Птички на щеках, Новая Зеландия, Олимпиада-80

  Как-то мы бороздили в южном полушарии и забрели в порт Веллингтон, который оказался столицей Новой Зеландии. Я тогда ещё матросом ходил. Не простым, а... 1 класса. Был я тогда далёк от штурманских карт, от мостика, где работали наши местные небожители (они были ближе всех к небу), а уж их работа нас, простой народ, ввергала просто в ступор. Столько было для нас непонятного в их работе: как можно из Севастополя забраться в такую даль, как можно в безбрежном океане найти другое судно? Вообще, не потеряться. Как?
  Шёл 1980 год. И это было уже после Олимпиады-80. В город, увольнение, ходили мы по трое, или четверо. Старший группы был представитель комсостава. Мы ему подчинялись и, не дай Бог, мы его могли ослушаться, шаг в сторону, прыжок вверх, расценивалась, как попытка к бегству… со всеми вытекающими. А именно: исключение из партии, если ты был партийцем, лишение визы… Мы были обязаны достойно нести высокое звание советского человека, а за границей тем более… Ну, было. Из песни слова не выбросишь… Хорошо, что ещё строем не ходили. На этот раз нас было трое. Дыхание перестройки ещё не чувствовалось за её неимением. Но…
  Уже в городе наш старший, о Боже, позвонил кому-то по телефону, понятно не мобильному, на настоящем английском языке! Мы его уже боготворили… А он сказал, чтобы мы никому не говорили о встрече с местными (он с ними познакомился в Москве). Это вообще строго-настрого запрещалось. Ну, разве что спросить: «Как пройти в библиотеку?» или "Где находится нофелет?" Или что-то подобное, незначительное. Через двадцать минут мы уже сидели в баре с двумя молодыми людьми, по возрасту - примерно нашими ровесниками. У них были цветные наколки на щеках, на одной, у каждого. Какие-то диковинные птички, может попугайчики. Они нас угощали… А наш старший нам, сирым, переводил. Слушали мы взахлёб. Они оказались студентами местного университета, оба жили в Лондоне, а здесь учились. С ума сойти… Они нам нравились своим простым отношением к нам и вообще к жизни.
Меня терзали смутные сомнения. Я их гасил, как мог. Какие-то вопросы вдруг зароились в моей советской голове… Я нарушил святая-святых, приказ 1-го помощника капитана, нашего комиссара, нашего политрука… Я задал свой вопрос: «Скажите, какое впечатление на вас произвела наша страна? В двух словах». Они ответили: «Плохой туалет»... Можно было не переводить.
Потом, в рейсе, я задал практически такой же, несколько завуалированный вопрос нашему комиссару… и был лишен увольнения в Токио. Так, на всякий случай. И я не смог поехать на могилу Рихарда Зорге, о чём жалею до сих пор...
Я мог тогда лишиться визы, своего будущего, сегодняшнего настоящего.
И вообще «другой бы улицей пошёл…»