Деревня Пустынь

               
                Рассказ.
 
                СЕРЁГА ЕРШОВ
         
Ночью проснулся Серёга Ершов в холодном поту от смутного осознания безвозвратной потери. Что-то было не так, не считая горечи во рту и пульсирующей боли в висках.

На веранде собственного дома под грязноватым уже пологом (от комаров) заснул он с вечера, не сняв сапоги, что было понятным и тревожным признаком. Думать мешал гнетущий похмельный дурман. Всякая попытка вспомнить подробности вчерашнего дня вызывала свежую боль во всём теле, тоску и безотчётный страх.

Он-шофёр второго класса, не имеющий ни единого прокола в талоне предупреждений работал в колхозе «Завет Ильича». «Ильича», значит-Ленина, не надо путать с Брежневым или каким-нибудь другим Ильичом. И вообще, оба эти два вождя сейчас были не в чести. В чести и при власти был Борис Николаевич Ельцин, которого надо было скоро опять выбирать и который всю весну и лето каждый день обращался к «дорогим россиянам», а значит и к Серёге Ершову с призывами голосовать за себя-любимого, за демократию, ну и вообще за всё хорошее. Да ещё как бы и грозился малость: «Голосуй, а то проиграешь!»

А Серёге и проигрывать-то уже нечего было. Землю колхозную на паи поделили, про него и не вспомнили, но в организованном «ООО», (уже без всяких заветов) он пока ещё числился.
Жил Сергей Ершов все свои сорок два года в родимой деревне Пустынь с перерывом на два года службы в Советской армии. Женат был, да со своей Зинаидой расстался по причине отъезда её с Сашкой - «черенком» в далёкую Молдавию. Шабашники каждый год наезжали в колхоз. Фермы, дороги, да жильё строили. А Сашку того «черенком» и прозвали потому, что организовал он цех по деревообработке. Топорища, киянки да черенки к лопатам точили молдаване да румыны заезжие.
 
 Серёга частенько приходил в последнее время в свою неприбранную избу «на полуспущенных скатах», то есть в изрядном подпитии.  Старенький «газон» - самосвал обычно ставил у родного крыльца. Зная отношение, как к живому существу и даже любовь водителя к своему железному другу шофера-одногаражники частенько подсмеивались Серёге вдогонку: «Заманала, блин, машина, -04-40- ГОЦ!». Да, стареньким и облезлым во многих местах стал его некогда густо - синий самосвал Газ-53. Он частенько требовал ремонта. Комплект ключей зажигания получил лучший когда-то молодой колхозный шофёр Алексей Ершов на памятном районном совещании передовиков сельского хозяйства из рук первого секретаря райкома КПСС. Была совсем недавно такая партия, да вся вышла.

 Серёга почему-то назвал грузовик грубовато-ласково- «тарантасом», и жалел, что его шестиколёсный друг не умел говорить. Сам же он с ним разговаривал часто и от души, обняв сильными крестьянскими лапищами баранку, как маленькую радугу, любовно связанную хозяином из проволоки разноцветной оплётки. Разговаривал с тарантасом он про всё. В основном, про жизнь, конечно. Ему казалось, что всем своим моторным нутром тот понимал его, а иногда, кажется, и отвечал односложно. Никому, даже единственному родному человеку,- бабушке Агафье, живущей здесь же в Пустыни, Серёга не жаловался на жену свою Зинаиду.

А вот в лобовое стекло друга своего, в самую похожую на огромную снежинку трещину, бывало высказывал слова горькой обиды в её адрес. А жена даже ревновала его к Тарантасу.  В горячке своих монологов она обвиняла ГАЗОН даже и в том, что супруг её не мог произвести на свет мальчонку или девчушку. Будто бы навалялся он на своей шоферской телогрейке под машиной и в дождь и в холод, постоянно чего –то там ремонтируя, и застудил главные в деле деторождения органы.
  Накануне вечером он завёл грузовик и направился в гараж. Так. А что было дальше? ...

Пошарив в кармане пиджака, нашёл похмельный страдалец измятую сигарету, присел в пологе. Да, утром он подъехал к гаражу…
За три последних года из этого главного колхозного пристанища было растащено всё, что можно было и совсем нельзя. В одну из престольных ночей сняли и «увели» даже огромные тяжёлые въездные ворота. Кто и куда-знали все, да говорить про то никакого резону не было. Разбирали потихоньку даже зерносушилку. Растаскивали зерно и посыпку. За рулон сена с доставкой рассчитывались двумя поллитровками.

Зарплату деньгами не выдавали уже полгода. Попытался, было, тормознуть реформу имени «Е. Б. Н», как для краткости ласково называл нового вождя старый председатель, да вот незадача,- выгорел. Недобрым летним утром едва успели они с супругой выскочить из вспыхнувшего, как сухой чернобыльник пятистенка. Как это частенько бывает, приключилось возгорание от короткого замыкания в председательской домашней электропроводке.

Потом директора в местном «ООО» стали меняться ежегодно и даже чаще. Постоянной работы не было даже сейчас, летом. Не было также запчастей и горючего, но по утрам механизаторы по давней привычке по одному и по-соседски,- парами тянулись к гаражу.
Недавно ещё надоедали им постоянные посиделки на утренних разнарядках, проработки на заседаниях профкомов и парткомов за случаи пьянки. Над флагом трудовой славы, который в посевную или уборочную поднимали ежедневно в честь победителей снисходительно посмеивались. Но чего уж там,-ведь и приятно было увидеть свою фамилию под этим самым кумачовым флагом. И ещё, знал тогда Серёга точно, что не приди он, к примеру в гараж, его тут же хватятся, искать будут. Зачем и почему? Да потому что без него дело встанет, будь у него в руках хоть трактор, хоть старенький самосвал, как сейчас. А потом всё это в одночасье кончилось, оборвалось, как киношная плёнка в местном клубе

А вчера… А вчера утром после перебранки с механиком, у которого, конечно же, не было даже ни одной тормозной накладки, порулил он на тиханскую свиноферму. Это в двух километрах от центральной пустынской усадьбы.

Стоп. Точно! Ещё покурил в заброшенной бытовке, дожидаясь бригадира. Так, на всякий случай. Может будет какая работа, а значит и выпивка-за ведро посыпки стакан обеспечен. Что-то было ещё на ферме, что в конец испортило настроение. Он ещё матюгнулся, пнул дверь и вышел на свежий воздух. Так, думай, Серёга!
Людей на ферме никого не было… Есть, вспомнил! В полумраке бытовки он и посидел-то пару минут. Приглядевшись, увидел, что дыра в оконном стекле была заткнута… огромной седой дохлой крысой с малиновым хвостом.
- Додумаются же придурки! Точняк! С этого всё и началось. Бригадира он не дождался, но откуда-то выпал его сын Колька и велел Серёге «пулей лететь к армянскому асфальтовому заводу.
Стоп. Стоп. Стоп. Вот первый-то стопарь он точно выпил у армян и подвёз им инструмент на дорогу. Ну точно! Теперь и всё припомнилось. Находились всё новые дела, но к концу дня он ещё крепко держался за баранку.
Вечером в бригаду понаехало начальство, местное и армянское, и пришлось ещё съездить за берёзовыми дровами для мангала. Так… Кроме «тарантаса» там, на поляне была белая «Волга» и два «жигулёнка». Потом… Потом… Ага! На большом гладком листе конского щавеля подали ему изрядную горку жареного мяса и пучок пахучей нерусской травы. Из тесного круга армян-шабашников, которые становились всё более шумными и разговорчивыми даже кто-то подходил с ним «чекануться». А вот что было дальше? Боль в висках становилась нестерпимой, подташнивало. Серёга зачерпнул из стоящего в углу ведра и вылил в своё горящее нутро полковша тепловатой воды.

Что же было дальше? Да ё же моё!  Да бутылка же была! Кто - то поставил в траву около него немного початую бутылку водки. А вот дальше-всё! Полный крандец и «замыкание в проводке»! Больше ничего не мог вспомнить.
Тихонько, не скрипя половицами, будто боясь кого разбудить, он стал пробираться к крыльцу. Кажется, никогда ему не было так мерзко и тошно. Не доходя до двери, вдруг присел от чёткой и трезвой мысли-а ведь он «потерял тарантас». А если кого задавил? Нет, пришли бы уж за ним… Противно засосало под ложечкой-у крыльца машины не было.

 Он затоптал окурок и будто нырнул в прохладный летний рассвет с медовым запахом подвяленного разнотравья в смеси с горьковатым,-от тальника и осоки из болотистой речной низины. Не добегая до «шашлычной», как называли местные жители круглую полянку за асфальтовым заводом, в кустах, у песчаного карьера, целёхоньким нашёл он свой грузовик. Обильно покрытые росой дверки «тарантаса» были полуоткрыты. Ничего не тронуто. Даже ключи зажигания были припрятаны в известном только хозяину месте,- в углублении под ковриком с пассажирской стороны.
Померещилось Серёге, спьяну наверное, что его любимая машинёшка сама придумала простенькую неисправность, чтобы он накануне не натворил беды по пьянке, опять же. Дрожащими пальцами всего-то поправил хозяин иголку карбюратора, чуть повернул ключ в замке зажигания и старенький движок его друга, успокаивая и вселяя надежду на лучшее, ровненько заурчал.
 
Он ещё с полчаса просидел, обняв баранку и унимая дрожь, то -ли от прохладной росы, то -ли от небывалого испуга. Сидел и плакал.
А из всех гадостей прошлого дня всех гаже явственно представилась ему одна. Нет, не выходящее потихоньку и выворачивающее душу наизнанку тяжкое похмелье и даже не та отвратная крыса в осколках стекла на ферме. Злость на себя и отчаяние вызывала у недавнего лучшего водителя передового колхоза то, как подали ему шабашники-армяне шашлык на лопухе. А он, Серёга Ершов, сидел один-одинёшенек под кустиком и пил, и закусывал. Ну не бл - во ли это, спрашивается!
Сергей аккуратненько подогнал машину к крыльцу. Была суббота, и он затопил баню.
А в воскресенье, переодевшийся во всё чистое, он пешочком направился в гараж, где проходило предвыборное собрание.

                АЛЕКСЕЙ КОРОВИН

Лёха Коровин, бывший тракторист бывшего же колхоза «Завет Ильича» не хотел жить, как все.
Как все,-это значит, получив мизерную пенсию, пропивать её разом или в рассрочку, так, чтобы на подольше хватило. Как все,-это в часы «отходняка, дожидаясь посыльного в райцентр за дешёвеньким спиртосодержащим пойлом, до рукоприкладства спорить о том, чьим же сыном окажется кудрявенький пацанчик из воскресного ток-шоу-Киркорова или Малахова после испытания на детекторе лжи самой Аллы Пугачёвой.

Как все,-это значит, уставившись по вечерам в глазницу единственного собеседника-старенького «рубина» подивиться на красивую и богатую российскую житуху и ещё раз убедиться, что родная Пустынь, она, конечно, коренная российская, но всё-таки из какой-то другой страны России.
Деревенские привыкли называть Алексея Коровина Лёхой, хотя он разменял уже седьмой десяток лет. Был он в деревне «белой вороной» по причине своей многолетней трезвости. Может быть именно за то, что он не такой, как все, желая съязвить, и окликали Алексея Васильевича деревенские просто Лёхой. Подсмеивались местные выпивохи над ним, а иногда и пакостили ему по мелочи. Так просто- для интереса и куража.

Бывший колхозный гараж,-добротный до сих пор кирпичный бокс с арочным перекрытием на три десятка грузовых автомобилей потихоньку кем-то разбирался, но тем не менее был ещё местом притяжения для оставшихся в деревне мужиков днём, для ребятни-вечером.

Как-то раз возвращался Алексей Коровин из райцентра на своём «жигулёнке». Зашёл в гараж. Уже сообразившие на троих мужички, годами его помладше, рады были похохмить и позубоскалить:
-Здорово, Лёх, Как дела? - То да сё.
И поделился он сними радостью своей. Рассказал, что ездил в райцентр за подарком жене. У Валентины, супруги Лёхиной как раз день рождения был. Это ли не повод для выпивки? Зная тщетность своих усилий, троица собутыльников попыталась всё-таки «расколоть» Веселова, хотя бы на четвертинку. Не получилось.
Дома же обнаружил он в коробке с цветной фотографией утюга обломок красного кирпича. Ведь успел же один из выпивших приятелей, выходя из диспетчерской как бы, по малой нужде, сотворить такую подлянку.

 Поматерился Алексей, разбираться с обидчиками, было, отправился. Но на своём крылечке и обнаружил тот самый подарочный утюжок,-  шутники на мотоцикле подвезли.
-Да плюнь ты на них, нашёл с кем связываться! - посоветовала Валентина возмущённому мужу. Он и не стал. Вот такие вот шуточки терпел иногда Лёха Коровин по причине трезвого образа своей жизни.
Спокойный и рассудительный по своей натуре, он никогда не ввязывался в какие-либо склоки и тяжбы. А в деревне бывало и так, что два соседа хватались за вилы, не сумев поделить тропку между заборами.

 Этим летом угораздило его поучаствовать в выборах Президента и разных депутатов. Нет, не было и мысли, чтобы куда-нибудь избираться, а вот в комиссии позаседать и во встречах с кандидатами поучаствовать,- на это Алексей Коровин согласие дал. Просто, скорее всего, больше не кому было.
Что касаемо Президента, тут было заранее всё известно,- никому кроме Бориса Николаевича им не бывать. Пусть и сильно хворого, но не зря же его «чубайсята» плясать заставили

- Попляшут да долларами «подмажут», и все как бы «за» будут- так рассуждали в деревне-. Да так оно и получилось.
А в гараже, в воскресный день была встреча с кандидатом в депутаты Земского собрания, директором местного «ООО» Андреем Ивановичем Зеленовым, который в Пустыни почти не появлялся. Как член избиркома, Коровин и должен был представить его избирателям. Шестеро избирателей пришли к началу собрания, ещё человек пять подтянулись позднее.

Мужики знали, что будет халявная выпивка, надо только хорошенько «порАтовать». Это означало-поругаться, пошуметь, поскандалить.
Для разогрева публики и чтобы начальнику эта встреча мёдом не казалась, был в деревне нештатный закопёрщик, балагур и пустомеля Миша Кирюшов. Хорошим пастухом был ещё при колхозе этот невзрачный, уже в годах мужичок, пропахший крепчайшим табаком-самосадом и первачом собственной выгонки.

Приняв с утра «слегка для рывка», «спикер», как называли местные Кирюшова, терпеливо дождался начала разговора и сходу выдал, маскируя матерные слова под их более-менее благозвучные обозначения:

-Да, Андрей Иваныч, ёшь твою медь,

- обратился он к дородному, с двойным подбородком, туго придавленным шёлковым галстуком и одетому в мягкую кожаную куртку кандидату-

- нЕ хрен нам тут мозги подшлифовывать, да кнутовищем подгонять, не пойдёт ни один из нас на эти ваши долбаные выборы. И не уговаривай, золотые горы не сули!
-А чем хоть ты, Михаил, как избиратель недоволен? -переспросил озабоченный начальник.
Да при чём тут я? Ни одного пустынца и пинками к урнам не загоните.
-Так, голосовать- это же долг ваш конституционный!
-А кому должны, мать твою в семь копеек,-всем прощаем, но на выборы не пойдём.
Шумок одобрения послышался в диспетчерской.
Один по одному да наперебой деревенские жители, а на сей момент ещё и «уважаемые избиратели» давно в глаза не видавшие своего руководителя зашевелились и загомонили.

Послышались выкрики:

-Воду до сих пор ржавую пьём! Обещали отремонтировать колонки,- не сделали!
-Попесковать дорогу по деревне обещали ещё в те выборы,- не сделали! Грязища непролазная!

-Рейсовый автобус через день и то не ходит! В больницу двадцать вёрст, хоть на козе поезжай!
Сергей Ершов сам не знал зачем пришёл на это собрание. Просто в гараж хотелось заглянуть. Да ещё, быть может, после случая с тарантасом на люди показаться в чистой рубахе и брюках. Вроде бы никто его не подначивал и никаких намёков на ночные его приключения от деревенских он не заметил. Улучив момент, он поднял руку и спросил про запчасти у директора «000». А тот будто бы обрадовался вопросу. Долго рассуждал про финансы, которые «поют романсы». Потом пометил в своей записной книжке и тормозные накладки, и карбюратор с трамблёром и даже новую резину.

На Серёгу даже «зашикали»- пристал, мол, с пустяками.
Предвыборные страсти разгорались. Но и та и другая сторона за последние годы твёрдо уяснила немудрёные и ни кем не писаные правила таких предвыборных посиделок. Пошумят, покричат пустынцы, потом поговорит назначенный властями кандидат. Затем, пара солистов из районного ДК споёт несколько песен под баян. Среди них одна,- «Деревенька моя», будет исполнена по заявке слушателей. А закончится всё это действо скромным застольицем, вроде как бы за счёт кандидата. И главный возмутитель спокойствия Миша Кирюшов будет тянуться со своим не идеально чистым стаканом с дешевенькой водкой, чтобы заранее поздравить будущего депутата с избранием. Это называется проставой.
Всё по-свойски, всё душевно и просто. Даже почти дружески, и без намёков на какие-то нарушения каких-то там ещё законов.
А что касается выборов, то все как один, пустынские избиратели досрочно проголосуют за обозначенного кандидата. Правда, на следующий же день будут сокрушаться о том, что голосуй-не голосуй, всё равно ничего не получишь. И снова зарекуться не ходить на это никчемушное голосование, снова станут ругать почём зря депутатов и начальство, коих и след простынет до нового всенародного волеизъявления.
И на этот раз собрание шло-катилось по наезженной колее.
Кандидат в депутаты Зеленов Андрей Иванович обстоятельно доложил о положении дел в районе, в стране и за её пределами, сделав основной упор на мировой финансовый кризис.
Слушали оратора плохо, но на это он не обращал внимания. Когда речь зашла о выборах уже американского Президента,о его супруге Хиллари и Монике Левински, попросил слово Алексей Коровин.
Непривычный к выступлениям на собраниях, говорил он тихо. Наверное поэтому и в диспетчерской стало потише.
Он просил своих соседей и земляков не выливать помои на дорогу, не выкидывать мусор в овраги и перелески за избами.
Ещё просил помочь ему восстановить сруб единственного на всю деревню колодца.
Среди разразившегося вдруг гвалта и ругани успел он доложить, что есть и ещё один кандидат в депутаты, который берётся здесь, в бывшем гараже оборудовать цех по глубокой переработке древесины.
Но члена избирательной комиссии Алексея Коровина уже никто не слушал. Возмутило большинство избирателей его напоминание о помоях, свалке и колодце.
А «спикер» Миша Кирюшов уже не шифровался и материл Коровина открытым текстом…
А тот собрал агитационные бумажки в папку, не спеша перевязал тесёмки и подался до дому.
 Серёга Ершов,который поуспокоился в кругу земляков и больше не сказал на собрании ни словечка. Он тоже не остался на гаражный банкет и отправился навестить бабушку Агафью.
                БАБУШКА АГАФЬЯ.

Бабушка Сергея Ершова по матери, жила на самом краю верхнего пустынского порядка. Жизнь бабушки Агафьи по семейным преданиям и её собственным разговорам представлялась внуку не только многотрудной, но и трагичной, хотя сейчас, в свои восемьдесят два года эта сухонькая, безгорбая с будто вылинявшими голубыми глазами богомольная старушка с этим была ну никак не согласна.
На подобного рода разговоры она отвечала:

- Жись моя, внучек, была такая, какую Господь сподобил. Вот не знаю, как пред ним предстать ещё придётся. Не живи, как хочется, а живи, как Бог велит. А так, жись, как жись. И нЕчего Всевышнего гневить-

Если честно, Серёга мало обращал внимания на все эти похожие на молитвы бабулькины изречения. Да и заходил последнее время к ней не каждый день, потому, что выпивал частенько. После случая с тарантасом будто бы вздрогнула душа у внука и захотелось побыть ему подольше с родным человеком.
Год рождения- 1904, уже сам говорит кое о чём, что творилось в период её взросления в бедной деревенской семье. Трудились. По настоящему не голодали. Была любима тятей да маменькой.

Семнадцатилетнюю Аганьку определили в жёны смирному пареньку Алёшке из соседней деревушки, который годами был чуть постарше.
Тогда почти у каждой деревенской семьи кроме настоящей, паспортной фамилии были ещё и присвоенные сельской общиной. Кто и когда их выговаривал впервые, конечно, никто не помнил, но закреплялись они за поколениями Таисьиных, Сергеевых, Дуняшкиных, Колельковых, Петруниных и других крепко-накрепко. И сохранялись в памяти людской даже тогда, когда умирала уж и сама деревня.
Всё очень просто. Вот больше полдеревни в Пустыни, к примеру, Ляпиных было. Ребятишек в каждой семье меньше четверых редко бывало.

Так что одних ВанЮшек Ляпиных на обоих порядках с пяток набиралось. Поди тут разберись, кто чей. Вот и разбирались по именам родителей да по прозвищам. Прабабушка Сергея, Дарья и дала своему выводку вторую фамилию. Ляпины-Дарюхины! Ну чем не Голенищевы-Кутузовы, понимаешь? А внук называл бабушку Агафью «мамой Дарюхиной»

Так вот о судьбе её. Помогли родители молодой семье избёнку построить. Колхоз размером ровно в одну деревеньку носил тогда имя Януарьевича-самого главного чекиста-Менжинского, о котором мало кто сейчас и помнит. Ну да и Бог или, скорее, чёрт с ним. Родила Аганька всего пятерых детей. Двоих схоронила ещё крохами, от поветрия умерли.  Клавдёнку, же уже восьмилетнюю дочку особенно жалела она и часто вспоминала.

-Положили,-говаривала бабушка Агафья -мою куколку соборовать под образ, а она глазоньки свои болезные скосила на лик богородицын и спрашивает:

- Мамонька, а мне у неё хорошо жить будет?-

-Хорошо-отвечаю, Клавденька. А я тебе приходить буду, и сахарок приносить. А самой-то и дышать-то уж нечем, сердце заходится».

Рассказывала бабушка эту историю без слёз, даже как будто с улыбочкой, лишь неторопливо и тщательно сухонькой щепоткой прочертив по себя крестное знамение.
На аборты тогда редко ходили, а хоронили ребятишек частенько. -Бог прибрал-говорили.
Руки бабушки были обвиты венами, будто пучками ржаной соломы. Знали они и лопаты и топоры в своём хозяйстве да в колхозе, и хворост в зимнем перелеске, и комья мёрзлой земли в осеннем поле, и студёную воду в проруби.

Наверное от того, что она трепетно и смиренно верила в Бога было в ней столько силы, мудрой стойкости перед жизненными неурядицами и горем.
Был у Алексея Ершова дед. Тёзка, тоже Алексеем звали. Как раз, муж бабушки Агафьи. Знаменит он, покойный тем, что будучи военным орденоносцем, потом колхозным бригадиром и просто хитрым и рукастым мужичком, был избран в своё время областным депутатом от всех трудящихся округи.

 И ещё тем, что после войны, же променял свою Аганьку с двумя выжившими детьми на шабрёнку- болтливую и грудастую молодайку, тётку Нюру Голынову, у которой было трое своих деток.
\
Есть соседи,-это те, кто рядом живут. А есть шабры, они-напротив, окна в окна. Так вот, знать и высмотрел, знать, Серёгин  дедон эту одинокую бабёночку. Стал к ней похаживать, а потом уж и в мазанку ночевать зачастил.

Деревня есть деревня,- сплетни, слухи, пересуды. А мама Нина (мать Серёги) с его отцом тогда только поженились. Брат её, Александр ещё в школе учился. Дед Алексей с новой семьёй на освоение целинных и залежных земель подался.

Осталась у бабушки Агафьи одна надежда,-сын Шура. Какие он письма писал ей из армии! Служили тогда три года. Она разглаживала тетрадные листочки в клеточку со строчками красивого сыновнего почерка и укладывала после многих прочтений в заветную коробочку из-под сахара. Хранит эти письма и по сей день. Какие у них были планы!
-«Вот вернусь, и тебе, мама, будет полегче. Сумеем мы продержать не только корову, но и телёнка, а так же пару овечек» -частенько повторялось в этих посланиях. Денег тогда в колхозах не давали, да и трудодни пустоватыми были. Семейный достаток оценивался крепостью своего подворья, которое управляли в промежутках артельной подёнщины. Рано утром да поздно вечером, в основном.
Серёга хорошо помнил тот день, когда дядька Шура пришёл из Армии. Он тогда подбросил на сильных руках племянника так, что он едва не стукнулся головой о матицу. А как блестела звезда на подаренном ему ремне вернувшимся аж из самогО таинственного города Клайпеда сержантом советской Армии!
И ещё тогда десятилетний внучек Серёженька впервые за долгое время услышал, как его мама Дарюхина громко смеялась.

Вернулся сын со службы осенью, а уже четырнадцатого декабря нашли его замёрзшим в сквозновском долу. Тогда как раз проводили по деревням электричество, лампочки в избах вешали. Совсем непьющий дядя Сергея в этот день выпил самогонки. А напарник оставил его, уехал на запряжённой в дровни лошади, и даже утром никому ничего не сказал.
После похорон бабушка Агафья только работала и молилась. И ещё «дрожала» над своим Серёженькой, с которым потом уже вместе раненько проводили в мир иной и мамочку Нину.

Жизнь есть жизнь. И едва ли не в каждой семье найдутся примеры подобных горестей и несчастий. Поначалу, в горячах, обращаясь к небу задают люди вопрос: «За что?». Потом со временем, успокаиваясь часто ставят вопрос иначе: «Для чего?»

А вот сегодня её Серёженька навестить пришёл старую, да ещё в чистой одёжке и без запаха винного.
-Что, милый сын, смурной будто бы и не выпивши, знать?-. бабушка Агафья отложила недовязанную  варежку и сдвинула толстенные линзы очков высоко на лоб.
-Да, ладно уж так и сразу ругаться, мам- Ты то как?
-Да что я? Потихоньку да полегоньку, да Богу молясь- Вот картоху вчерась обаливать закончила. Зайке сумела ещё травёшки серпом нажать. Хлеб ещё не кончился. Не забудь, завези через денёк.
-Да не забуду!-

-Ну-Ну. А ты знать и впрямь, посмурнел что-то. Чай не душа прокисла.-
-А это как, бывает?

-Бывает, как ещё бывает, Серёженька. Особливо ежели с вином свяжешься. –
-Ну вот опять ты ругаться сразу-

-Да не ругаться надо, а бить тебя да энту любовь твою молдаванскую. Подхватилась! Улетела! А он ходит, бродит, колобродит. До хорошего-то не доколобродишься, упаси Господи. А мне тогда куда деваться-то, подумай-ка своей головушкой.
 -Ну всё, пойду я мам-

-И что так, ай не нравиться?  И чайку у мамки Дарюхи не попьёшь?
-Нет, ты вот посиди-ка, да послушай, что я надумала. А на мать обижаться-дело последнее. Вон у самого- то по вискам будто мучкой-крупчаткой кто потрусил. Рененько, вроде. А может и пора уж.

-А ты, родной не турись-ка не куда, везде ещё успеешь. Послушай меня старую да бестолковую. Посиди. Чайку давай попьём. Вот у меня и конфетки от твоего кулёчка ещё припрятаны. Бабушка довольно шустро для своих лет подогрела кипяток в и поставила на стол две простенькие с цветочками чашки и заварной чайник.
-А я тебе вот что сказать хотела. –

-У тебя, говоришь душа прокисла, а у меня, Серёженька она вся за тебя изболелась-
-Да не говорил я, что прокисла, ну что ты, мать придумываешь?
-А мне и говорить ничегошеньки не надо, я и так всё вижу, да и добры люди не без глаз да языка.-

-Богом прошу, (старуха истово перекрестилась), не губи себя, милый сын да и меня старую заодно.-
-Серёга по-настоящему, было обиделся, вскочил из-за стола и лихорадочно стал шарить сигареты в кармане брюк.-

-Бабушку этот его нервный порыв не смутил ни капельки, она своим скрюченным пальцем строго указала ему на табуретку.
-А ты не прыгай, не малый робёнок, пятый десяток землицу топчешь-
-Всякого я в жизни видовала, хватила и горького до слёз.

-Ночи на пролёт про тебя, Сергунь, думаю. Молюсь за тебя. Да ведь «на Бога надейся, о сам не плошай»-это не нами сказано. Всё страхи про тебя мерещатся. Ты бы машину-то поставил пока. И выпивать тебе ну никак нельзя. Сам ведь знаешь, память теряешь с винища этого. Не губи себя. Богом прошу…

-А ведь и жалко стало Серёге маму Дарюхину, но он бодренько так проговорил:
-Ну а уж хоронить-то меня заранее к чему, а мам? Ты чай-то пей. А я и завтра к тебе ещё зайду. Ну «покеросинил» маленько. Не дело-согласен. Да уж больно ты разгорепашилась? Работу постоянную найду. Завяжу с водкой. Знаешь ведь, что работать умею. Ну я пойду, а завтра обязательно забегу.
- Да не торопись хоть ты. Разговор мой тебе не по нраву. Ничего. А ты посиди да послушай.
Вот что с тобой обсоветовать хочу. Проситься ко мне пожить женщина одна с парнишкой. Худющий такой, как тростинка. В марийском селе Покровском жили, да выгорели по весне. Из родни никого рядом. Головы приклонить негде. Тебе свою избу содержать да обихаживать надобно А мне с козой да с котом разговаривать наскучило, да и боюсь, как бы в одночасье не умереть. Наваляешься, пока ты явишься как молод месяц…
Сергей достал сигарету из пачки, но курить в избе не имел ни привычки, ни разрешения на то мамы Дарюхиной:

-Ну вот, опять ты, мам за своё. То меня заранее хоронишь, то себя. Запчастей мне новый директор пообещал. Тарантас свой налажу, найду где копейку добыть. На неделе приду, на огороде приберусь. Хватит нам картошки-то и с моего усада. Оставила бы пару грядок, да и не мучилась. А квартирантов

Бабушка Агафья встала из-за стола, перекрестила своего коренастого великовозрастного внука и по давней привычке прошетала: «Ну иди, с Богом».

А уже через полгода у Сергея Ершова из деревни Пустынь была своя семья-жена Татьяна и четырёхлетний сын Александр, которого и он и бабушка Агафья звали «Шура».
                Конец.