пополуночи

Свет этот белый  ненатурален, но гигиеничен, совсем как в раю.
Микробы его не выносят.
Удирают в прозрачных  своих одежонках, спасаясь
От скальпелей и обрезиненных  рук.
Стерильная простынь —  что снежное поле,  она холодна, безмятежна.
Тело под ней в моей власти.
Как и всегда, без лица.  Груда фарфоровой белизны,
Семь дыр, чтобы  тела касаться.  Цвета иного душа.
Её  не видал я,  она не взлетала.
Ночью вдали растворилась, точно огни корабля.

Сад - это  то, с чем я  дело имею, —  фрукты и корнеплоды,
Текущие  клейкою плазмой,
Неразбериха корней. Мои ассистенты цепляют их крючьями, тащат.
Цвета и зловонье  меня одолели.
Вот дерево лёгких.
Роскошные орхидеи.  Пестры,  и  свернулись, как змеи.
Колокол сердца карминный  в беде.
Как же я мелок
В сравнении с  ними со всеми!   
Червяк я, а взялся за рубку в  пурпурном и диком саду.

Кровь - как закат.  Восхищаюсь    закатом.
По локти я в этом,  скрипучем и красном.
Оно   всё  сочится, всё   не иссякает.
Чудесно!  Горячий  родник
Должен я перекрыть и наполниться дать
Синих трубок сплетенью  под  мрамором бледным.
Я в восхищеньи от римлян -
Их акведуки, Каракалловы Термы,  орлиность носов!
Вот это тело — римская вещь.   
Каменной замкнут пилюлею сна его рот.

Вот санитары   статую  эту увозят.
Я сделал  её совершенней.
Мне от неё рука ли,  нога ли осталась,
Челюсть иль камни,
Чтоб ими в бутылке бренчать или   домой их забрать,
И из обрезков телесных —  чудовищная  салями.
В рефрижераторе похоронят  на ночь все эти части.
Назавтра   они  будут  плавать
В уксусе,  точно   останки святых.   
А пациент  получит конечность  из розовой чистой   пластмассы.

В палате над кроватью синеет огонёк,
Вещает о душе, что вновь обретена.  Кровать синеет.
В ночи особу эту украшает синий цвет.
Её приносят  ангелы морфина.    
На дюйм от потолка она  плывет,
Принюхиваясь к сквозняку  рассвета. 
Иду я среди спящих  в кисейных саркофагах.
От крови плоски  луны  рдяных ночных огней.
В своем халате белом  я  как  солнце,
А серые, лекарствами зашторенные   лица
Следят за мною — в точности  цветы.

29 сентября 1961

* * * * * * * *

The Surgeon at 2 a.m.
by Sylvia Plath

The white light is artificial, and hygienic as heaven.
The microbes cannot survive it.
They are departing in their transparent garments, turned aside
From the scalpels and the rubber hands.
The scalded sheet is a snowfield, frozen and peaceful.
The body under it is in my hands.
As usual there is no face. A lump of Chinese white
With seven holes thumbed in. The soul is another light.
I have not seen it; it does not fly up.
Tonight it has receded like a ship's light.

It is a garden I have to do with—tubers and fruits
Oozing their jammy substances,
A mat of roots. My assistants hook them back.
Stenches and colors assail me.
This is the lung-tree.
These orchids are splendid. They spot and coil like snakes.
The heart is a red-bell-bloom, in distress.
I am so small
In comparison to these organs!
I worm and hack in a purple wilderness.

The blood is a sunset. I admire it.
I am up to my elbows in it, red and squeaking.
Still it seeps up, it is not exhausted.
So magical! A hot spring
I must seal off and let fill
The intricate, blue piping under this pale marble.
How I admire the Romans—
Aqueducts, the Baths of Caracalla, the eagle nose!
The body is a Roman thing.
It has shut its mouth on the stone pill of repose.

It is a statue the orderlies are wheeling off.
I have perfected it.
I am left with an arm or a leg,
A set of teeth, or stones
To rattle in a bottle and take home,
And tissue in slices—a pathological salami.
Tonight the parts are entombed in an icebox.
Tomorrow they will swim
In vinegar like saints' relics.
Tomorrow the patient will have a clean, pink plastic limb.

Over one bed in the ward, a small blue light
Announces a new soul. The bed is blue.
Tonight, for this person, blue is a beautiful color.
The angels of morphia have borne him up.
He floats an inch from the ceiling,
Smelling the dawn drafts.
I walk among sleepers in gauze sarcophagi.
The red night lights are flat moons. They are dull with blood.
I am the sun, in my white coat,
Gray faces, shuttered by drugs, follow me like flowers.

29 September 1961