Уединение

     «Удерживайся от многих (прим. пер. от обращения со многими людьми) и заботься об одной душе своей, чтобы спасти её от расточения внутренней тишины»(1). Там звучит всецелое слово, и сладкое, и тихое, и светлое... Это – словно бы белый свет, при расщеплении своём превращающийся в радугу.
     В присутствии людей сила внутренних переживаний (или даже внутренней жизни) не столь велика, поскольку заглушаются они внешними впечатлениями, неизбежной суетой, просто шумом. В подобных условиях поэт (сердце человека) оказывается безплодным. Необходимо уединение, тогда зрение становится ясным, и чувства высвобождаются из-под груза ощущений.
     «Чтобы читать стихи, как и для того, чтобы слагать их, требуется некоторая торжественность. Не внешняя, помпезная торжественность, а то состояние внутреннего напряжения, которое овладевает нами в решающие моменты нашей жизни»(2). Так! Тишина, одиночество – торжественны! И насколько же не все и не всегда бывают способны понести эту торжественность... Но способность к тому – словно бы некое выражение благородства души.
     «Моему “звонкому одиночеству” я учился в Могере у подлинных аристократов, единственно подлинных. У пахарей, плотников, каменщиков, гончаров, кузнецов, у тех, кто почти всегда работает в одиночестве, вкладывая всю свою душу в свой труд»(3).
     А есть ещё одиночество посреди беседы, воистину чудное уединение друг в друге и в Бесконечном в присутствии друг друга... Может ли кто вот так давать свободу своему собеседнику? Может. Тот, кто сам, в свою очередь, ищет свободы и Бесконечного... И не бывает ли так, что подобное «неодинокое одиночество» ещё более уединяет в Боге? Когда огонь умножает огонь...
     Но и невнимание к нам друзей, оказывается, сладко, оно помогает научиться простоте и непретензиозности. Мир, оказывается, очень светел! И это то, что можно назвать «насекомой радостью»... Когда можешь, наконец или вдруг, вот это всё – увидеть, почувствовать силу сказанного: «Уединение изощряет чувства, изощряет мысль; круг действия их расширяется»(4). После уединения творение Божие предстаёт глазам так, словно бы снята была с них некая пелена, словно бы осязал его руками без грубой кожи...
     «Движение лишает нас возможности созерцания. Наш кругозор сужается. Сами того не замечая, мы теряем голову, не теряя жизни»(5). «Для нашего брата отношения с обществом всегда складываются печально: что-то узнаёшь, ничему не научаешься, и то, что нам нужно более всего, что, пожалуй, вообще единственно нужно – настроение – скорее исчезает при этом, чем появляется»(6).
     И в самом деле стоило бы почувствовать вкус к «неподвижному движению», когда, совершая обыденное и проходя обыденность, вместе стоит человек в охватывающем его молчании, когда и слово своё произносит он из недр его. Св. прав. протоиерей Алексий Московский говорил регенту своего храма, что нужно стараться приобретать на настроение, а устроение, нечто более прочное, однако немощь наша такова, что мы, по слову свт. Игнатия, нуждаемся в условиях...
     «...Могу работать только в абсолютном одиночестве и не только разговор, но даже простое присутствие в доме любимых и уважаемых мною людей начисто перекрывает все мои поэтические родники...»(7) А вот это уже слово о большем, об озере: «Безмолвие и покой келлии соответствуют постоянству и трезвению»(8), когда в спокойной воде и отражение несломлено, и глубина видна.
     И это уже – предстояние: «Безмолвие – великое дело. Находясь в безмолвии, человек тем самым уже молится – даже и не молясь. Безмолвие есть таинственная молитва, и оно очень скоро помогает молитве, подобно тому, как кожное дыхание приносит человеку пользу. Тот, кто в безмолвии занят духовной работой, впоследствии погружается в молитву»(9).
     «Уединение даёт, по крайней мере, возможность вспомнить о существовании (света духовного от Света Христа). Одно воспоминание о Свете уже просвещает!»(10) Если удастся человеку прислушаться к тому, что звучит в уединении, он находит для своих разрозненных чувств и мыслей объединяющую нить. «Сосредоточение – вот основа для богоугодного служения»(11).
     И тут настигает внимающий ум множество откровений. «Усматриваю решительное расстройство моей собственной воли, непокорность её разуму, а в разуме усматриваю утрату способности руководить волей правильно, утрату способности действовать правильно. При рассеянной жизни мало замечается это состояние, но в уединении, когда уединение освещено светом Евангелия, состояние расстройства сил душевных является в обширной, мрачной, ужасной картине»(12).
     И вместе с тем это познание сопряжено с непоколебимой надеждой: «В уединении сглаживаются постепенно с ума человеческого впечатления, начертанные на нём предметами мира – и ум постепенно теряет своё общение с миром. Он глядит на мир как бы из страны загробовой, как бы с того света»(13).
     ...И там я найду покой, ибо медленно, как туман,
     Сходит покой к сверчкам утренней росной пылью...(14)

     Как и когда это произойдёт – не известно ни обстоятельствам, обрамляющим наше уединение и даже одиночество, ни нашему сердцу, однако неотступно надеющемуся, и это именно потому, что это происходит неизвестно как.
     «Мой жребий был постоянное одиночество, был и есть. Что делать? – Претерпим тягость уединения. Увидев его, увидев сиротство наше на земле, Дух Святой в своё, известное Ему время, придёт к нам. Тогда будешь не один и порадуешься тому, что был один»(15).
     И, вместе с тем, даже по внешности окончательное одиночество пустыни, как у преподобной Марии Египетской, не сделало её тем одинокой – и у аввы Зосимы спрашивает она, «как пасётся церковь, как цари» и прочее(16). Окончательно одинок человек лишь тогда, когда он никого не любит(17). И это – действительно ад. «Отцы и учителя, мыслю: "Что есть ад? " Рассуждаю так: "Страдание о том, что нельзя уже более любить"»(18). Но возникает и обратная связь. Человек, замыкающийся в своём страдании и одиночестве, в свою очередь не может чувствовать обращённой к нему любви: «Не умеешь ты понимать тех, кто по-настоящему тебя любит»(19).
     Что побуждает поглощённого уединением, более – поглощённого Искомым там, писать, исходя вовне? «Я стар, и жду смерти, и пишу истину по любви к народу, о котором скорбит душа моя»(20). И не только это, но сама любовь Божия: «И боится душа, и вместе влечётся написать хоть несколько слов о любви Христовой. Изнемогает дух мой писать сие, но любовь понуждает»(21). «Стану писать о любви Божией, сытостью не знаю в этом, ибо пленяется душа моя памятью о Боге Вседержителе»(22).
     «О, братья, забудем землю и всё, что на ней. Она отвлекает нас от созерцания Святой Троицы, Которая непостижима нашему уму, но Которую святые зрят на небесах Духом Святым. А мы пребудем в молитве без всякого воображения, и будем просить у Господа смиренного духа... Скучает душа моя на земле. Что стало со мной? Как потерял я радость, и обрету ли снова её? Плачьте со мной все звери и птицы. Плачьте со мной лес и пустыня. Плачьте со мной всё создание Божие, и услышьте меня в горе и печали»(23).
     Итак, вот когда обращается человек к творению Божию – в нищете, при потере, при сокрытии от него благодати. Тогда всю тварь он делает участником своего покаяния.
     И ещё вот когда: «Листок на дереве зелёный; и ты его сорвал без нужды. Хотя это не грех, но почему-то жалко и листок; жалко всю тварь сердцу, которое научилось любить»(24).

     «...О, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем,
     Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен,
     Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье...»(25)
     Как Господь создавал мир из ничего, так и человек, совершая своё творение, впрочем же участвуя в Божием творчестве, творит словно бы нигде и из ничего, и сам в тот момент являясь почти что ничем, ибо он тогда для всех и для всего – ничто. «Поэзия рождается в одиночестве и... из этого одиночества распространяется во всех направлениях... Поэзия, даже лирическая, – это всегда “речь”. Слушателем может быть кто угодно: сам поэт, его дух, случайный прохожий или тысячи людей»(26).
     И примеров тому множество. «Рилькевский “Часослов” написан от лица воображаемого русского монаха. Правда, это, скорее, не святой старец Соловецкого или любого другого монастыря, а монах-поэт, поэт-отшельник»(27). Ведь таков вообще характер песни, раздающейся из глубины, «монологический характер лирики. В сущности, это искусство отшельников, анахоретов»(28). Так о великом японском поэте Сайгё сказано: «Поэзия его увлекла в монашество»(29).
     Стефан Цвейг отмечает: «Никто из них (поэтов начала века), пожалуй, не жил тише, таинственнее, неприметнее, чем Рильке. Но это не было преднамеренное, натужное... одиночество, вроде того, какое воспевал в Германии Стефан Георге; тишина словно бы сама ширилась вокруг него... он чуждался даже своей славы... Его голубые глаза, которые, когда он на кого-нибудь глядел, освещали изнутри его лицо, в общем-то неприметное. Самое таинственное в нем была именно эта неприметность. Должно быть, тысячи людей прошли мимо этого молодого человека с немного... славянским, без единой резкой черты лицом, прошли, не подозревая, что это поэт, и притом один из величайших в нашем столетии...». Рильке, пишет Цвейг, принадлежал к особому племени поэтов. Это были «поэты, не требовавшие... ни признания толпы, ни почестей, ни титулов, ни выгод и жаждавшие только одного: кропотливо и страстно нанизывать строфу к строфе, чтобы каждая строчка дышала музыкой, сверкала красками, пылала образами»(30).
     Человек никогда не кроток так, как природа, а ведь он царь её, и образец, и желание – к нему она создана влечься, как к источнику, и значит, он должен быть выше. Воистину, чем более кто кроток, тем более он царствен – самое пространство пред ним расступается...
     Как тягостно бывает среди людей, и как легко наедине с природой. А ведь и она не молчит, всегда живая, действует, и всё же нас не тяготит её действование.
     «...Верующий, когда в толпе, разделяет немощь толпы, в одиночестве же делит силу с Тобой; потому одиночество – его сила и его песнь»(31). «Ибо одиночество соединяет нас с Богом»(32).
     Не-вовлечённость в мир есть отказ от окончательного(33), стремление к бесконечному. А посему – «всех люби и от всех беги»(34).
     Подобно Марии(35), «кто имеет настоящую веру в Бога Живого, тот охотнее молчит. И кто делает настоящее дело Божие, тот охотнее молчит»(36), словно бы в жаркий день у прохладного колодца утоляя жажду(37).
     «По мере приближения человека к познанию истины он становится менее подвержен действию чувств и постоянно движется к рассудительному молчанию. А по мере приближения его к образу жизни мира сего в служении своём приобретает он горячность и возбуждение чувств»(38). И по причине насыщения своего чувства немеют, говорят неразборчиво, с трудом вынося суд о встречающемся.
     Стоит научиться тому, чтобы во всём этом потоке жизни выбирать существенное и пропускать мимо поверхностное. Потому что «если сердце чрезмерно увлечено знаниями, в нём гибнет жизнь. Посему внутреннее сосредоточение есть неиссякаемый источник жизни сердца... Не позволяй вещам смущать органы чувств, не позволяй органам чувств смущать сердце – вот что зовётся “постижением средоточия”»(39). Думаю, что под знаниями здесь и имеется в виду нечто поверхностное, временное, сугубо практическое, без всякой перспективы вдаль и вглубину, – и таким делаются даже самые глубокие и значительные вещи, если делать их впопыхах, невнимательно, как дело одно из многих.
     Но как же сохранить внимание возможно в толпе? Говорят, некогда спросили св. прав. Иоанна Кронштадтского: «Батюшка, как вы можете находиться среди этих непрестанных толп и сохранять мир?» Святой ответил: «Жалость к ним помогает».
Жалость... Она восторгает человека от загруженности впечатлениями в одиночество, в уединение в Боге! И это действительно немыслимое состояние, вроде горного моста над пропастью, сложенного из мелких камней, часто голышей... Как может он состояться?
     «...Прячущая завеса сейчас всё закроет, пространство исчезнет, с небом и землёй, что остаётся? Остаётся свободное (самовольное, спонтанное) вот это одно с его жаром, оно одно будет готово вступить в невидимую бездну без опоры и поддержки, оно дышит само в себе без ветра, и чем оно окружено со всех сторон? Тощестью, скудостью... Вот это одно имеет жар внутри и из него первой или, вернее, вместе с ним, вот с этим единым, возникает любовь... Всякое одно – это евангельское одно на потребу, всякое нужное (необходимость) имеет свойство оказываться одним. Всякое собрание вокруг вида (перспективы) создает одно»(40).


1)  Прп. Исаак Сирин, т.1, Слово 56.
2)  Х. Ортега-и-Гассет, Эссе на эстетические темы в форме предисловия, 1.
3)  Х.Р. Хименес, в книги Поэты-лауреаты Нобелевской премии.
4)  Свт. Игнатий, т.1, Древо зимою пред окнами келии.
5)  Франц Кафка. Из разговоров Густава Яноуха с Францем Кафкой.
6)  И.В. Гёте, Переписка с Ф. Шиллером 462.
7)  И.В. Гёте, Переписка с Ф. Шиллером 387.
8)  Прп. Исаак Сирин, т. 2, Беседа 1, 5. Пер. еп. Илариона (Алфеева).
9)  Схим. Паисий Святогорец, т. I, ч. 2, гл. 4.
10)  Свт. Игнатий Ставропольский, Письмо 106.
11)  Цитата из свт. Григория Паламы у архим. Емилиана Симонопетрского, Приготовление к богослужению.
12)  Свт. Игнатий, т.2, Судьбы Божии.
13)  Свт. Игнатий, Письма, 191 (250).
14)  У.Б. Йейтс, Остров Иннисфри.
15)  Свт. Игнатий, Письма, 88.
16)  Свт. Софроний Иерусалимский, Житие преподобной Марии Египетской.
17)  И.А. Ильин, Поющее сердце. Книга тихих созерцаний, гл. 27 Рождественское письмо.
18)  Ф.М. Достоевский, Братья Карамазовы, книга VI, глава III, цитата у Дж.Д. Сэлинджера, Дорогой Эсм с любовью – и всякой мерзостью.
19)  Э.Хемингуэй, Острова в океане, Часть третья, XX.
20)  Прп. Силуан Афонский, VI О воле Божией и о свободе.
21)  Прп. Силуан Афонский, IX О любви.
22)  Прп. Силуан Афонский, XIX О пережитом опыте...
23)  Прп. Силуан Афонский, IX О любви.
24)  Прп. Силуан Афонский, IX О любви.
25)  А.К. Толстой, «Тщетно, художник, ты мнишь...», 1856.
26)  Сальваторе Квазимодо, Речь при вручении Нобелевской премии 1959 года.
27)  Алексей Прокопьев, Рильке и музыка XX-го века.
28)  Готфрид Бенн, Проблемы лирики, ч. 1.
29)  В.Н. Маркова, цитата у В.С. Санович «Тема, память, имя».
30)  Стефан Цвейг. Города, годы, люди (из книги «Вчерашний мир»).
31)  Свт. Николай Сербский, Моления на озере.
32)  Прп. Исаак Сирин, т. 2, Беседа 1, 36. Пер. еп. Илариона (Алфеева).
33)  Э. Левинас, От существования к существующему. IV, 2и.
34)  Поговорка прп. Парфения Киево-Печерского.
35)  Лк. 10, 42.
36)  Свт. Николай Сербский, Моления на озере.
37)  Ин. 4, 10.
38)  Прп. Исаак Сирин, т. 2, Беседа 13, 1. Пер. еп. Илариона (Алфеева).
39)  Гуань-цзы, Искусство сердца, 2.
40)  В.В. Бибихин, Грамматика поэзии 13.