Пролог

                Жан и Жак. Герцог и прекрасная Абигайль.
                (Пролог)


       Часы на камине и ткань на картине
       И комья забвенья за круглым окном ....

Все это говорит о моей нежности которой нет в помине
И о твоей памяти которая дырява как старый чулок
И нашей возлюбленной которую сегодня преследуют люди в зеленых шапках
Люди с овечьими головами и собачьим запахом.
Нашу добрую Абигайль увезли люди герцога и с этого часа или нет
с этого снежного вспыха  на наших темных ресницах началась другая эпоха
Эпоха где нам нет места и до нас нет никому дела.
Обидно не так ли? Не говоря уже о самой прекрасной Абигайль со всеми ее
прелестями в одной кропленой карточной колоде.
Спой песню летучую лечущую от тоски. Грустную но не очень.
Так чтоб не сводило  десна в яростной муке и чтоб печень оставалось девственной.
Прошу тебя кузен. Ты не против если мы побратаемся?
А? Только у меня мокрые губы сегодня. Будет кисло. Ну да ладно. Вот песенка.

          Прекрасная коза в аттическом саду
          Тяжелые глаза и узел на заду
          И лепесток садовой розы
          Там где у времени занозы

Ты можешь петь ее на старинный плакучий мотив. Совесть не так мучает.

          И где давно усопли козы.

Да наша прекрасная Абигайль в плену у герцога. И мы нечем не можем ей помочь. Разве что кости глодать как псы.
Остается разговаривать в этой снежной пустоши где и телеги не слышно. Только мыши. Зимой мыши. Должно быть мы в помещении.
Да стен что-то нет и крыши не видно. Только зерно сыпется сверху как бабская досада. Но им нипочем. Есть зерно есть мыши.

        Часы на камине. Часы на камине.
        Их нет и не будет у сердца в помине.

Попробуй говорить пятистопным ямбом. Я слышал это полезно. Помогает несчастным в подагре и в обиде.
      
        Когда резня явилась тьмой в Париже
        И Гизы одержали вверх и крысы
        Нашли себе дотошное юродство
        В посмертном теле - помнишь ли тот год
        Когда уста соленые Фортуны
        Кровавой Сены тяжкие отливы
        И колебанья вязкие Луны
        Насытили франзузов черным мясом
        О сколько трупов жадные могилы
        Тогда принять не смели. И Севилла
        Поспешной жертвы в бровь не приняла.
        И толстые удилища над кровом
        Насмешливо над Францией висели
        Усмешкой неба над осенним краем
        Где жатву смерть охотно собрала.         
         
Да было такое. Я тогда еще не умел говорить. Ни по баскски ни на отчем наречьи. Матушка моя застала а я так почерпнул свежесть в желтой бумаге. Много букв ушло на растопку но благодаря сырости этих мест часть уцелела. И я добрым разумием
выбрал Кристофера Марло умершего в сквернословии. А ты брат мой нареченный выбрал собственную спину и таскаешь гнилые осиновые дрова которые годны только в речку а не в красную печку. Поставь за меня свечку. Замолви слово бренное за раба божьего в Бога не верующего. Потому как нет никого Бога. И что они таскаются в свою церковь как кошки. Нет у них стыда - все равно крашеные игрушки потешные. А не люди живородные. Резня в Париже. Было время живописное - жирная масляная основа людских поспешаний. Много крови христианской в сырость речную ушло . И что? Ныне живем по другому. Разве что овцу беглую сволочь зарежет. Брызнет кровь из толстой вены. А люди целехоньки. Продли.

       Забудь печаль свою - овечку
       Я за тебя поставлю свечку
       Что б слезы жалкие по щечкам
       Стекали в ямки сладким дочкам
       Чтоб в печках темные печали
       Золу на угли источали
       Что б поскромнее волки выли
       Чтоб ветер  в роковой ковыли
       Скрипел не громко ...

Последняя строка никуда не годится. Но не делай из этого культа. Наша прекрасная Абигайль в чертовых лайковых лапах хитрого герцога и он таскает ее  по полям как зайца в тоске своей горестной и в проклятом величии. Хочет он унять досаду свою и плотскую мягкость. Вот давеча был я в поле. Видел следы. Теперь пурга замела. А здесь мыши. Где зерно богатое там мыши где власть сопожья там мое безумие и ярость дикая любви. Такая страсть.
      
      И городская сила площадей
      Касандре полы растерзала ветром
      И жирный плебс по улицам родным
      Ее орущую о дерзости пронес
      И лядвие божественной сестры
      Кощунствием обезобразил люд
      И волосы как водорослей клок
      О зелени Троянской голосили
      Где где былое где тот Менелай
      Что тихим братом в тесной колыбели
      С лебяжьей кожей с острым клювом скул
      С ресницей карей в яблоке глазном
      Где отразилась Трои разграбленье
      Раздор богинь и Ахилесов гнев
      Отца и братьев гибель , поруганье
      Прямого женства - узкого бедра
      Как козьего величья посрамленье
      И око друга на кривом копье ..
      Все это в быстрой тяжести мгновенья
      В едином взмахе яблока младенца      
      Прочесть смогла истошная сестра

Вот вот. И я об этом. Где время золотое? В скифских пустынях. С черепами соплеменников наших.
Под песками ветром набитыми. Помнишь песню мать пела.
 
              Кузницы кузницы - нет воли для узницы.
              А печаль воротится. Так девице хочется.
              Сыпь песок за кушак в чекмень
              Есть для бабы вошь. Для ружья кремень.

Не помню. Не пела. Не пела мать этой песни. Да и мамки у нас разные. У меня тоска сердечная за девушку. У тебя веселье звездное. Гуляют охотники с луками. Серое поле метят клюквою. Любишь клюкву? Любишь вижу. И девку голую любишь. А я Абигайль прекрасную непорочную. Лучшую из всех под этим звездным ковром сделанную. Много звезд на небе. А вон одна упала. Затяни пояс потуже. Будет неделя поуже. Поймаем багром не мужа. А осетра с пол ведра. Сварим уху. Ты на блоху. Я тебе на горб. Ты не плох. Я не черт. Доскачем до солнца. И ляжем на мох. Без отдыха какую уж удаль. Так только каша гречневая для дурачков. А мы ж почти великаны. Едим репу. И луной закусываем. А в мехах вино старое доброе французское. Шарлеманем заброженное. Люблю я песни про козу. Спой какую. А то больно в груди за нашу чистую Абигайль. За ее карие глаза глубокие как колодца на зимнем небе. В которых медведица спит и ковш свой ягодой ржавой ворочает и камнями мшистыми потчует. Тебя да меня. Да дурака с того пня. Эх нежность. Нет ее больше.

                Песнь про козу.
               
                На мосточке деревянном над рекой
                Ходит рыба и зовут ее накой
                Она ходит в бабьей шубе на меху
                И находит дурь на дуру на блоху
                Пасть зубастую откроет дхнет теплом
                И звездастая обидень под углом
                Расшатается как козлы под соплей
                Рыба баба топчет уголь под землей
                И земля кувырк кувырк как серп луны
                Сверху блохи брюхом задраным видны
                Пузо толстое у рыбы под язык
                Сытой ляжкой по мосточку прыг попрыг
                А мосточек хил и дрогнет под рябой
                Да и рухнет с козел в речку вниз губой
                И торчат над речкой синие глаза
                И гуляет одиночкою коза.



[Мы видим рыдающими Жана и Жака. Двух побратимых в снежной долине Франции. Рыдающими о прекрасной Абигайль. Звезды на небе говорят о многом. Пьеса начинается]