Би-жутерия свободы 57

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 57
 
Мой дед – выходец из соображений личного характера в штабеле о ранках и сердечных язвах был научным сотрудником по отклонениям от общепринятых  норм. Потеряв верхний ряд зубов, контактируя с крестьянами из кулаков, он подвязался в Октогоне служителем культа осмического давления – осьминога, напускавшего на себя чернильную завесу и порчу на врагов. За дедовской спиной не было университетов, но приобретя часы с металлургическим заводом, он усиленно прививал уважение к себе без каких-либо следов и ответных реакций на телах, вынужденных выслушивать его россказни о сыне-дорожнике специалисте по рассасыванию пробок от шампанского.
В свободное от работы на скотобойне времени он навсегда избавлял несчастных животных от избыточного веса. Дед, если можно так выразиться, универсамился, занимаясь словообразованием. Его наставление: «Биндюжники, мы пойдём правильной рысцой!» вошло в обиход конюхов. Дед не носил положенных для серийных филеров нафабренных усиков а-ля мсье Пуаро (лук – фр.), потому что утруски освоили два поочерёдных этапа – запустили уже запущенную промышленность и человека в космос.
Старик задолго до Форда открыл школу по очищению крови от нежелательных национальных признаков и поэтому не пользовался махровыми полотенцами, так как они ассоциировались у него с антисемитизмом. Он также не мог взять в толк самого понятия задолженности, которую он – спортсмен по натуре – гасил над волейбольной сеткой (задолженности дед просто не признавал, как и моего отца, заражённого одной целью – найти целительницу с затуманенным взглядом на меланхоличные вещи).
Получалось, что дед мой (по матери), возглавлявший комиссию по борьбе с пробивающимися залысинами у водорослей, оказался оригинальным типажом, несмотря на разношёрстные мнения психотерапевтов, которые сложились о нём в связи с требованием прислать на память копию прооперированного свища, затянувшегося наглухо за неимением другого выхода. Мнения специалистов, правда, разделились, когда их подвергли окончательной обработке ножницами немецкой сталелитейной фирмы «Zollingen».

Ушли заботы и напряг?
Изжиты мерзости и жлоб?
Стянули кумачовый стяг.
Прошибло всех, но не прошло...

Дед жил, снедаемый желеобразными желаниями, по заранее заведённым правилам не потому, что кто-то потерял к ним ключи, ведущие затворнический образ жизни а из-за раздиравших его противоречивых сомнений, тогда он становился жокеем или на дыбы. От фолликул волос до вросшего ногтя он доказывал, что юнга на украинском корабле – это палубок, а не гнусный вымысел его ирландского варианта О’парубок.
Предвидя во мне самобытного писателя с нездоровыми тенденциями с субтильным стихосложением, не склонный к поблажкам дед, предлагал, в беседах-междусобойчиках со мной, лившихся жёлчными протоками, не расплёскивать посредственный талант предвиденья на травушку-муравушку и не вешать его на долговязые деревья, отправляя к рваным клочкам облаков. Вокруг уйма лохов и нахлебников, подсказывал дед, живущих за чужой счёт и тянущих руки в приветствии между «Хайль!» и пламенным пионерским салютом. Не рассматривая мимов, как мимоносцев, он вопреки настойчивым слухам, ползущим Болоньим плющом, писал в «Зарисовках с макулатуры»:         

                О предателе, что узурпировал власть.
                Он же базис страны «заложил» не спросясь.

Но я не внял деду, не удержавшись от возражений его дремучим философским высказываниям, впитанным мной вместе с донорским молоком, смесями и «формулами» из «Детской консультации». И это – учитывая, что я рос не по годам маленьким вампиром, постоянно сосущим кровь отца (под мухой), и наотрез отказавшись от материнского молока (под  мышкой). Мои первые детские впечатления от деда были развесёлыми. Людей, связывавших свои судьбы супружескими узами, он относил к пострадавшим, а к антителам – женщин, не воспринимавших его серьёзно. Старик мечтал увидеть внука преуспевающим адвокатом, равным по искромётности точильному кругу, а не мясником-рубильщиком, выписывающим в туалете журнал «За рубежом». Меня интересовало дедово мировоззрение, его подход к обыденным вещам и разворачивающимся событиям, причём поражала крылатость фразеологических изысков. Порой он бывал излишне откровенен, и врезавшиеся в память перлы этого безобидного на вид гуманитария даже с годами  выковырять мне не удаётся. Незаурядный предсказатель-дед разглядывал моё будущее, напоминающее ему общипанную корицу, не в радужном свете. Всякий раз, охватывавшая меня после его нелестных замечаний и язвительных советов паника сжимала горло. Я заговаривал с ней, но она изворотливо отступала, как будто боялась быть затянутой в стреноженный менаж де труа с под-оба-страстной партнёршей. А память, как анус – гонитель ветров с его выпавшим содержимым не подлежащим вправлению. Так что обрезанному, отбивающемуся от проклятий, не пристало отдирать жвачку от пальцев и оправдываться, что он лез из кожи вон, делая многомильное лицо. Я ничего не мог с собой подделать, когда дед выдавал свои асимметричные взгляды на жизнь. Одно устраивало – я унаследовал от него почётный «Караул!» и нёс его не сгибаясь.
Старик мой был размашист в жестах. Глядя на него, я поражался своей выдержке, когда с помощью вышибал рутинно и грациозно вылетал из пивных баров, где кружки шли кружным путём и ещё не ввели тарифные цены на французские поцелуи без любви. Тогда я стал раздумывать, а не отрезал ли Ван Гог себе правое ухо вместо левого, чтобы не получить в него? Я неукоснительно следовал дедовским советам, расплёскивая любовь, в которой предстоит осваивать шершавое плоскогорье грудей, привыкать к проникающим сердечным ранам, или не вешать нос в местах общественного пользования, лишённых свежих полотенец.
Я бы не стал серьёзно относиться к подобным рекомендациям, если бы не слышал от бабки, как моему старику не однажды отвешивались увесистые оплеухи в поисках точек соприкосновения с чуждыми ей по духу женщинами в разбереденных идеологическими разногласиями страстях. Следует отдать ему должное, что когда задевалась честь мундира, он немедленно отдавал его в чистку. Возможно поэтому дедушка никогда не покупал готовых костюмов, а шил их у частных портных – в минуты примерок представляя себя капитаном торгового судна с бортовыми записями на пиджаке.
Опалённый славой и припорошённый перхотью, дед бескорыстно передавал мне свои приобретённые там и сям навыки. Мне – отпрыску ударной волны эмиграции, чтобы, паче чаяния, я не натолкнулся на безучастие случайных партнёрш в любовных игрищах, в которых нервы расшатывались, ходили ходуном, и лишь потом «послышалось пенье заунывное». Так, я усвоил что человек – это океан с приливами сил и отливами, (не стоит уточнять чего).
Имея перед глазами его наглядный пример (в глубокой молодости, когда он ещё руководил джазовым оркестром «Чесучовые яйца», очаровательная Верочка, какое-то время служившая ему верой и комсомольской правдой, судила его за вероломное нападение сзади) я старался подражать моему кумиру. Потом я понял, что восполняя пробелы в бабушкином воспитании, мне следовало  заняться зарёй в дни, зарождающиеся в непогодных муках. Я делал над собой усилия, но дохода это не принесло, хотя простому люду известен энтузиаст, сколотивший приличное состояние невесомости на физических упражнениях – его звали Джек Лалейн. Теперь уже глубокий старик, он достиг высот в стимуляции  перестальтики – этой транспортной ленты кишечника, верой и правдой служащей выведению продуктов распада из организма общества.
Как-то непредсказуемая бабуля, кичившаяся своим высоковетвенным древесногенеалогическим происхождением от очаровательной обезьяны, сбежала от деда на электричке на дачу с возмутительными словами: «Такой продаст жену с гарантией на полгода». Прыткий дед подозревая, что я остался один, наказанным в сортире, перезапер меня в чулан, приведя к себе, разухабистую девчонку, которая с полчаса надувала ему живот через пипетку, чтобы он угомонился. Только сослуживец деда плевбой Мартын Повторому, встречавшийся в свободное от бутылки время с подозрительными типами и имевший обо всём огульное суждение, назвал старика подставным лицом в фуфайке. Шутник носил двойную обутруссифицирующуюся фамилию Живым-Недамси, и ту наизнанку. Он верил в сглаз и порчу государственного преимущества и доказывал с пафосом культуролога, что в отличие от африканского континента, страны Европы находятся в противозачаточном состоянии. По донесению деда куда надо, гуманоида Мартына приговорили к пяти годам каторжных работ в постели жены дряхлеющего начальника, у которого не хватало сил крутить шарманку любви. Через три года непосильных нагрузок его хоронили в молочном коктейле тумана на зарезервированном для высокопоставленных лиц кладбище-ребусе «Погребённых востряков» из рецептурного отдела Старой площади. В день похорон в покоях жены одряхлевшего начальника, от пустоты которой все оТорричелли, простыня и стёганое одеяло сбились по-мазохистски в кучку, будто собирались защищаться от кого-то, а не наступать по всему фронту.
Но не будем думать о плохом (хотя, что такого плохого – умер высокооплакиваемый работник). Давайте ознакомимся, не вникая в суть контекста, с цитатами дедовской «каши», разносимой в эмалированных предрассудках. Они пронизаны афористическим зудом, который дедушка с помощью дяди Адольфа Ламинария умудрился внести в моё личное дело после костюмированного вечера Обнажённых перекрытий. Мой дядя (самым лучшим вправил, когда не в шутку...) не прогорал в убыточном бизнесе, принимая в нём дружеское соучастие. Он считал, что бумажные деньги, хранящиеся в «Литровом банке»  должны быть обеспечены золотым запасом терпения, а женщины – бриллиантами. По данным его друга Примы Абзуга, дом которого славился отсутствием котов, он компенсаторно гладил себя по спинке языка, пока толкователь снов и событий Адольф решил жениться на изъеденной молью старости лет, не обеспеченной нафталинными шариками. К радости близких, ему отказала невеста, потом почки. Тогда-то и встала дилемма, что лучше – самому отправиться на тот свет или, чтобы врачи его туда направили? Первый вариант подходил больше. Что случилось, вы думаю, никогда из дедовских «перлов не узнаете».

«Учись, внучок, и запомни – еврей не монгол, ему нечего рассчитывать в университете на завышенные Цеденбалы».

«Рассматривая пришлую любовь как сезонное заболевание. Хочется жить, обратив летоисчисление вспять».

«Заходи к женщине в театр комедии. В нём морщинистые коленки кольцами на пне раскрывают возрастные тайны, и учти – настоящее посмешище начинается с её гардероба».

«Не пытайтесь отбеливать мел – он таким добыт».

«Грабить человека, виляющего из стороны в сторону на улице, надо умеючи, переодеваясь во всё его на ходу».

«Создай руководство для мужчин, в котором мастерски выписан предмет первой необходимости сильной половины».

Среди высказываний деда попалось одно в стихотворной форме, хотя в официальных поэтах он в КГБ не числился.

Давайте не будем заглядывать в души друг другу,
Давайте не будем в набаты стучать и горнить,
Давайте поверим в Христа, Моисея и в Будду
И будем такими, какими являлись они.

Тревожная молодость нас теребила и звала,
Тревожная зрелость нам спать не давала и жить,
Тревожная старость – глядишь, уже многих не стало
В себе поустали бесцветно любовь ворошить...

 «До появления на свет все мы занимали ответственные детские места в утробах, подлежащих выбросу в корзину».

«Я не против собраний, но не волос на расчёске в парикмахерской «Стригущий лишай», очертя голову фломастером».

«Зачем тащиться в зоопарк глазеть на организатора борьбы за нравственность среди павианов, когда папуасов вокруг пруд-пруди – на всех стекляшек не наберёшься».

«Если окна камеры выходят во двор, и тебя оставили после допросов зрячим, этого вполне достаточно для прогулок в прошлое».

«Не завидуй петушащимся, ведущим сидячий образ зажиточной жизни на насесте и держи язык за шлюзами зубов, когда рядом с тобой торгуют следственными изоляторами из фарфора».

«Богохульственны домыслы о Христе, как о заветренном продукте социалистического сознания, в упадочном явлении народу».

«Не рекомендую пользоваться москитной сеткой при отлове воспоминаний не укладывающихся в голове на ночь».

«Никому ещё с интеллектуальным развитием побега на ветке не удавалось достигнуть душевного равновесия. Тебе предстоит не один опустошительный набег на  холодильник, дабы настроение не испортилось, что подтвердит твоё половецкое происхожднеие».

«Если разбогатеешь и решишь помочь гонимому народу «рома», не вздумай строить сборочный завод, на котором будут вкалывать цыгане под арестантскую пляску «Под локотки».

«Гибкие умы имеют преимущество перед тугими луками, даже, если те оттянуты до предела в любовных победах, предшествующих безоговорочной сдаче бутылок с полной капитуляцией».

«Ничегошеньки не понимающего мужика можно водить за нос, вставив кольцо в носовую перегородку или насыпать соли не под хвост, а под копчик» (взять в толк, не то что в долг).

«О вкусах не спорят, их навязывают, поэтому не стоит выбрасывать деньги на ветер, когда существуют женщины-конфетти».

 «Опрятный пряник – хорошо, но слово жулик зачаровывает, в нём есть что-то французское, романтичное, давящее – от питона».

«Чаще слушай песенку Луи Армстронга о молниеносном Мэки Найфе (Mack The Knife) и о том, что жить в одиночку даже с ножом нехорошо – в одиночку сажают».

«Выброси из своего лексикона выражение «Чёрт меня подери». Догматики могут принять тебя за пассивного гомика».

«Перестроечное человечество молится на деньги среди развалюх-доМишек».

«Подозрительного вида типы отстаивают сравнительные права у писсуаров, потрясая своими агрегатами и озираясь на чужие».

«Если ты родом из семьи шахматистов, не путай Вербный ход с ходом коня, спотыкающегося в политкорректности».

«Чаще проводи время с приятными тебе людьми, не забывая, что узкого круга друзей не бывает – это уже овал. И не рассматривай женщину в виде предмета домашнего обихода, ведь добрый не совокупляется на подарки».

«За гашение задолженностей и пожаров в тоннелях любви медали не дают. Влага(вместилище) – это тебе не приёмный пункт».

«Когда травмированная психика терзает совесть, я с ней договариваюсь. Не получается? Иду на сделку. Разве для торгаша прибавочная стоимость не избыток счастья?»

«Сатрап умрёт, но преемственный идиотизм будет процветать, демонстрируя победоносное бессмыслие.  Политического шеф-повара, с его дурной привычкой допекать людей, как пироги, несусветными просьбами, тщательно подберут... пьяным с обезлюдевшей улицы и разведут серебряную неёлочную канитель».

«Когда переходишь дорогу на виноватую сторону улицы «Полинявшей Славы», смотри  в оба, чтобы не попасть под грузовик, преследующий Михоэльские корыстные цели».

«От того, что силы изменяют – жена вернее не становится».

 «Какая дикая несправедливость – родственники готовы друг другу глотки перерезать за наследство, но никто из них не борется за право наследования врождённого сифилиса».

«Не гнушайся почисть ботинки, если в них спрятан миллион».

«Жаль, что супругов не судят за  взаимокражу времени».

«Пусть щенячья любовь, разгорающаяся костром, знает, что сколько бы в неё не бросали поленьев и палок, она раньше или позже превратится в горстку тлеющей золы».

«Согласно теории относительности – уборная ничем не хуже человека, поэтому её и занимают».

      «Надеюсь, что ты выиграешь на выборах третьей жены. Скромная жена хороша, как платье без претензий, если ты не сумел увернуться от гортензий семейного намордника фабрики «Свобода».

«Общество подвоха и лжи ждёт своего эпидемиолога. Держи нос по ветру – тогда не понадобится порывистый ветренник-флюгер. И не забывай, память – что матка – из неё выпадают даты».

«Вижу твоё литературное помешательство, выполненное цветным шрифтом с чёрно-белыми иллюстрациями. Но, как это ни парадоксально, с возрастом чувства выцветают, и ты унаследуешь от меня (профессора поточных наук) гравитацию к женскому полу, дабы насладиться лепным потолком залюстренных ощущений».

«Случается эскалация конфликта, и люди не находят за круглым столом общего языка, даже если он мастерски приготовлен, поэтому огорчать людей следует по мере их слащавости».

 «Опираясь на свою точку зрения, не могу оторваться от неё, чтобы поискать кочергу, которая переворошит мой предыдущий жизненный опыт, не задевая опознавательных денежных знаков».

«Никому не удавалось распутать морской узел нервов и водить яхту «Невинность» с пробоиной в борту за нос, находясь на корме».

«Писать надо «без дураков», рассчитывая, что они могут оказаться читателями и не считать, что питаешь их духовной пищей, не то тебе грозит превратиться в поставщика дерьма».

«Суицид – звучит красиво (был, да спёкся). Расхожее понятие – пустить себя в расход. Самоубийство – врождённый инстинкт самозахоронения беспокоит как вросший ноготь. Не отправиться ли и мне в небесный круиз на поиски того, кто придумал решение проблем, а с ним и это мерзкое словечко?»

 «Какой багаж я оставлю внуку?! Опыт несварения лиловой мысли, облачённой в пурпурные одежды слов, задержанных на таможне? Запомни, внучек, ты вылез из утробы, чтобы влезать в долги перед женой, родиной и преданными тобой друзьями».


(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #58)