Хвост Ромуальда

    На проезжей части дороги по улице, носящей имя какого-то сомнительного революционера, которую старожилы помнили как Большую Мещанскую, лежал хвост. И даже не лежал — лежит обычно то, что кладут (желательно аккуратно) — а валялся. Именно так, ибо было в его позе нечто вызывающее, не соответствующее тихим размеренным провинциальным устоям.
    Хвост был совершенно обычный, видимо, от коровы или бычка  — вероятно, выпавший из грохочущей фуры «Мираторга». Этим многотонным фурам-фуриям нравилось регулярно сотрясать тысячелетний воздух старого городка и небольшие дома вокруг.
    Начало осени выдалось по-летнему солнечным и тихим. Дети после долгих каникул находились в школах, и полупустым улицам стало даже немного скучно. Только неугомонные авто упомянутого агрохолдинга без устали бороздили прямо расчерченные городские кварталы. Эдак зазвенит посуда в кухонном шкафу да заскрипит где-нибудь в чулане половица, — знай, добрый человек… это раньше винили домового, а теперь разговор короткий — «Мираторг»!
    — Мираторг — торгующий миром, — рассуждал Ромуальд, худощавый мужик средних лет с окладистой бородой и неспешной походкой, при которой он слегка выворачивал ступни наружу. Да и куда спешить, ежели наш обладатель довольно редкого имени с юности был профессиональным тунеядцем, околачивающимся целыми днями у гастронома так, как крутится карп возле прикормленного места.
    Нынче Ромуальду повезло. Он уселся во дворике за гастрономом с двумя такими же профессионалами и, созерцая пластиковую бутыль с не очень прозрачной жидкостью и куски чего-то на расстеленной по скамейке газете, рассуждал.
    — Как только человек слез с дерева, он тут же обратился к г-ну Дарвину с просьбой откинуть надоевший за тысячелетия хвост. Старина Чарльз просьбу удовлетворил, ибо иначе поступить не мог — на кону было дело всей его жизни, теория эволюции.
    — Да-а, — протянул сочувственно Правый коллега Ромуальда, — хвост отбрасывать гораздо приятней, чем копыта.
    — Но более об-бременительно, чем тень, — видимо, сострил Левый собеседник.
    — Жизнь, други мои, вообще штука обременительная. Со всех сторон и в любое время, — Ромуальд задумчиво почесал бороду. — Гомик сапиенс всего ведь боится, от этого верит в самых разных богов и всё ищет и ищет доказательств их присутствия и чудес всяких.
    — Да, ищет, но как-то без огонька! — блеснул остроумием Правый.
    — А инк-визиция? — Левый сегодня был тоже в ударе. Доказательством этому являлся свежий фингал на его скуле.
    — Ну, та, конечно,— с огоньком! — Правому первые сто грамм явно пошли на пользу.
    — Так вот, друзья мои! — Ромуальд задрал вверх правую руку в свитере неизвестного цвета грубой вязки, который он, по обыкновению, нюхал после выпитой стопки. — В это солнечное сентябрьское утро, когда вокруг, — и он слегка качнулся, видимо, пытаясь охватить взором всё утро целиком, — такая красота в природе… нас посетило ещё одно доказательство наличия Высших сил или, говоря попросту, — чудо!
    Однако на Правого и Левого слова эти особого воздействия не возымели.
    — Плесни-ка всем ещё по пять капель, — пробормотал один другому.
    — Ну, что вы, господа! Неужели вам не хочется быть свидетелями чуду?!
    — Нет, отчего же… ежели только с-свидетелями, то можно, пожалуй, — как бы советуясь с напарником, нерешительно произнёс Левый.
    — Так вот, други! Напротив гастронома лежит прямо на дороге… что вы думаете? — Ромуальд обвёл компанию торжествующим взором.
    — Ну, и… — выдохнули будущие свидетели чуда.
    — Хвост! — краткое слово это выстрелило в воздух, как удар бича заокеанского ковбоя.
    — Чего-о? — протянул Левый.
    — Хвост! — и выстрел повторился, правда, чуть мягче, наподобие удару хлыста родного местного пастуха.
    — Чей хвост?
    — А может быть, такого же несчастного, как мы, братцы! — слегка слезливо продолжил приближать собеседников к чуду Ромуальд. — Давайте только представим, сколько всего надо преодолеть человеку, возвыситься над собой, вытянуть себя, так сказать, за волосы из рутины, чтобы отбросить пережиток прошлой обезьяньей жизни — хвост! Ведь это не просто продолжение позвоночника, это символ! — и Ромуальд блеснул очами, как Пётр первый в исполнении актёра Петренко.
    — За это надо непременно выпить! — поддержал порыв нашего героя Правый.
    — За символ! — взмахнул пластиковым стаканчиком Ромуальд и торжественно опрокинул его содержимое в рот.
    — Да ладно тебе-е, — вдруг протянул нараспев Левый, — не нагнетай. Наверняка, мираторговская фура обронила на ухабе коровью запчасть с бойни, — и он хохотнул надтреснутым прокуренным баритоном.
    — Не приземляй высокие рассуждения! — вдруг окрысился на собеседника Ромуальд. — Хотя, конечно, не каждому дано оперировать научными теориями и правильно классифицировать исторические артефакты!
    — Чего-о? — Левый подскочил со скамьи и вцепился в свитер Ромуальда. — Да я щас…
    — Тихо-тихо, — запричитал Правый, — не начинайте, а то повяжут, непременно повяжут. Пошли, посмотрим. Может, нет там ничего — ни хвоста, ни чуда!
    — А пойдём!
    — И пойдём!
    Троица сгребла в кучу остатки провианта и бутыль, затем походками, очень отдалённо напоминающими походки моделей на подиуме, обогнула угол гастронома и вышла к проезжей части.
    Там разворачивалась любопытная картина. У действительно находившегося на асфальте хвоста крутились две собаки. Они непечатно лаяли друг на друга и пытались присвоить себе желанный трофей. То одна, то другая хватали его и, пробежав несколько шагов, были настигаемы соперницей, и действо повторялось. Клубы ещё тёплой осенней пыли служили дополнением картинке, как сценический дым при исполнении Пугачёвой песни «Айсберг».
    Наконец, одной из собак удалось покрепче ухватить символ, воспетый Ромуальдом, и побежать. Вторая продолжала её сопровождать с громким лаем.
    — Ну, вот! — прервал затянувшееся молчание Правый. — Нет его, чуда… как и хвоста. Собачья жизнь!
    Через несколько минут компаньоны сидели на той же лавке. Всё было по-прежнему, и только Ромуальд излучал вселенскую грусть, пытающуюся превратиться во вселенскую скорбь.
    — Ну что ты! — примирительно дёргал за его рукав Левый.
    — Понимаете, братцы! Это же был мой хвост!
    — Да что ты, прекрати! — замахали руками несостоявшиеся свидетели чуда.
    — Да-да! Ведь что есть хвост как часть тела? Это то, что держит нас, не пускает Личность следовать к Свободе!
Левый поглядел на Правого и покрутил пальцем у виска.
    — Ты у кого бухло брал?
    — Да где обычно.
    — Тогда чего это он?
    — Непонятно…
    Ромуальд, не обращая внимание на реплики господ-собутыльников, продолжал с тем же скорбным выражением лица:
    — Это не фура, это я, братцы, много лет назад, выйдя во взрослую жизнь, понял простую вещь: нет ничего важнее и ценнее Свободы! И я отбросил свой… да-да, свой личный хвост… связывающий меня с… — он на минуту замялся, — да со всем на свете. И вот сейчас, на ваших глазах, этот символ был грубо попран. Его утащили  в неизвестном направлении. Чую, не кончится добром наше это заседание.
    И он сделал попытку подняться со скамьи.
    Но уже было поздно. К троице через двор направлялись двое полицейских, подтверждая тем самым, что чудо, хотя и возможно, но не в этот день и не в этом месте.